— Он уже пятерых похоронил, — шептали старухи, — а потом к нам въехал.
— У них по дому привидение бродит, — захлебывались молодые матери, покачивая коляски.
— Варвару-то Глафира убила, — бубнила Степанида. — Она по дому бродила, я сама видела ее сто раз в сером платье!
— И от девчонки он избавился, — подхватывала дворничиха.
Последнее заявление было правдой. Петр Фадеевич сдал Лисочку в детский дом, но не надо его за это осуждать, он просто не в состоянии был справиться с двумя детьми.
Лисочка осталась в памяти Сергея капризной, вечно ноющей девочкой, избалованной матерью. Сережа даже не знал ее настоящего имени. Варя звала дочку Лисочкой, наверное, из-за слегка удлиненных к вискам глаз и остренького носика, делавших девочку похожей на лисичку.
Сергей с малышкой не дружил, дальнейшей судьбой ее не интересовался. Петр Фадеевич никогда не навещал падчерицу в приюте, и после его смерти Сережа не сделал ни одной попытки увидеться с Лисочкой. Она была ему чужой.
Спустя два года после кончины Варвары Кузьминский решил еще раз устроить свою семейную жизнь и привел в дом молодую, смешливую Соню. Дом замер, предвкушая новое несчастье.
Софья прожила в квартире Кузьминских полгода, но потом, покидав вещи в саквояж, исчезла. Петр Фадеевич ходил чернее тучи. Перед расставанием его избранница объяснила свое поведение.
— Уж извини, — говорила она, утрамбовывая шмотки в не желавшем застегиваться чемодане, — только я не хочу на тот свет вслед за всеми твоими женами отъехать.
— Ты наслушалась глупостей от баб во дворе, — попытался вразумить ее Кузьминский. — Я давно подумываю о смене квартиры.
Соня подняла красное лицо.
— Разве это не правда?
— Господи, — возмутился Петр Фадеевич, — да полная чушь, конечно. Никакого проклятия Глафиры не существует!
— Но она покончила с собой! — возразила Соня.
— Глаша болела шизофренией!
— А остальные?
— У меня было всего две жены! — закричал Петр Фадеевич. — Не пять, не семь, не девять, только две!
— И что стряслось с последней? — тихо поинтересовалась невеста.
— Ты же знаешь! Она тоже лишилась рассудка и убила себя.
— Ага, — кивнула Соня, — здорово вышло. Так вот, я не хочу стать следующей. В твоей квартире поселилась зараза.
— Послушай, — устало возразил Кузьминский, — шизофрения не чума, она не передается воздушно-капельным путем.
— А вот и неправда, — возразила Соня и села на чемодан, — я тоже начинаю заболевать! Знаешь, кого я вчера увидела? Глафиру!
— Не пори чушь, — вскипел Петр Фадеевич, — несчастная давно истлела!
— А дух-то бродит, — не успокаивалась Соня, пытаясь справиться с замками. — Просыпаюсь ночью — стоит надо мной, в сером платье с кружавчиками, лицо закрыто сеткой, в руках ножницы длинные. Я от страха чуть не обделалась.
— Что же меня не позвала?
— Так голос пропал, — пояснила Соня, хватая чемодан. — Лежу, рот словно рыба разеваю, а она потрясла ножницами и прошипела: «Убирайся из моего дома, пока я тебя не заколола». Вот я и решила, лучше быть незамужней, но живой…
Вскоре Петр Фадеевич умер, Сергей поступил в университет, женился, а затем съехал в другое место.
— Зачем же вы рассказали дочери эту историю? — удивился я.
— Маргарита разболтала, ее мать. Мы все детство в одном дворе провели, она все знала. Рита не позволяла картины мамы вешать, и у нее просто начиналась истерика, когда я брал в руки краски. Кстати, это и послужило одной из причин нашего разрыва.
— А мне говорили, будто она ушла от вас, когда поняла, что вы обанкротились.
— Нет, — сердито оборвал меня Кузьминский, — Рита целый год сидела со мной на хлебе и воде. Я сам дурак. Постоянно срывался на нее, орал, упрекал в своих неудачах, она и не выдержала, выбросила мои полотна, поломала мольберт, кисти… На том и разошлись, теперь живем порознь. У нее есть любовник, Павлик, а у меня Ольга. Только сдается мне, лучше было бы нам опять сойтись, из-за дочери. Беллочка обожает мать, Олю она никогда не примет.
Не успел он договорить, как дверь кабинета приоткрылась и в кабинет заглянула Белла:
— Папа! Мы будем наконец ужинать? Я сейчас от голода умру.
— Пошли, Ваня, — велел Кузьминский.
Мы спустились вниз и сели за стол. Лариса Викторовна внесла блюдо с дымящимся мясом.
— Почему ты подаешь еду? — нахмурился глава семьи. — Где Катя?
Экономка растерянно глянула на него:
— Она… э… увольняется!
— Глупости, — рявкнул Кузьминский, — вели ей через час явиться ко мне в кабинет.
Видя, что хозяин дома обозлился, все уткнулись в тарелки, даже Белла и Клара не ссорились. Минут пять в столовой царила тишина, нарушаемая лишь звяканьем ножей и вилок, потом Сергей Петрович резко сказал:
— Ваня! Завтра с утра поедешь в магазин и купишь машинку для пересчета денег, моя сломалась. Я сегодня привез домой некую сумму, хочу точно знать, сколько там.
— Давайте вручную посчитаю. — Я решил подыграть Кузьминскому.
Сергей Петрович усмехнулся:
— Всю ночь потратишь, там миллион долларов с копейками.
— Сколько? — невольно спросил я, пораженный размером суммы.
— Примерно миллион, — спокойно повторил Кузьминский, — черный нал, не слишком удачный месяц был, обычно больше получается.
— Папа, передай мне масло, — вклинилась Белла.
— Мясо не дожарено, — заявила Анна, — кровь вытекает.
— Перестань, меня стошнит, — вскинулась Белла, — какая гадость!
— Ешь капусту, — усмехнулась Клара, — тебе полезно, жир потеряешь.
Я тяжело вздохнул. Ну вот, сейчас скандал наберет обороты, но тут неожиданно послышался мелодичный звонок.
Лариса пошла в холл. Через пару секунд оттуда раздались голоса, и в столовую вошла пара — женщина лет сорока и парень, едва ли справивший тридцатилетие.
— Мама, — закричала Белла, вскакивая на ноги, — ты!
— Я, — ответила дама и рухнула в кресло. — Павел, принеси мне коньяку.
— Чем обязан? — хмуро спросил Кузьминский. — Только не говорите мне, что ехали мимо и решили заглянуть на огонек.
— Господи, Сережа, — пробормотала Рита, — у нас несчастье.
— Что случилось? — испуганно осведомился брошенный супруг.
Маргарита схватила фужер, поднесенный любовником, опустошила его и сообщила:
— Мы взорвались.
— В каком смысле? — оторопел Кузьминский. — Прогорели? Агентство не дает прибыли?
— В прямом, — выкрикнула Маргарита. — Павел, налей мне коньяку!
— Тебе не следует много пить, — подала голос Анна, — не советую.
— Кажется, я не просила совета, — отчеканила Марго, — разреши напомнить, что в этом доме официальной хозяйкой являюсь я, хотя тебе и очень хочется занять мое место.
Анна вспыхнула.
— Очень интересная позиция, — не сдалась она, — живешь бог знаешь с кем, а потом сваливаешься на голову и вспоминаешь, что на бумаге являешься женой Сергея.
— Не смей делать замечаний моей маме, — заорала Белла.
— А ты не одергивай мою маму, — подскочила Клара.
— Дура!
— Идиотка!
Сжав кулаки, девицы уставились друг на друга. Не обращая на них никакого внимания, Маргарита взяла пузатый фужер с коньяком, залпом осушила его и констатировала:
— Гадость. Отчего ты, Серж, экономишь на спиртном?
Анна, красная то ли от жары, стоявшей в комнате, то ли от гнева, рвала на мелкие части бумажную салфетку. Валерий абсолютно спокойно подбирал хлебом подливку с тарелки.
Интересно, у них каждая трапеза заканчивается скандалом и как поступит сейчас Кузьминский?
— Так кто кого подорвал? — спросил Сергей Петрович.
— Надо мной квартиру занимал некий Воробьев, — слегка заплетающимся языком начала рассказ Маргарита, — нормальный, тихий дядечка, без закидонов. Никаких проблем не было. Так понесло его в загранку работать, кажется, в Америку подался, а может, в Германию, жилплощадь сдал каким-то идиотам. Ну и сегодня днем под входную дверь этим то ли бандитам, то ли не знаю кому подложили бомбу. Хорошо, мы с Пашей в театре были. Почти весь стояк вылетел.
— Ну, пожалуй, не весь, — пробасил Павел, — всего четыре квартиры.
— И наша в том числе, — вздохнула Рита. — Вот, остались голые!
Я посмотрел на пудовые серьги с бриллиантами, оттягивающие уши несчастной бездомной, на несколько колечек с крупными изумрудами и быстро прикинул в уме их стоимость. Пожалуй, на новую квартиру ей хватит.
— Ужасно, — воскликнул Сергей Петрович. — Лариса, немедленно приготовь две спальни. Риточка, садись к столу. Представляю, что ты пережила!
— Мы вполне можем обойтись с Пашей одной комнатой, — заявила та, вставая из кресла.
Сергей Петрович нахмурился.
— Ни стыда ни совести, — прошипела Анна, — это при живом-то муже.
