– Вы Дэниэлс, верно?
Этот человек вызывал неприязнь всем своим видом. Он выглядел отталкивающе, его голос звучал отталкивающе. К тому же в данный момент он старался быть отталкивающим.
Больше всего в мире Мэлу хотелось сейчас ударить его в челюсть. Но Дэниэлс лишь ответил:
– Совершенно верно. Я Дэниэлс.
– Разве это не превосходно? Какой у вас опыт, Дэниэлс?
– Что?
– Опыт, опыт. У вас ведь есть ХОТЬ КАКОЙ–НИБУДЬ ОПЫТ, не так ли?
– Четыре внебродвейских шоу, если вы это имеете в виду.
– Сколько строк?
– Строк?
Шен скорчил гримаску:
– Мне всегда очень нравится, когда Человек быстро соображает. Я объясню вам помедленнее, Дэниэлс. – Режиссер поднял пухлую руку, выпрямил один палец и помахал им. – Первое шоу, в котором вы участвовали, Дэниэлс. Сколько строк у вас было?
– Две.
Шен выпрямил еще один палец:
– Второе шоу.
– Ни одной. Я был занят в трех массовых сценах.
– Массовых сценах! Внебродвейские шоу начинают дорожать. – Еще один палец. – Третье шоу.
– Пять строк.
– И четвертое шоу.
– Три строчки.
– И это все? Больше никакого опыта? Я имею в виду профессиональный опыт, Дэниэлс. Меня не интересует ваше участие в школьных спектаклях.
– Это все. Только четыре шоу.
– У вас хотя бы есть карточка актерского профсоюза, Дэниэлс?
– Нет.
– Тогда скажите мне, Дэниэлс. – Шен самодовольно ухмыльнулся, снова сунул в рот сигару и продолжил:
– Скажите мне, Дэниэлс, вы действительно думаете, что уже готовы к настоящему выходу на сцену?
– Но я не пытаюсь сделать никакого…
– Или я вас неверно оценил? Вы только что приехали из той части света, где пользуются другим календарем? Или вы живете по другую сторону демаркационной линии времени, Дэниэлс?
Мэл уже открыл рот, чтобы обозвать Шена жирным дождевым червем, только для того, чтобы успокоить свои нервы, но тут впервые вмешался Холдеман:
– Он ведь здесь, Ральф. Я думаю, мы можем позабыть старые обиды.
– Конечно. – Не вынимая изо рта сигары, Шен улыбнулся и покачал головой. – Я не могу дождаться вашего первого выхода, Дэниэлс. Подана реплика, наступает полная значения пауза, все на сцене устремили взгляды на дверь, откуда вы должны появиться, но где же вы?
– Я полагаю, продолжаю здесь слушать вас.
Холдеман снова поспешно вмешался, заглушая слова Мэла:
– Арни говорит, что он мог бы занять Мэла сегодня, если он вам не нужен, Ральф.
– Он мне нужен? Мне нужен! Выкиньте из головы вашу идею. Нет, мы пойдем вперед и выпустим наш первый спектакль без вашего участия, Дэниэлс. Стыдно. Я с нетерпением жду вашего появления на сцене.
Холдеман тронул Мэла за руку.
– Идемте со мной, – торопливо проговорил продюсер. – Вы сможете познакомиться с остальными позже.
Дэниэлс вслед за ним вышел в холл. Холдеман закрыл двойные двери и пояснил:
– Его лай хуже, чем его укусы, Мэл, это действительно так. Если вы боитесь, что он будет пренебрегать вами весь сезон, то не беспокойтесь, к завтрашнему утру он забудет обо всем.
– Великолепно.
– Мы все здесь не по доброй воле, Мэл. Не позволяйте Ральфу сесть вам на шею.
– Забудьте об этом.
Холдеман обеспокоенно улыбнулся:
– Поднимайтесь наверх и сами найдите комнату. Переоденьтесь в рабочую одежду, а затем отправляйтесь к Арни. Хорошо? Только запирайте двери. Мы все запираем наши комнаты. Никогда не знаешь, кто может войти в дом.
Мэл знал, что это значит, вероятно, случилось несколько мелких краж. И наверняка ворует кто–то из членов труппы, а не таинственный незнакомец, приходящий с улицы.
Дэниэлс начал размышлять о том, была ли его идея о работе в летнем театре так уж хороша.
Холдеман в последний раз ободряюще улыбнулся ему и вышел, Мэл взял чемодан и поднялся по лестнице. В холле второго этажа Дэниэлс увидел шесть дверей, пять из них были заперты. За шестой оказалась ванная. Поэтому Мэл поднялся на третий этаж.
Еще шесть дверей. Две первые были заперты, но третья открылась, когда Дэниэлс повернул ручку. Мэл вошел в комнату, оглянулся и обмер.
Сисси Уолкер лежала на кровати. На ней остались лишь белые носки и один рукав ее блузки. Другую ее одежду кто–то разодрал на кусочки, усеяв ею комнату. Ее руки и ноги были раскинуты в стороны, а пальцы изогнуты, словно когти хищника. Пятна крови виднелись на ее лице и на подушке, под ее головой. Мэл заметил лиловые и багровые пятна на шее девушки. Ее язык, толстый и сухой, вывалился из ее разбитого рта. Глаза Сисси, красные и застывшие, выделялись на ее лице словно окровавленные мраморные шарики. Луч солнечного света падал на грудь девушки.
Мэл шатаясь отвернулся, сделал два неуверенных шага, и его вырвало.
Глава 2
Сумасшедший забыл о женщинах.
Он забыл, каковы на ощупь их бедра, как округлы их ягодицы, как тяжелы и соблазнительны их груди. Он забыл, какую одежду они носят, как они ходят, как движутся их руки, какие у них шеи, какие мягкие у них губы и каково выражение их глаз. Он забыл звуки их шагов и то, как они улыбаются, забыл, как они поднимаются по лестнице, садятся в кресло или наклоняются над столом.
Вспомнив о женщинах, он сразу забыл, что надо быть умным.
Безумец осознал опасность только тогда, когда он прибыл в театр. В автобусе, конечно, были женщины, и много их было на улицах Картье–Айл, но тогда он был слишком поглощен своими планами, обдумывая, прикидывая или пытаясь найти ошибку в своих расчетах. Он не замечал их до тех пор, пока не устроился, пока Холдеман не поверил его идиотской истории о не правильной фотографии, пока сумасшедший не убедился, что никто его не подозревает. Только тогда его сознание пробудилось.
Все началось с Мэри–Энн Маккендрик. У нее было хорошенькое личико, но для него это было не главным. Безумца привлекало ее тело. Девушка носила тугие голубые джинсы, и сумасшедший мог представить ощущение грубой ткани на своей ладони, когда думал о том, как будет ласкать ее ноги. Его ладони становились влажными, когда безумец смотрел на девушку, наблюдая за ее движениями, представляя себе ее без джинсов, представляя самого себя рядом с ней. Он пытался представить также ее груди, но девушка носила белую мужскую рубашку, которая была слишком свободной, чтобы дать ему точные наблюдения.
Сумасшедший следил за девушкой в театре во время вступительной речи Холдемана, в среду после полудня. Холдеман и Ральф Шен стояли на сцене, а члены труппы расселись в первых рядах. Пятеро актеров, четыре актрисы, осветитель, помощник режиссера, плотник и Мэри–Энн Маккендрик. Мэри–Энн Маккендрик не была актрисой. Девушка была секретарем Холдемана, она занималась рекламой в театре, кроме того, она должна была выполнять функции помощника режиссера и держать суфлерский экземпляр пьесы во время репетиций.
Мэри–Энн много двигалась во время этого собрания в среду. Она раздавала всем анкеты для заполнения и шариковые ручки тем, у кого их не было. А во время речи девушка села на авансцене, и сумасшедший мог беспрепятственно разглядывать ее.
Холдеман говорил о том, как много им придется работать этим летом, какую преданность театру им придется проявить, если они надеются проработать здесь весь сезон, и во время всей речи продюсера безумец продолжал рассматривать Мэри–Энн Маккендрик. Затем выступил Ральф Шен, поведав им, что выражение «летний театр» часто относится к труппам с уровнем ниже любительского, но в ЕГО летнем театре им придется быть профессионалами. По его словам, трое ведущих актеров – Луин Кемпбелл, Ричард Лейн и Олден Марч – работали здесь в прошлые годы и были любимцами местной публики. Шен выразил надежду, что новые актеры окажут Луин, Дику и Олдену хорошую профессиональную поддержку. На меньшее Ральф не соглашался.
Пока Шен действовал всем на нервы, сумасшедший разглядывал Мэри–Энн. Сейчас безумец чувствовал себя комфортно и полагал, что здесь он в безопасности. У него была своя спальня и возможность заработать на хлеб. Он будет получать деньги каждую неделю. Сумасшедший нашел надежное убежище, обеспечил себя документами. Ему поверили. Теперь он мог расслабиться, посмотреть на Мэри–Энн Маккендрик и вспомнить о женщинах.
