Протяжная трель звонка раздалась в тот самый момент, когда я предавался любимому развлечению – читал словарь иностранных слов. Вы удивились? Право, не стоит. Что еще делать интеллигентному непьющему холостяку в теплый августовский вечерок? Альтернатив, собственно, две: женщина и телевизор. Не отвергая их с порога, я все-таки предпочитаю словарь. Очень, знаете ли, обогащает.
Итак, я добрался до редкостного слова «оогоний» и выяснил, что так называются органы размножения у некоторых водорослей и грибов. Дальше следовали «оолиты», но разобраться с этим термином мне было не суждено. По крайней мере, в тот день и тот в момент.
Дверного глазка у меня нет, зато украшает стену редкостный топор финского производства, одна тысяча девятьсот пятого года, с длинным топорищем и тяжеленным лезвием. Такими топорами наши северные соседи валили сосны в старину, но потом им это надоело и они перешли на бензопилы. А зря: физический труд полезен, особенно в зимнюю пору. С одной стороны, согревает, с другой – облагораживает, а с третьей – предохраняет генофонд от диабета, СПИДа и алкогольной деградации.
Я приласкал топорище, снял топор с крюка и приоткрыл дверь. Лестничные площадки в нашей кооперативной казарме длинные, узкие и освещаются лишь по большим праздникам, а тут, в дальнем углу коридора, и вовсе темно. Но из прихожей падал свет – прямо на физиономию незнакомца, ничем не примечательную, но снабженную острым, длинным и хрящеватым носом. Нос и оттопыренные, чуть заостренные уши придавали ему сходство с доберман-пинчером, но не простым, а матерым, знающим себе цену, удостоенным многих медалей и наград. По виду ему было порядком за сорок.
За спиной остроносого стояли трое. В коридорной полутьме я не мог разглядеть их во всех деталях, но было ясно, что это бульдоги, крепкие молодцы, парни тертые, битые и бывалые. У всех пиджак под левой мышкой оттопырен, челюсть – квадратом, шея бычья, а на лицо так и просится омоновская маска с прорезями для глаз.
Я поддался естественному порыву: правой рукой сгреб топор, а левой попытался затворить дверь. Но было поздно: меж дверью и косяком уже торчал лакированный штиблет остроносого. Проделал он это с удивительной быстротой и профессиональным изяществом.
– Майор Скуратов, УБОП, управление борьбы с организованной преступностью, – представился мой гость, протягивая документы, но не делая попыток перебраться через порог. Удостоверение на первый взгляд казалось самым настоящим, и звали майора не Малютой, а вполне пристойным именем – Иван Иванович.
– Мы, собственно, к вашей соседке, – майор покосился на дверь, располагавшуюся рядом, в торце коридора. – Она отсутствует?
– Раз не открывает, значит, отсутствует, – буркнул я.
Соседка у меня появилась месяцев шесть назад, когда Сергей продал свою квартиру. Очень тихий серый мышонок в очках; уходила рано, приходила поздно, скользила по стеночке, как тень, а при редких наших встречах смущенно опускала глазки и бормотала: «Здрассьте, Дима». Я знал лишь то, что зовут ее Дарьей и что у нее есть горластый попугай – судя по иногда проникавшим сквозь бетонные стены воплям.
– Вы позволите войти? – с отменной вежливостью спросил остроносый. – Хотелось бы побеседовать с вами… возможно, вы знаете даже больше, чем гражданка Малышева… Мои сотрудники подождут. Внизу.
Он повелительно кивнул, и трое предполагаемых омоновцев затопали к лестнице. Пол содрогался под их шагами.
Распахнув дверь, я сделал приглашающий жест. Должен заметить, что человек, изучающий словари, обладает определенным недостатком: он любопытен. Наверняка любопытен, и я не исключение из правил. К тому же любопытство – необходимый атрибут моей профессии: нелюбопытные люди редко становятся математиками и уж никак не склонны к благородному ремеслу крысолова.
Скуратов шагнул в прихожую, покосился на топор и охватил единым взором мои апартаменты: две тесноватые комнатки, кухню, ванную, санузел, встроенный шкаф и антресоль.
– Один живете?
– Холостяк, – уточнил я, вешая топор на место.
– Значит, можно курить, – проницательно заметил остроносый, принюхиваясь к атмосфере.
Мы прошли на кухню, сели за стол и закурили. Каждый – свои.
При остроносом обнаружился чемоданчик. Он извлек оттуда папку, раскрыл ее, выложил чистый лист бумаги, а остальные, напоминавшие компьютерные распечатки, быстро пролистал в поисках нужного. Нашел и уставился на меня пронзительным взглядом.
– Дмитрий Григорьевич Хорошев, возраст – тридцать шесть лет, кандидат наук, сотрудник Института проблем математики?
– В бессрочном неоплачиваемом отпуске, – уточнил я и добавил: – Вообще-то, Иван Иваныч, вам полагалось спросить, кто я такой, а не выдавать чохом всю эту секретную информацию.
Он усмехнулся, став похожим на доберман-пинчера, оскалившего клыки.
– Детективов начитались, Дмитрий Григорьич? Я не сторонник формальностей. Впрочем, если хотите, можете показать паспорт.
Я показал – и паспорт, и служебное удостоверение, и пропуск с разноцветными печатями. Этот пропуск являлся свидетельством моей благонадежности: напомню, что Промат – строго режимная контора, а я работаю в вычислительном секторе, в главном хранилище военных тайн и стратегических секретов. Вернее, работал – до той поры, пока не случилось хроническое безденежье, а за ним – повальное сокращение. Меня, однако, не сократили, а отправили передохнуть от научных трудов, что было бесспорным признанием моих заслуг перед державой.
Остроносый Иван Иванович вытащил ручку, черкнул на листке: «13 августа 1997 г. Протокол допроса» – и задумчиво уставился на меня.
– В соседней с вами квартире за номером сто двадцать два проживает гражданка Малышева Дарья Павловна?
– С попугаем, – добавил я.
Скуратов кивнул, но попугая в протоколе не зафиксировал.
– А до нее там проживала семья Арнатовых? Арнатов Сергей Петрович, его супруга Жанна Саидовна и Маша, их малолетняя дочь?
Я кивнул, припомнив давешний звонок Сергея – недели две, а может, три тому назад – и его обычную просьбу. Самую обычную, с которой он обращался ко мне не первый год, не в первый и, надеюсь, не в последний раз… Странно! С чего бы мои прежние соседи интересуют борцов с организованной преступностью? Если только родичи Жанны до них не добрались, что было б для Сергея весьма печальным обстоятельством… Я уже собирался спросить, здоровы ли они с Машуткой, да вовремя вспомнил, что мне полагается не задавать вопросы, а отвечать на них. Со всей подобающей осторожностью и деликатностью.
Сергей был, в сущности, парнем неплохим, однако не без изъянов, так что наши добрососедские отношения не обернулись дружбой. Не жадный, но из тех, у коих рубль между пальцев не проскочит; с немалым и заметным самомнением, не переросшим, впрочем, в гонор; жизнелюб, любитель закусить и выпить, при случае – пофлиртовать, но в меру: все-таки он оставался семьянином, и к Жанне – а особенно к дочке – относился с трепетной нежностью. В общем, намешано в нем было всякого, хорошего и дурного, а я предпочитаю людей цельных. И в результате мы с ним не то чтоб дружили, но по-соседски приятельствовали; он был моим ровесником, трудился в Психоневрологическом институте, в знаменитой Бехтеревке, но о трудах своих предпочитал молчать. Если что и рассказывал, так анекдоты и байки о своем чудаковатом шефе профессоре Косталевском. Впрочем, шефом его Сергей не называл – ни шефом, ни боссом, ни профессором и уж тем более начальником, а исключительно патроном. Не знаю, что их связывало кроме работы, но упоминалось о Косталевском именно так: патрон, и точка.
Скуратов почесал переносицу:
– Какие отношения были у вас с Арнатовым?
– Дружелюбно-соседские, но без детального проникновения в личную жизнь, – ответствовал я. – Стаканчик белого по праздникам и мелкие взаимные одолжения.
– Но год назад кое-что переменилось?
«Переменилось, само собой, – подумал я. – Дела у Бехтеревки шли не лучше, чем у Промата, и в тот же исторический момент, когда я стал охотиться на крыс, Сергей занялся магией и колдовством». Семья, понимаете! Любимая женщина, пятилетняя дочка плюс легкий флирт на стороне… Кормить-то надо всех… И в результате каждый день я слушал по «кухонному радио»:
– Известный психолог, доктор эзотерических наук Серж Орнати, используя магию и профессиональное мастерство, устраняет ощущение жизненного дискомфорта, стабилизирует ауру, избавляет от сглаза, гармонизирует семейные отношения, помогает освободиться от алкогольной зависимости без ведома больного. Прием в офисе на Садовой, пятьдесят, ежедневно с десяти до шести. Запись по телефону… – Далее следовал телефон.
При всей сходности наших с Сержем метаморфоз имелись и отличия. Мой крысоловный промысел оплачивался неплохо, в разумных, но дефинитных пределах, а Серж, похоже, забогател. Не знаю, какие клиенты гармонизировались у него с десяти до шести, а вот по вечерам – домой, не в офис – подкатывала очень солидная публика. Помню я один «Мерседес»… вишневый, с позолоченным бампером…
