«Господи Иисусе, – подумал Молдовски, – ведь я должен найти Дилбека раньше, чем этот проклятый кубинец».
Он набрал личный номер конгрессмена. После двух гудков в трубке раздался голос автоответчика. Молдовски оставил краткое сообщение, но без каких бы то ни было инструкций – это еще больше сбило бы с толку Дэвида Дилбека. Затем Молди попытался разыскать Эрба Крэндэлла в Атлантик-Сити, но ни в одном из крупных отелей в списках постояльцев он не значился. Или Крэндэлл остановился в каком-нибудь тихом местечке, или соврал насчет Атлантик-Сити.
Молдовски почувствовал, как что-то холодное и тяжелое начинает давить на сердце. Он положил трубку на место и потянулся к ключам от машины. Когда Дилбек встречается с этой стриптизершей? Не сегодня ли вечером?
Эрин приехала в «Розовый кайф» с подарком для Моники-старшей – полупрозрачной шелковой блузкой от Неймана.
– Прости за вчерашнее, – сказала она. – Дэррелл есть Дэррелл. Он безнадежен.
Блузка понравилась Монике-старшей, и она надела ее поверх сценического бюстгальтера.
– Она просто прекрасна, Эрин!
– Но не для работы. Она для того, чтобы покрасоваться перед кем-нибудь... особенным.
– Особенным? Эх, хорошо бы! – Моника повертелась перед зеркалом. – Угадай, кто сидит там возле бассейна? Гэррик Атли!
– Но ты не можешь выступать в рестлинге, – воскликнула Эрин. – У тебя же поранена рука.
– Буду надевать розовые вечерние перчатки – до тех пор пока не заживет. Мистер Орли говорит, что в них я вылитая Мейми ван Дорен. – И далее Моника-старшая поведала Эрин о неудачной встрече Урбаны Спрол с братьями Линг.
– Жаль, – заметила Эрин. – Я всегда слышала, что с ними надо держать ухо востро.
Моника-старшая ввела Эрин в курс и других новостей. Мистер Орли опять втихаря понизил температуру в зале до шестидесяти восьми градусов, чтобы у танцовщиц на сцене лучше торчали соски. А кроме того, Сабрине, знаменитой тем, что она меняла парики, как перчатки предложили три тысячи долларов за участие в порнографическом фильме, который должен был сниматься на одном из местных пляжей.
– И она согласилась, – сообщила Моника-старшая.
– А где она сейчас?
– Где-то тут. – Моника-старшая сняла обновку и аккуратно повесила ее на «плечики». – А ты что-то слишком уж одета. Я пойду туда и скажу ей, что ты здесь.
Вскоре появилась Сабрина, как всегда, ровная и доброжелательная. Их с Эрин роднили два обстоятельства: маленькая грудь и уголовное прошлое бывших мужей.
– Расскажи-ка мне про этот так называемый фильм, – попросила Эрин.
– Они сказали, что мне придется трахнуться с двумя парнями в горячей ванне, вот и все.
– Почему ты согласилась?
Вопрос, казалось, смутил Сабрину.
– Они же заплатят мне.
– Если тебе нужны деньги, я тебе дам.
У Сабрины расширились глаза от удивления, потом она недоверчиво улыбнулась.
– Три тысячи-то? Да откуда?
– Сколько тебе нужно, столько и будет.
– Ты не понимаешь, Эрин. Я не могу больше заниматься этим проклятым рестлингом. Какая разница, лапша это или кукуруза со сливками – все равно мерзость.
– А сниматься в порнофильме – не мерзость?
– Послушай, ты ведь не знаешь, как это бывает: какой-нибудь пьяный ублюдок норовит засунуть тебе куда не следует эту холодную гадость... Сама бы хоть раз попробовала. – Эрин почти никогда не доводилось видеть Сабрину такой рассерженной.
– Я поговорю с мистером Орли, – пообещала она. – Мы покончим с этим.
– Знаешь, сниматься в порнофильме вряд ли хуже, чем выступать в рестлинге.
– А ты видела хоть один порнофильм?
Сабрина призналась, что нет.
– А я видела. Когда работала в ФБР, однажды в аэропорту перехватили целый грузовик таких кассет. Ну, агенты и устроили как-то вечером приватный сеанс.
– И какие же они, эти фильмы? – Сабрина задала вопрос с любопытством, но очень серьезно. – Там и правда все слишком уж круто?
– Ты знаешь, что такое «тачка»? – вместо ответа спросила Эрин.
– Нет.
Эрин объяснила.
– Ничего себе! – выдохнула Сабрина, заливаясь ярким румянцем. – А режиссер ничего не говорил мне о таких вещах.
– Да уж само собой.
– Мне нужно подумать.
– Попроси несколько дней на размышление, – посоветовала Эрин.
Сабрина подкрасила губы и снова ушла на сцену. В гримуборной появилась Урбана Спрол и продемонстрировала Эрин свои сломанные ногти, прибавив:
– Все-таки мужики – это самое большое дерьмо на свете.
– Как правило, да, – согласилась Эрин.
Урбана взглянула на нее с некоторым удивлением.
– А мне казалось, что ты неровно дышишь к этому копу-кубинцу.
– Он женат, и там все хорошо.
– Еще один сердцеед!
– Моя девочка сейчас находится у них дома, – объяснила Эрин. – Его жена такая же славная, как и он сам.
– А ты, значит, сидишь тут – это в субботу-то вечером.
– О, у меня грандиозные планы, – улыбнулась Эрин. – Сегодня я буду танцевать для конгрессмена.
– Пощади меня! – воскликнула Урбана. – Больше ни слова. Скажи только, чего ради.
Эрин зевнула и заложила руки за голову.
– Это мой гражданский долг.
* * *
Рита осторожно промыла брату рану.
– Я, в общем-то, почти ничего не могу туг сделать, – извиняющимся тоном сказала она.
– И не пытайся.
– А чем это у тебя перемазана рубашка?
– Черт с ней. Не имеет значения.
Рита уложила его сломанную руку в самодельную шину, изготовленную из клюшки для гольфа, и закрепила пластырем и клейкой лентой. Изогнутый конец клюшки торчал как раз вровень с пальцами Дэррелла.
– Ну вот, – сказала Рита, зубами оторвав лишний кусок ленты. – А теперь сматывайся, пока не явился Альберто.
Дэррелл был изжелта-бледен и тяжело дышал.
– Мне бы сейчас морфия, – проговорил он.
– Морфия у меня нет. Может, нуприн подойдет?
– Это еще что такое?
– Говорят, он лучше чем тиленол.
– Черт побери, Рита...
– Ну ладно. Тогда, может, вот эти капсулы? Вообще-то они для Лупы. Ветеринар дал мне целый флакон, чтобы давать ей, когда начнутся роды.
В глазах Дэррелла блеснула надежда.
– Что, вроде как собачий морфий?
– Похоже, что так.
Рита отыскала нужный флакон и попыталась прочесть написанное на нем название лекарства. Ни она, ни ее брат никогда даже не слышали о таком.
– Доктор сказал, по две штуки каждые шесть часов.
– Я все-таки не какой-нибудь блохастый пудель, – обиделся Дэррелл. – Давай мне четыре и чего-нибудь холодненького запить.
В течение следующих двадцати пяти минут его безостановочно рвало. Все это время Рита стояла рядом, вытирая ему рот и подбородок, и уговаривала поспешить – Альберто должен был вернуться со службы с минуты на минуту. Когда Дэррелл смог говорить, он ответил, что не в состоянии ни ехать, ни идти куда бы то нибыло. Тогда Рита помогла ему сойти по ступенькам и указала, где спрятаться – под ее домом на колесах. Там можно было только лежать.
– Где ты оставил «понтиак»? – спросила она. – Это на случай, если миссис Гомес вдруг вздумается напялить очки.
Дэррелл объяснил и полез под трейлер. Он волочил свою сломанную руку, как обрубок бревна; конец клюшки для гольфа оставлял в грязи глубокую борозду.
– Я принесу тебе одеяло, – сказала Рита.
– А твои чертовы волки сюда не сунутся?
– Не сунутся, не беспокойся.
– Рита, я не могу оставаться здесь!
Послышался шум подъезжающей машины. Рита приложила палец к губам и исчезла.
Дэррелл Грант услышал голос Альберто Алонсо, скрип гравия под его сапогами, шум захлопнувшейся двери...
«Я в ловушке», – подумал Дэррелл. Медленно поворачивая голову, он оглядел свое тесное пристанище, мысленно взвешивая шансы выбраться из него живым: а вдруг этот проклятый трейлер рухнет и раздавит его, как таракана? Да нет, пожалуй, этого не произойдет: трейлер-то совсем новенький, Рита и Альберто купили его после того, как их старый сильно пострадал во время урагана. Дэррелл уперся здоровой рукой в алюминиевое днище: никакого результата. Трейлер был прочен, насколько может быть прочным дом на колесах. Но тем не менее Дэррелл чувствовал себя очень неуютно в своем почти подземном убежище. Тут было холодно, как в могиле, и сильно пахло мышами. Однако все же лучше было пока оставаться здесь, чем снова ночевать в мусорном ящике позади ресторанчика «Пицца Хат».
Зверская боль в сломанной руке не прекращалась ни на мгновение, по другой руке и ногам пробегал озноб. Всю жизнь Рита твердила брату, что он красивый, удачливый, храбрый и вообще даст сто очков вперед кому угодно.
– Ты можешь заняться в жизни чем твоей душе угодно, – говаривала она. – И внешность при тебе, и держать себя умеешь.
Сейчас, окидывая мысленным взором всю свою прошлую жизнь, Дэррелл вдруг понял, что женитьба на Эрин была высшей ее точкой, самой большой возможностью, какая ему только представлялась. Даже сейчас, если когда-нибудь ему удастся вернуть все на свои места, она остается его самым большим шансом на успех. Но ведь, черт побери, он тоже старался потрафить ей: бросал пить, переставал изменять, находил дневную работу. Однако такая жизнь была не для него. А может, и даже вернее, он не для нее. Его хронически раздражала та ответственность (точнее, ее многочисленные и разнообразные проявления), которую добровольно возлагает на себя человек, живущий в соответствии с законами и общественными нормами. А Эрин даже и не пыталась понять этого. Когда их брак распался, Рита сожалела об этом, а он, Дэррелл, говорил:
