– Лучше бы домой унесли, – вздохнула я, – все ведь хорошее было.
– Не положено, – угрюмо буркнул Дробов. – Вот здесь подпишите и здесь, теперь тут.
Я весело засмеялась и принялась оставлять автографы.
– Чего смешного? – забубнил Петр Валерьевич. – Больше дел нет, как с вами возиться, а преступность растет…
– Извините, – начала я оправдываться, – сын руку на улице сломал, вот я и побросала вещи. Смеюсь, потому что думала, опять по делу об убийстве допрашивать будут…
Дробов крякнул, вытер лысину и вручил мне сумочку.
Следующий день начался с весьма неприметного известия. Не успела я перешагнуть через порог «Алиби», как Наденька кинулась мне навстречу.
– Слыхали новость?
– Нет, – осторожно ответила я. – А что, у нас еще кого-нибудь отравили?
– Сеня, оказывается, давным-давно продал агентство некоему Федорчуку, – затарахтела Надя. – Об этом никто из наших не знал, все считали Гребнева хозяином, а он на самом деле такой же наемный работник, как и мы! И сейчас Федорчук сидит в его кабинете и всех выгоняет. Идите, Евлампия Андреевна, сейчас и вам достанется, мало не покажется… Мне уже расчет дали! Вот так!
В самом мрачном расположении духа я толкнула дверь и оказалась в кабинете. Но вместо приветливо улыбающегося Сени, хватавшегося при виде любого посетителя за бутылку с коньяком, из-за стола поднялся крохотный, щуплый человечек с лицом цвета перезрелого лимона. Жиденькие темные сальные пряди падали ему на глаза, тонкий, сжатый в нитку рот брезгливо морщился.
– Вы кто? – отрывисто поинтересовался карлик.
– Евлампия Андреевна Романова.
Крошка Цахес шлепнулся назад в кресло, выдвинул ящик письменного стола и швырнул мне почти в лицо серо-голубой конверт.
– Агентство более не нуждается в ваших услугах, здесь зарплата за апрель.
Я заглянула внутрь. Три сиротливые бумажки по сто рублей и одна пятисотенная купюра.
– Но я получала намного больше!
– Ничего не знаю, – крякнул уродец, – по бухгалтерской ведомости после уплаты налогов вам вручали восемьсот рублей!
Я в растерянности смотрела на нового хозяина. Это правда, только потом Сеня с улыбкой протягивал фирменный конвертик, где и лежала основная зарплата. Естественно, что мерзкий Федорчук знает об этой традиции, просто не желает тратиться, понимает, что я не пойду жаловаться. Закон-то нарушали оба – Сеня, когда давал, и я, когда брала!
– Вы свободны, – процедил гномик и вытащил из кармана пиджака толстую коричневую сигару.
Я молча повернулась и вышла, забыв попрощаться. Наденька засовывала в большую сумку ручки, карандаши, скрепки… Увидев меня, она хихикнула:
– Ничего ему не оставлю, сейчас еще информацию в компьютере уничтожу и картотеку вышвырну. Пусть новый секретарь бумаги заводит. Прикиньте, он меня, как котенка, выбросил и дал пятьсот рублей. Говорит, такая официальная зарплата, ну не урод ли!
Я медленно побрела к троллейбусу. Конечно, урод. Только легче от этого никому не станет, работы нет, что делать, ума не приложу.
Дома я вошла к себе в комнату, вытащила из шкафа с бельем коробочку из-под датского печенья и пересчитала наличность. Вместе с жалкой подачкой, полученной от карлика Федорчука, выходило чуть больше шести тысяч рублей. Какое-то время мы, конечно, продержимся, но новое место следует искать незамедлительно. Правда, голодная смерть нам не грозит. В любой момент я могу позвонить Катюше в Майами, и она немедленно пришлет столько, сколько надо. Только, честно говоря, мне не слишком хочется попрошайничать. Надеюсь, что сумею выкрутиться сама. А пока попробуем урезать бюджет.
Тут до слуха долетел тихий стук. Я повернулась и увидела на балконе кенгуру. Животное осторожно било лапкой в стекло. Ну вот, пожалуйста!
– Лиза, Кирюша! – закричала я.
Через минуту дети вбежали в комнату.
– Смотрите, кенгуру!
– Где? – спросил Кирюшка.
– На балконе!
Мальчик и девочка переглянулись, потом Лиза тихо сказала:
– Лампа, хочешь поехать на неделю в санаторий? Отдохнешь, мы тут сами справимся!
Я глянула на балкон, потом подошла и прижалась лбом к стеклу – никого!
Дети участливо смотрели на меня. Может, и впрямь к психиатру обратиться? Внезапно прозвенел звонок в дверь.
– Интересно, кто это? – удивилась Лиза.
– Пошли откроем, – подпрыгнул Кирка.
– Спросите сначала, – велела я.
– Лампуша! – закричала через минуту Лиза. – К тебе женщина!
– Иду, – отозвалась я и поспешила на зов.
Но на пороге комнаты притормозила и осторожно посмотрела на балконную дверь. Конечно же, кенгуру была там. Большие глаза внимательно следили за мной, треугольные уши шевелились. Я вылетела в коридор. Нет, завтра же отправлюсь к доктору!
На кухне, у окна стояла… Ирочка. На этот раз девчонка нацепила на себя темно-синюю юбчонку из блестящей кожи, желтую блузку и невероятную розовую жилетку всю в цветочках, рюшах и пуговичках.
– Здрассти, – выпалила она.
– Добрый день, – отозвалась я.
– Поговорить надо, – вздохнула Ирина, потом окинула взглядом Лизу с Кирюшей и уточнила: – Наедине.
Я провела ее в гостиную. Ирина плюхнулась в кресло, расставила колени и бесцеремонно поинтересовалась:
– Вы ведь из легавки?
– Нет, из сыскного агентства.
– Один черт, – отозвалась девушка. – Знаете, что маму посадили?
– Да.
– Так вот, она не виновата!
– Может, и правда, но только все улики против нее.
Ирина нахмурилась:
– В ментовке тоже так говорят, но они ошибаются, мама не убивала Жанну.
– Откуда такая уверенность?
– Ну, она мне сама сказала!
– Вы ее видели?
– Следователь свидание дал.
– И что?
– Плачет, говорит: «Доча, я ни при чем!»
Естественно, все преступники сначала отрицают свою вину.
– Не она это! – почти кричала Ира. – Не она!
– Да вы успокойтесь, хотите чаю?
– Засунь свой чай знаешь куда! – взвилась девица. – Я по делу пришла, не воду хлебать!
Я тяжело вздохнула. Воспитание Ирины оставляло желать лучшего, но не мне это исправлять.
– Чего тебе надо? – спросила я, перейдя с наглой девчонкой на «ты».
– Следователь у мамы, молодой такой, сказал, что ее только одно от тюрьмы спасет.
– Что?
– Если настоящий преступник сыщется!
– Ну, – протянула я, – на это слишком не рассчитывай. Следователю дело Ремешковой кажется ясным, не станет он очень стараться. Да и потом, скорей всего это Аня отравила Жанну.
– Нет! – со слезами на глазах воскликнула девочка. – Нет! Мамуля бы никогда не стала яд в бутылку сыпать. Ну не в ее привычках такое!
Я уставилась на Иру. Хороший аргумент, а главное, он безотказно подействует на господина Еремина. Только он услышит, что Анна не имеет обыкновения травить любовниц своего мужа, как тараканов, и сразу отпустит ее на свободу!
– Мамонька бы ей сразу в волосы вцепилась, морду о камин разбила бы, ребра пересчитала, – продолжала Ира. – Нервная она у меня, невыдержанная. А в бутылку яду напихать да ждать спокойно, тут другой характер нужен!
Резон в ее словах был, Аня становилась абсолютно неуправляемой, если что-то получалось не так, как она хотела. Могла пошвырять на пол посуду или разодрать в клочья плохо отстиранную кофточку. На моих глазах она разбила три цветочных горшка только из-за того, что Борис Львович не дал ей телефон. Просто побросала керамические кашпо на пол. Потом на кухне, опрокинув рюмку коньяка, хозяйка пояснила:
– Гневливая я очень, ты уж не обижайся. Под горячую руку так вломлю, мало не покажется. Прямо удержать себя не могу, в глазах темнеет, в ушах звенит – просто беда. Вот посуду на черепки пущу, и полегчает, вроде камень с души. Да ты не боись, ежели я тебе наподдаю, то через час обязательно подарок сделаю, и дорогой.
Она не обманывала. Борису Львовичу, у которого с воплями и визгом отняла телефонную трубку, Аня преподнесла на следующий день золотые часы. Лифтерше, уронившей случайно на асфальт десяток яиц, которые Аня вытащила из багажника, она отвесила оплеуху. Но уже вечером того же дня бабулька щеголяла во дворе в новехонькой турецкой дубленке с капюшоном. Слушая завистливые вздохи дежурных из других подъездов, наша консьержка бесхитростно поясняла:
– Анна Николаевна на руку горячая. Дубленочка-то первый класс. Ежели она мне еще раз в морду засандалит, попрошу сапоги зимние, кожаные, на натуральном меху.
Так что Ирочка права, тихо поджидать смерти обидчика не в Аниных правилах. Ведь даже я, когда увидела в гостях Жанну, перепугалась, думала, что начнется вселенский скандал.
– И папа считает ее невиновной, – тихо продолжала Ира.
– Отец? – удивилась я. – Борис Львович? Но он же сам на нее милиционерам указал.
– Борька – козел, – взвилась Ирина, – я про родного отца говорю, про маминого первого мужа.
– Кто он? – спросила я.
