Засим месье Леглантье покинул благородное собрание. Его победа была столь оглушительной, что, выходя на бульвар, он даже позволил себе шлепнуть Черкешенку по обширному заду.
«Пам-пара-рам, дело в шляпе! Вот простофили! Прикинем-ка: двести сорок умножить на пятьсот — будет… сто двадцать тысяч. Из них шестьдесят — мои! А если нынче вечером удастся облапошить этого олуха герцога де Фриуля, он накупит бумажек еще на сотню тысяч — золотое дно!»
Простоволосая белошвейка, попавшаяся навстречу, подарила ему улыбку. Эдмон резво сорвал шляпу и поклонился:
— Мадемуазель, вы божественно прекрасны! — Выпрямившись, он замер. В нескольких шагах от него блондин в светлой визитке подпирал плечом фонарный столб, то и дело поглядывая на карманные часы, словно у него тут было назначено свидание. «Он что, ошивается здесь с тех пор, как я вошел в клуб? — подумал Эдмон. — Ессе homo!»[23]
Мысль заговорить с незнакомцем он сразу же отмел, еще долю секунды поборолся с желанием дать стрекача, но в конце концов взял себя в руки и поднялся на террасу ближайшего кафе. Перед мысленным взором возникло лицо человека, подрядившего его на аферу с «Амбрексом». Добродушное лицо, но Эдмон сразу почуял опасную и дьявольски умную личность: чтобы спланировать и осуществить мошенничество такого размаха, нельзя ни на миг выпускать ситуацию из-под контроля. Быть может, он и организовал слежку — дескать, не пытайся меня надуть, Эдмон Леглантье?.. Актер поежился. С подобными личностями он и сам предпочитал быть честным, как папа римский, — ради собственного же здоровья.
Шпион слонялся по тротуару под фонарем, старательно делая вид, будто его бросила возлюбленная, и он страшно расстроен.
«На сцене тебя бы обстреляли вишневыми косточками, — мысленно попенял ему Эдмон Леглантье. — Ладно, занавес!»
Так ничего и не заказав, он встал из-за столика и отправился домой, при том намеренно выбирал окольные пути, сворачивал в переулки и усилием воли запрещал себе оборачиваться, повторяя: «Помни о жене Лота!»
У своего подъезда актер все же не выдержал и внимательно оглядел окрестности — шпиона нигде не было.
Вторник 4 июля
Фредерик Даглан чистил картошку. Солнце припекало, зато здесь, в тени буйного садика, где калина, вьюн и бузина вели с огородными грядками битву за территорию, было прохладно, и он чувствовал себя в полной безопасности.
«Малина», которую указал ему Анкизе Джакометти, находилась у подножия крепостной стены, построенной в свое время для защиты Парижа, но так и не выполнившей задачи.[24] Когда Фредерик Даглан явился сюда две недели назад, мамаша Мокрица не задавала вопросов. Гость сослался на Анкизе — этого было достаточно, он мог остаться, спать в пристройке-кладовке и заниматься стряпней в отсутствие хозяйки.
Мамаше Мокрице было за сорок, и она прослыла ярой поборницей женской эмансипации, когда выставила вон мужа-пьяницу и изыскала способ зарабатывать себе на жизнь в любое время года. Теперь, в дождь и в зной, закинув за плечи ивовую корзину, наполненную свежей зеленью, она бродила по улицам, оглашая округу звонким криком:
— Мокрица[25] для пичу-у-ужек!
Консьержки, экономки, надомницы поджидали ее каждый день, потому что без мокрицы пернатые любимцы грустили, смолкали их трели и рулады. А птичка, весело чирикающая в клетке, подвешенной за окном, — одна из немногих радостей бедняка. Потому, даже если в доме не было ни крошки и приходилось потуже затягивать пояс, монетка на пучок мокрицы все равно находилась.
Когда сезон заканчивался, травка-мокрица становилась редкостью и увядала, мамаша Мокрица продолжала служить кормилицей для всех пичужек квартала — выращивала для них вкусный подорожник и зеленое просо.
Фредерик Даглан сгреб картофельные очистки в газету и уже собирался отнести их кроликам, но его взгляд упал на статейку в низу полосы. Лицо Фредерика окаменело. Он посмотрел на дату выпуска: 22 июня 1893 года.
УБИЙСТВО НА УЛИЦЕ ШЕВРЕЛЬ
Вчера около семи утра на улице Шеврель мужчина был заколот кинжалом. Личность жертвы установлена — это был художник по эмали, некий Леопольд Гранжан. У полиции есть свидетель…
— Ч-черт! — сквозь зубы выдохнул Фредерик Даглан.
Вечер того же дня
Поль Тэней, владелец типографии, уже больше четверти часа топтался под навесом, прячась от дождя. Он ненавидел тратить время попусту и отличался предельной пунктуальностью. Судя по всему, этими добродетелями не мог похвастаться человек, по чьей прихоти Поль оказался здесь, да еще в непогоду.
Нынче утром, в начале рабочего дня, ему принесли телеграмму, содержание которой дошло до него не сразу. Поль стоял в застекленном бюро, внизу громыхали печатные станки, а он читал и перечитывал текст и наконец порвал голубую полоску телеграммы в клочья. Мало того, что приславшему ее хватило наглости напомнить об истории, после которой они ни разу не виделись, он еще назначил встречу в приказном тоне! Но Поль не мог отказаться. Гадать, что понадобилось от него этому типу, он тоже не стал. Не привыкший полагаться на волю случая, месье Тэней предпочитал иметь дело с фактами и, единожды приняв решение, уже не отступал. Никому, кроме месье Лёза, типографского бухгалтера, не дозволялось оспаривать его распоряжения. Поль знал, что на сей раз придется иметь дело с более сильным противником, однако не сомневался, что сумеет с ним справиться.
Из типографии в квартале Пти-Монруж он вышел ближе к вечеру. Встреча была назначена на девятнадцать часов, так что еще оставалось время заскочить к Марте — предупредить, чтобы не ждала к ужину. Никогда не изменять своим привычкам — вот залог спокойной семейной жизни. Поль Тэней прошел по Фермопильскому проезду и переступил порог галантерейной лавки. В торговом зале было пусто — Марта гремела кастрюлями на кухне.
— Это ты, Поль?
— Я на минутку! У меня встреча с заказчиком — похоже, будем печатать афиши… О-о, какой запах! Что ты там стряпаешь?
— Заячье рагу.
Поль Тэней прямо из горлышка бутылки отхлебнул сансерского, сменил пиджак и взял зонт.
— Оставь мне, лапушка, кусочек… то есть большую тарелку этой вкуснятины!
Лапушка послала ему из кухни воздушный поцелуй и подлила в соус белое вино.
Погода портилась — определенно надвигалась гроза. Взглянув на небо, Поль Тэней заскочил в омнибус, и вовремя — хлынул дождь.
К своим шестидесяти годам владелец типографии в Пти-Монруж был еще крепок — от коренастой фигуры веяло грубой силой, волосы, правда, поредели, но седина проступила только на висках, щеки же вечно покрывала черная щетина на вид суточной давности, даже если он пять минут назад чисто выбрился. На красном мясистом носу с трудом удерживали равновесие очки. Печатники и подмастерья ласково звали его за глаза Борода-в-три-ряда.
Ливень наконец утихомирился. Двор и улица перед Полем Тэнеем были пустынны. Он вдруг подумал, что автор телеграммы не уточнил, где именно будет ждать — внутри или снаружи. Возможно, при таком-то потопе, он предпочел спрятаться под крышей? Тем лучше, это упростит задачу. Поль потянул за ручку, и дверь открылась, явив взору темное помещение, загроможденное стопками картона. Грязные оконные стекла неохотно пропускали тусклый вечерний свет. Поль окинул взглядом стол, заваленный бумажным хламом, стеллажи с папками, длинный верстак у стены.
— Эй! Есть тут кто-нибудь?
Он услышал чье-то дыхание.
Со спины слева надвинулась тень.
Поль Тэней резко обернулся…
Среда 5 июля
Выйдя от профессора Мортье, Жозеф от души наподдал ногой мусорному ведру у крыльца. Он был в ярости. Его отправили на другой конец столицы, велев доставить профессору словарь древнегреческого языка, — и на все про все пожаловали каких-то шестьдесят сантимов! Раньше, до предательства Айрис, ему бы разрешили нанять фиакр, но теперь месье Мори всячески намекал, что управляющий впал в немилость.
Жозеф угрюмо направился к остановке омнибусов. Кондуктор сидел на подножке желтой колымаги и докуривал сигарету, созерцая мыски собственных ботинок.
— Еще не отправляемся? Я успею купить газету? — спросил Жозеф.
Кондуктор сплюнул, не выпуская из зубов окурка.
— Отчаливаем через две минуты, парень.
Жозеф бросился к газетчику, у лотка ненароком толкнул престарелого господина, покупавшего свежий выпуск «Фигаро», услышал в свой адрес «Грубиян!», извинился и с «Пасс-парту» подмышкой запрыгнул в омнибус. Важно было как можно раньше занять уютное местечко, чтобы, отгородившись газетой от мира, совершить путешествие со всей приятностью. Маршрут он уже знал вдоль и поперек — бульвары и улицы, становящиеся все респектабельнее по мере приближения к центру города, ничего интересного.
