Я неохотно (признаюсь в этом со стыдом) перестал. Взглянув на дело рук своих, я почувствовал только облегчение и опустошение, как будто в конце концов избавился от тяжкого бремени, которое влачил слишком долго.
Я поднялся и вышел в коридор, провонявший пороховой гарью. Остановившись, я принялся формулировать вопрос, ответ на который, возможно, буду искать до конца дней своих: если я все время верно оценивал себя, как же тогда меня сюда занесло?
Спустя минуту подошла Анджела и тихо сказала:
— Он дышит.
— Хорошо, — ответил я, поскольку знал, что от меня ждут именно такого ответа.
— Твое поведение недостойно пацифиста, Джин, — с мрачной торжественностью возвестила Анджела.
— Угу, — ответил я и облизал ободранные костяшки пальцев.
— Надо бы вызвать полицию, — сказала она.
— Телефонные провода перерезаны.
— Тогда поехали, привезем полицейских.
— Ладно.
Мы крепко–накрепко связали Тайрона, спустились вниз и почти дошли до парадной двери, когда я остановился и сказал:
— Погоди–ка, я кое–что вспомнил.
— Что?
— Меня же разыскивают по подозрению в убийстве.
— Но ведь ты убил меня, Джин. Все будет в порядке, я поеду с тобой.
Я представил себе, как Анджела дает показания, и понял, что окажусь на электрическом стуле, прежде чем все распутается. Поэтому я сказал:
— Я пойду в полицию только со своим адвокатом.
С этими словами я повернулся и отправился в каморку, где оставил Мюррея.
31
Оба еще спали. Мюррей улыбался во сне, а папаша Тен Эйк храпел. Анджела бросилась к отцу, и последовало счастливое воссоединение родных людей, причем одна сторона вела себя гораздо более оживленно, чем вторая. Я терпел все это, пока Анджела не начала шлепать старого моржа по щеке, призывая его проснуться, а потом сказал:
— Оставь его в покое, пусть храпит хоть до Рождества, мне все равно. Мюррей — вот кого надо будить. Он — мой глашатай, мой защитник и стряпчий по темным делам.
— А еще кормилец, — добавила Анджела.
— Нет, стряпчие не занимаются стряпней. Законники судят, но не ссужают. Они никогда не дают в долг. Это — постулат их клятвы Гиппократа.
— Ты уверен, Джин? В ресторан–то он нас водил.
— Бери Мюррея за щиколотки, — велел я.
Мы оттащили Мюррея на кухню, несколько раз ударив по пути о дверные косяки, устроили за кухонным столом в более–менее сидячем положении и принялись всячески будить, убив на это немало времени. Мы брызгали ему в лицо водой, вливали в рот кофе (и проливали мимо), шлепали по щекам. Иногда Мюррей хрюкал или мычал, но дальше этого скотства дело не шло.
Тогда мы отнесли его в ванную и освободили от верхней одежды, оставив в одних трусах и майке. (Чистый отутюженный костюм — главное орудие труда законника, как мел для учителя или самолет для летчика. Законники совершенно беспомощны, когда одеты не по форме, а Мюррею, как я предполагал, предстояло изрядно потрудиться этой ночью, отстаивая мои интересы. Поэтому я и обращался с его костюмом гораздо осторожнее, чем с ним самим.) Мы затолкали его под душ, пустили холодную воду, и через пять минут Мюррей мало–мальски очухался. Он даже смог самостоятельно держать в руке кофейную чашку, моргать и повторять:
— Ну, че? Ну, че? Че?
Анджела снова убежала к отцу, а я медленно и осторожно отвел Мюррея обратно на кухню, опять усадил за стол, сел напротив и принялся увещевать выпить кофе. После каждого моего призыва Мюррей поднимал чашку и с хлюпанием отпивал глоток. Это зрелище напоминало трапезу Лобо.
Вдруг мутная пелена, которой были подернуты его глаза, уступила место яркому блеску.
— Джин, — сказал Мюррей.
— Правильно, — ответил я.
Он поставил чашку, соединил ладони, будто настраивал какой–то внутренний механизм, а мгновение спустя сошел с ума и залопотал:
— Ну так вот… Рад тебя видеть… Спасибо, что заглянул проведать…
— Мюррей!
— Не перебивай. Дело в том, что тебя задержат за убийство первой степени, а значит, мы не сможем предложить никакого залога даже в случае твоей явки с повинной. Стало быть…
— Мюррей…
— Тебе вовсе не обязательно уверять меня, что ты не убивал ее, Джин. Я убежден в твоей невиновности. Но дело в том, что…
— Мюррей, — повторил я.
— Позволь мне довести мою мысль до конца. Кажется, они говорят, что ты убил ее в Нью–Йорке и отвез тело в Нью–Джерси, значит, судить тебя будут…
— Мюррей, — сказал я. — Если ты не заткнешься, я опять уложу тебя спать и найму себе в защитники твоего отца.
Он ответил:
— Для человека, которого обвиняют в убийстве молодой светской львицы, ты чересчур…
— Мюррей, посмотри по сторонам.
— Что?
— Посмотри вокруг, — повторил я. — Где ты находишься?
Он огляделся. Его остекленевшие глаза, казалось, пошли трещинами.
— Ну… — проговорил Мюррей. — Кажется… Я не… Конечно, если ты… Но с другой стороны…
Тут вошла Анджела и сказала:
— Я не могу его разбудить, Джин.
— Считай, что тебе повезло. Этот проснулся, но посмотри на него. Каков, а?
Мюррей разинул рот и уставился на Анджелу.
— Ты жива, — прошептал он. — Боже мой, ты жива!
— Мюррей, или приди в себя, или снова засыпай. Ты меня с ума сведешь. Конечно, она жива. А ты, дурак, у нее в гостях. И уже давно знаешь, что она жива.
Мутная пелена исчезла, и я увидел, что глаза у Мюррея красные и растерянные. Он посмотрел на меня и спросил:
— Джин, что случилось? Сюда вломилась орава китайцев…
— Да, в общем, ничего не случилось, — ответил я. — Ты сам все видел.
Примерно полчаса мы пили кофе и рассказывали друг другу о последних событиях. Я все ждал, когда же Мюррей очухается и сможет приступить к исполнению своих обязанностей. Наконец он объявил, что готов. Тогда Анджела съездила в город и привезла полицейских.
Прибыв на место происшествия, они первым делом арестовали меня за убийство Анджелы Тен Эйк.
Затем, когда Анджела попыталась облегчить мое положение, заявив, что она и есть Анджела Тен Эйк, они арестовали и ее — за укрывательство преступника.
Наверное, чтобы быть законником, все–таки мало иметь костюм. По–видимому, нужен еще и чемоданчик, а такового у Мюррея при себе не оказалось. Поэтому полиция арестовала и Мюррея, тоже как соучастника, за то, что он помогал соучастнице выдавать себя за ту, кем она и была на самом деле.
Затем полицейские пожелали узнать, чьими трупами усеяно все вокруг, и нам было нелегко так вот, с ходу, объяснить им, что к чему. Всех нас согнали в парадную прихожую возле большой лестницы, и тут вдруг сверху раздался вопль, от которого мы застыли, вконец ошеломленные и сбитые с толку.
Потом мы задрали головы и увидели Тайрона Тен Эйка. Шатаясь и держась за перила, он маячил на верхней площадке лестницы. Он как–то сумел освободиться от веревок и опять раздобыть себе оружие — на этот раз громадную старую ржавую шпагу. Потрясая ею над головой, он скатился по лестнице и набросился на нас.
Что там говорил Роу, мой учитель фехтования? «Если на вас нападут со шпагами, ложитесь и помирайте».
Эх!
Злодей пер на нас, как волк на стадо овец. Он дико сверкал глазами, рычал и размахивал шпагой. Врезавшись в гущу нашего стада, Тен Эйк пронесся сквозь него и вылетел из дома через парадную дверь. Полдюжины полицейских и трое пленников так и остались стоять, хлопая глазами и разинув рты.
Вдруг с улицы донеслись резкие трескучие выстрелы: бах! бах! тра–та–та! Потом наступила тишина.
Анджела сказала — с таким видом, будто кто–то пытался разыграть ее:
— Но разве можно стрелять из шпаги?
Мы все смотрели на нее, пока не открылась парадная дверь и в дом не ввалился один из полицейских, дежуривших на улице. Вид у него был не менее испуганный и растерянный, чем у всех остальных. В правой руке он держал пистолет.
— Ну, короче, — сказал полицейский, будто продолжая давно начатое повествование, — стою я, и вдруг этот верзила бросается на меня со шпагой. Даже крикнуть «Стой» — и то времени не было, пришлось стрелять. Он знай себе бежит, ну, я знай себе стреляю. Вон он, лежит там. Мертвый, наверное.
