Анджела сосредоточенно нахмурилась, потом просияла и воскликнула:
— Крепость!
— Тсссссс! — Убедившись, что никто не слышал ее крика, я спросил: — Что?
— Мансарда. В детстве я пряталась там от Тайрона. Он ни разу меня не нашел.
— Такое место нам и нужно. Веди меня.
— Ладно, — Анджела потянулась к двери, но я перехватил ее руку.
— Погоди! Дай я сперва проверю, свободен ли путь.
— Ты же велел вести.
— Терпение, Анджела.
Я чуть–чуть приоткрыл дверь, не рассчитал расстояние и ударился носом о притолоку, когда попытался одним глазком заглянуть в образовавшуюся щель. В конце концов я увидел, что в комнате никого нет, жестом велел Анджеле подняться на цыпочки и идти за мной, и мы, будто две балерины, перебежали через комнату. Я выглянул из двери, ведущей в коридор. Там тоже было пусто.
— Куда идти? — шепотом спросил я.
— Вон туда, — шепнула Анджела, высовываясь и указывая рукой. — До самого конца, потом — в дверь с левой стороны и вверх по лестнице.
— Хорошо, — сказал я и уже хотел шагнуть в коридор, когда увидел, как трое освободителей Евразии с автоматами в руках вышли из комнаты напротив и скрылись в соседней. Подтянув штаны, откашлявшись и поморгав, я выждал несколько секунд, потом взял Анджелу за руку, и мы пустились в путь.
Все шло довольно неплохо, но тем не менее мне не хотелось бы заниматься такими делами каждый день. Мы промчались по коридору легко и быстро, будто два тюка осенних листьев общим весом полтора центнера, прошмыгнули мимо открытой двери комнаты, в которой трое освободителей шарили стволами своих автоматов под кроватями и в стенных шкафах, успешно добрались до двери на лестницу и поднялись на чердак. Мы уж и морщились, и ноги задирали, и вообще всячески делали вид, что движемся бесшумно, но проклятая лестница знай себе трещала, будто поленья в костре.
Наверху Анджела взмахом руки показала, куда идти дальше. Пол недостроенной мансарды был сложен из грубых неструганых досок, но они, по крайней мере, вели себя тихо. Повсюду стояли сундуки, платяные шкафы, картонные коробки, валялись кипы журналов и груды тряпья — словом, тут было полно всякой всячины, обитающей исключительно на чердаках старых домов. Кроме того, мансарда изобиловала немыслимыми углами, закутками и поворотами, из–за чего снаружи крыша дома выглядела так, как и подобало выглядеть кровле замка в Новой Англии, построенного в XIX столетии.
Позади нас внезапно распахнулась дверь на лестницу, и кто–то крикнул:
— Тут чердак!
— Поищите там! — откликнулся другой голос — Может, они поднялись наверх!
— Куда? — полным отчаяния шепотом спросил я Анджелу. — Куда? Куда? Куда?
— Сюда.
Куда — сюда? Здесь ничего не было. За старым сундуком, обитым чеканкой, высилась только шершавая стена, угол крыши. Она была голой и недостроенной, с выпуклым чердачным окном с правой стороны. Прятаться было негде.
Тем не менее Анджела (в тот миг мне показалось, что она просто спятила от страха) бросилась прямо к этому полуразрушенному углу, шмыгнула в нишу чердачного окна, словно хотела выброситься наружу, но вместо этого метнулась влево и как в воду канула.
Я остановился, разинул рот и затаил дыхание (с лестницы уже доносился топот сапог).
Откуда–то высунулась рука, отчаянно манившая меня всеми пальцами. Я схватился за эту руку, и она втянула меня в какой–то несуразный треугольный закуток, расположенный… позади стены! Слева от чердачного окна, между двумя балками, было узкое пространство, ограниченное недостроенной стеной и внешним скатом крыши. Уж и не знаю, как выглядел этот архитектурный изыск с высоты птичьего полета, но изнутри он представлял собой тесный уголок чердака, покрытый двухслойной кровлей. Между этими слоями мы с Анджелой при некоторой доле везения могли укрыться от Тайрона Тен Эйка с его лиходеями.
Укрытие было узкое, низкое и сырое. В дальнем углу виднелась грязная лужа, означавшая, что крыша в этом месте протекает. Но здесь, должно быть, безопасно. Я сел на корточки рядом с Анджелой, которая стояла, согнувшись пополам, будто больные радикулитом в комиксах. Высота закутка была меньше пяти футов. Я прошептал:
— Хорошее место. Теперь надо просто подождать, пока они уйдут.
Я взглянул на нее.
— Правда?
Мы замолчали, потому что шум и возня приближались. Казалось, на чердаке работает целая поисковая партия, дотошно и неторопливо занимающаяся своим делом. Они открывали все сундуки и шкафы, заглядывали за штабеля картонных ящиков, повсюду совали носы, даже в такие закутки, где мог бы спрятаться только какой–нибудь задохлик.
Наши тела начали коченеть и затекать, но, в конце концов, если ты способен чувствовать боль, значит, жизнь продолжается (коли есть охота, запишите эти слова в какой–нибудь блокнот), поэтому мы страдали молча и даже с радостью.
Страдали до тех пор, пока не послышалось: пи–пи–пи. Тихо, но настырно и непрерывно: пи–пи–пи–пи–пи…
Совсем близко, точнее, прямо тут, в нашем закутке.
Я посмотрел на Анджелу. Анджела посмотрела на меня. Глаза наши вылезли из орбит, щеки покрыла пепельная бледность. Потом Анджела подняла левую руку и взглянула на часы.
Время принимать пилюли!
— Я их починила, — прошептала моя слабоумная дурочка, мой гений механики, моя повелительница станков. — Я их починила.
— Починила, — откликнулся я. — Еще как починила.
Если вы помните, во время моей последней встречи с Анджелой эти часы не работали или, во всяком случае, не пищали. Но разве она допустит, чтобы что–нибудь не пищало? Да она скорее нас угробит.
За пределами нашего закутка воцарилась звенящая напряженная тишина, которая внезапно сменилась целой гаммой звуков: криками, шорохами, скрежетом. Освободители надвигались на нас. Теперь мы попались, в этом можно было не сомневаться.
А часы, как назло, все пищали. Анджела стукнула по ним кулаком, внимательно оглядела, сняла и шарахнула о пол, а они знай себе пищали, будто птичка после вкусной кормежки.
— Ну, все, — сказал я, наслушавшись досыта. — Все.
Я вытащил носовой платок, хорошенько смочил его в лужице и выбросил из–за угла в мансарду. Если Дафф и впрямь болтал не зря, сейчас платок начнет источать рвотный газ.
Потом я снял галстук, поднес к нему горящую спичку (дымовая завеса) и бросил вслед за платком.
Добравшись до чердачного окна, я выбил кулаком одно из стекол, высунул наружу механический карандаш, нажал на кнопочку сбоку и пустил красную сигнальную ракету. Но она не взмыла в небо, а врезалась в пол возле моих ног.
Тогда я вытащил шариковую ручку, о предназначении которой в горячке запамятовал. Но все равно нажал кнопку и в итоге сфотографировал себя.
После всего этого я — ослепленный красной вспышкой, сфотографированный, кашляющий от дыма и готовый вывернуться наизнанку от рвотного газа, разбазаривший весь свой арсенал и расстрелявший все патроны — выбрался из–за угла и попал в цепкие объятия Сунь Куг Фу и остальных освободителей Евразии.
28
— Сунь! — вскричал я. — Выслушайте меня, Сунь!
Я зашелся сухим кашлем, принялся рыгать, плакать и спотыкаться, когда двое облаченных в униформу свободолюбивых последователей Суня подхватили меня и поволокли через всю мансарду к лестнице.
— Выслушайте меня! — прохрипел я, но зря старался.
Анджела, которую тащили следом, сотрясала воздух многочисленными, но совершенно бесполезными «На помощь!» и «Пустите меня!». В горле у меня саднило, глаза жгло огнем, желудок крутился колесом, но все равно я вопил, стараясь перекричать Анджелу:
— Сунь! Послушайте меня, или вы будете следующим!
Он остановился на верхней площадке лестницы, повернулся и холодно взглянул на меня.
— Следующим? Что значит — следующим?
— Все мертвы, — выдохнул я. — Все участники того собрания либо мертвы, либо вот–вот умрут. Бодкин, Баба, Маллиган, Уэлпы. Еще двое взлетят на воздух вместе со зданием ООН.
— О чем это вы?
— Вы сами поставили часовой механизм, не подпустив к нему Эли Злотта. Когда во вторник Армстронг нажмет кнопку, у него не будет никаких пяти минут в запасе, и вы это знаете.
