«Невестке своей Марии не завещаю ничего, сыну своему, балбесу Петру, машину легковую „Волгу“ — не завещаю, внучке своей свистелке-сверистелке свой золотой браслет и золотые серьги не завещаю…»
Старушка зыркнула в сторону Тюфякова, подмигнула и с видом сообщницы произнесла:
— Мои придурки уже третий раз мне билеты на такой экспериментальный рейс покупают, думают, самолет гикнется, они мои денежки себе и прикарманят. Не дождутся! Я заговоренная, такие, как я, в воде не тонут, в огне не горят. Я их всех еще схороню и на их могилках тустеп спляшу.
Старушка наклонилась над листком бумаги и высунув кончик языка от усердия приписала: «Все свое движимое и недвижимое имущество завещаю хору имени Парижской коммуны бывшего колхоза имени Взятия Бастилии».
Тюфяков отвернулся. «Сумасшедшая», — подумал он. Слева от него сидел крепкий молодой человек, половина головы которого была побрита налысо, вторую украшал длинный хвост. В одном ухе парня болталась серьга, через все лицо шел шрам, кисть правой руки заменял протез. Передних зубов у него не было, а один глаз казался стеклянным. Парень по глотку отпивал из маленькой плоской фляжки и предложил ее содержимое Робику:
— За нас, за экстремалов! Надеюсь, что мы все-таки потерпим катастрофу. На Памир я уже забирался, в море тонул, на диком острове выживал, на медведя с вилкой ходил, по Ниагаре в ванне спускался, а вот падать в самолете еще не приходилось.
Робик с ужасом уставился на парня, так спокойно рассказывающего о своих приключениях и жутких желаниях. А тот, не замечая реакции соседа, продолжал:
— Мои дружбаны как узнали, что на такой рейс билеты купить можно, так скинулись и на день рождения подарили. Я, не поверишь, так расчувствовался, что рыдал. Мы с Колькой хотели лететь, но он не смог. В больнице сейчас. Прыгал с вертолета без парашюта, все бы ничего, да большим пальцем ноги о дверь железную в вертушке долбанулся. Теперь палец загипсованный. Но ничего… На наш век экстрима хватит.
«И этот сумасшедший, — с ужасом подумал нормальный Тюфяков, — Прямо самолет дураков какой-то. Хоть бы один нормальный пассажир нашелся!» Роберт пристегнулся, закрыл глаза, прижал портфель покрепче и начал думать о приятном: об аквариумных рыбках, мотыле, водорослях и головастиках. Однако расслабиться не удалось. Через громкую связь в салон самолета пустили мелодию, смутно показавшуюся знакомой. Волосы на голове Тюфякова встали дыбом и зашевелились.
Через минуту все выяснилось. Приятным голосом стюардесса сообщила, что сейчас пассажирам будет представлен голливудский хит «Титаник», а затем фильм известного отечественного режиссера. Робик готов был поспорить, что фильмом этим будет «Экипаж». Так оно и произошло. Тюфякову стало нехорошо, дара предвидения раньше он в себе не замечал. Но сейчас второй раз его интуиция оказывалась верной. Что-то ему подсказывало, что этот полет будет не очень приятным и очень опасным.
Стальная птица натужно заревела, разбежалась и стрелой ринулась вверх, под облака, поближе к Господу Богу. Робику почему-то захотелось помолиться, но на ум шли только строки какого-то детского стихотворения, никакого отношения к возвышенному не имеющие: «А сегодня наша мама отправляется в полет, потому что наша мама называется пилот».
Стюардесса, как космонавт в полете, громким и четким голосом вещала: «Пять минут, полет нормальный. Шесть минут, полет нормальный. Семь… Восемь… Десять…» Это очень сбивало Робика с духовных или душевных мыслей, но, с другой стороны, отвлекало от мыслей страшных. Он повернулся к соседу-экстремалу, тот посапывал, наглотавшись волшебной водички из заветной фляжечки. Роберт позавидовал такой силе воли, он бы сейчас заснуть не смог. Хотя, если бы выпил столько… Тюфяков вытащил из ослабевших пальцев лысого фляжечку и потряс. Внутри что-то булькало. Есть еще порох в пороховницах. Тюфяков глотнул раз, другой, третий и… Жидкость закончилась. Вернее, коньяк. Экстремал пил на удивление хороший коньяк.
Но, увы! Доза, выпитая Тюфяковым, усыпила его часов на шесть, затем он проснулся и снова захотел выпить. Стюардессы по близости не наблюдалось, и ему пришла в голову идея прогуляться по салону. Он попытался отстегнуть ремень безопасности, но тот заклинило. Робик лихорадочно стал нажимать кнопки на ручке кресла. Хлоп, раскрылся столик, встроенный в спинку кресла впереди сидящего, и больно стукнул его по носу. Дзыньк! Сверху свалился шланг с респиратором, стукнув по макушке.
Вылезло все, но ремень все так же плотно держал Тюфякова в своих объятиях. На панельке оставались еще три каких-то кнопочки. Робику было уже все равно, на что жать. Он нажал на самую большую, с надписью на английском языке. В языках он был не силен, а ведь говорила мама: «Учи, сынок, английский, человеком станешь!» В долю секунды под ногами Тюфякова разверзлась твердь, и он увидел совсем рядом со своими ступнями облака, а внизу, внизу было что-то синее, Бескрайнее с зелененькими кусочками. Море? Океан? Этого Роберт осмыслить не успел. Кресло заскрипело, что-то щелкнуло, взревело, и Роберт, вопя от ужаса, вместе со своим креслом покинул борт самолета «SOS-13».
Отряд не заметил потери бойца. Все занимались своими делами: кто-то спал, кто-то пил, кто-то флиртовал… И только девушка, вошедшая на борт вслед за Тюфяковым и не сводящая во время полета с него глаз, стала свидетельницей этого происшествия. Ядвига Никитенко, а это была она, надеюсь, читатель об этом и сам догадался, кинулась к иллюминатору, наблюдая выпадение птенца из гнезда. Медлить было нельзя. Девушка изучила кнопки на панели и, нажав нужную, с криком «Банзай!» полетела в бездну вслед за Тюфяковым…
* * *
Не успев ойкнуть, Тюфяков погрузился в пучину волн. Ничем нельзя выразить того ужаса, который сковал все его члены. Нет, Роберт, конечно же умел плавать. Ну, не как Сальников, но очень даже прилично. Он не болел чумкой и не боялся воды, скорее любил плавать. Дело было в другом, в неудобном расположении частей тела по отношению к воде. Голова Робика оказалась под водой, а вот ноги и пятая точка наверху, как поплавок. Еще пара секунд такого бултыхания в воде, и он задохнется: «Прощай мама, прощайте рыбки, прощай… Бедные-бедные детки, они никогда не дождутся вакцины от дяди Роберта».
Роберт смирился с тем, что он уже никогда не окажется на поверхности и не сможет вздохнуть живительного воздуха полной грудью. Но тут его подхватила волна, потащила к берегу и вышвырнула на мелководье. Потом, с таким же шумом и рычанием, она рванула назад, увлекая за собой песок, ил, водоросли. Полумертвый от воды, не верящий в счастливое избавление, Робик пополз к берегу с креслом на спине и чемоданчиком, зажатым подмышкой. Издали он мог сойти за черепаху или гигантскую улитку. Но вопросы имиджа в данный момент его не интересовали. Имидж ничто, жажда жизни — все! Отстегивать ремень безопасности не было ни времени, ни сил, ни желания. Идти он не мог, плыть — тем более. Ноги не держали его, колени дрожали, и все же он полз. Полз вперед, надеясь на то, что успеет достичь берега, пока не появилась новая, более мощная волна, способная подхватить его, как рачков и креветок, барахтающихся в полосе прибоя.
Роберту повезло, следующая волна лизнула только его пятки.
Доползший до земли, с разбитыми локтями и коленями, но живой, Тюфяков молитвенно вознес руки к небу с диким первобытным воплем. Такой крик, наверное, испускал его далекий предок, когда удавалось обхитрить огромного мамонта или саблезубого тигра. Слов, цивильных слов белого человека было недостаточно, чтобы выразить всю полноту чувств спасенного. Робик метался по берегу, выл, визжал, делал разнообразные жесты руками и ногами, выписывал всевозможные па. Все его мысли были заняты только чудесным спасением, так что со своим панцирем-креслом он расстался гораздо позже.
Когда эйфория поутихла, Тюфяков начал осмысленным взглядом окидывать местечко, куда его занесло таким странным образом. Нужно было узнать, где он и как добраться до ближайшего населенного пункта, чтобы телеграфировать родным и знакомым о счастливом избавлении. Солнце огромным апельсином медленно, но верно ползло к закату. Холодная одежда неприятно пощипывала кожу, а в желудке урчало, чемоданчик оттягивал руку.
«Интересно, где здесь автобусная остановка, — подумал Тюфяков. — Или ближайшее отделение милиции? Или почта?» Смутная тревога подкрадывалась словно рысь, на мягких лапах. Через пару минут когти этой самой рыси начали терзать сердце Тюфякова. Ему стало не по себе. Живое воображение рисовало картинки, одна страшнее другой.
Бандиты. Он лежит, абсолютно голый и абсолютно мертвый, в луже крови. Хищные звери. Он лежит, вернее все что от него осталось. Совершенно мертвый, в луже крови. Голод. Он лежит одетый, живой, но совершенно высохший от голода.
