Поль Андреота
Сладкий вкус огня
В то лето в газетах не появилось ничего интересного. Все тот же набор войн, сумасшедшие, забаррикадировавшиеся в своих домах, угнанные самолеты, похищенные дипломаты, личная жизнь и внезапная смерть знаменитостей порождали обычные сенсационные заголовки, которые не менялись из года в год. В издательстве повторялась старая шутка: тираж «Ля Фас Каше» («Скрытое лицо») — еженедельника, который, как считалось, открывает массовой публике то, о чем другие газеты умалчивают, — удавалось удержать на уровне примерно трех тысяч, потому что людям надо было во что-то заворачивать сандвичи на пляже.
Берни, наш редактор, взял отпуск в июле и вернулся, весь пропитанный йодом. Однажды он вызвал меня к себе в кабинет к шести часам. Вызов был обставлен необычайно торжественно: во-первых, Берни послал за мной мальчика-посыльного, хотя мы встречались в коридоре раз двадцать за день; во-вторых, он попросил свою секретаршу не беспокоить его другими делами во время нашего разговора. Несомненно, тут затевалось что-то грандиозное.
Весной у меня возникла идея организовать кампанию против жестокого обращения с животными. Тираж поднялся до семисот тысяч и держался в течение двух месяцев. Потом, когда подошло время летних отпусков, читатели постепенно потеряли интерес к избитым собакам и бездомным кошкам, и тираж застыл где-то на уровне четырехсот тысяч. Теперь, восьмого августа, Берни заявил, что мы должны сделать сенсацию. «Осенний прорыв!» — воскликнул он, накрыв ладонью вырезку из ежедневной газеты.
Низкорослому коренастому Берни было за пятьдесят. Он постоянно находился в движении и излучал какую-то агрессивную энергию. Говорил он так громко и быстро, что ошеломленный собеседник не успевал осмыслить его слова. Правда, давать ответ и не требовалось, поскольку Берни всегда сам отвечал на свои вопросы.
— Прочти это!..
Я пробежал глазами по строчкам. Где-то в Гаскони на ферме «при загадочных обстоятельствах» умерла женщина. Муж возбудил дело. Соседи говорят, что у женщины был любовник, который жил в пятнадцати километрах и которого она только что бросила; люди видели, как он посещал известного в тех краях «целителя». Местная полиция провела расследование (Берни: «Вот тут самое важное»), и под матрацем у этого парня была найдена фотография женщины, проколотая вязальной иглой в том месте, которое соответствовало расположению матки. Ее смерть наступила от внезапного воспаления матки.
— А что, если это правда, старина?! Что, если там есть люди, которые способны убивать на расстоянии, пронзив вязальной иглой фотографию! В век межпланетных полетов! — Тут Берни грохнул кулаком по столу так, что подскочили лежавшие на нем предметы. — Возвращение к средневековому оккультизму. В наш век науки и прогресса! Своего рода социологическая компенсация… Тут с ходу не разобраться… Боже! Ты только взгляни… В конце концов, это может оказаться интереснее, чем левые, интереснее, чем Вьетнам!
Я откинулся на спинку кресла и слушал, расслабившись, как дзюдоист перед броском. И столь же внимательно. Я знал все приемы Берни. «Только взгляни» — был одним из них. Когда Берни хотел убедить фотографа засесть с телеобъективом у окна какой-нибудь актрисы или репортера — вытянуть сведения у пятилетнего ребенка о пьяных похождениях папаши, — он всегда говорил, что нужно взглянуть. Отговорить его можно было только одним способом — предложить что-то другое: какую-нибудь нелепицу, но менее нелепую, какую-нибудь грязь, но менее грязную. Это я и попробовал сделать.
— У меня тут родилась идея, когда пили в «Бильбоке»: тайная проституция.
— О, Серж, избавь меня от своих интеллектуальных фантазий!
— Ты бывал в последнее время в клубах Сен-Жермена?
— Тебе нужно…
— Ты видел всех этих птичек, поджидающих седовласых донжуанов? Пятьдесят процентов малышек, танцующих всю ночь напролет, продаются, чтобы купить одежду в самой последней лавке… Это фантастическая тема, Андрэ!
Я тоже мог применить прессинг, если меня вынуждали. Берни слушал, и на его лице появлялось такое скучное выражение, словно он только что извлек меня из своей мусорной корзины.
— Мы должны дать это как телерепортаж, — продолжал я, — поговорить с девочками, привести фотографа, чтобы он походил и поснимал всех подряд.
— У меня есть для тебя другая работа, — устало сказал Берии. — Может, ты будешь любезен послушать меня пять минут?
Я опять откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза, с видом человека, который мужественно сражался и знает, что теперь его совесть чиста.
Последнее увлечение Берни было самой несуразной идеей, которая когда-либо зарождалась в его голове. Чем больше он говорил, тем больше убеждал самого себя в том, что во французской деревне возрождается искусство чародейства.
— Может, наступает новый золотой век крестьянской магии, старина!
Он провел блестящее сравнение между черными африканцами, перенимающими нашу культуру, и нами, осваивающими культуру Африки. Один из тех великих исторических обменов, последствия которого невозможно оценить, пока не пройдут годы. Он шел дальше он всегда шел дальше!
— В конце концов, разве электричество и телевидение — в твоем роде не колдовство? Ты можешь объяснить мне, старина, почему свет зажигается, когда я нажимаю на выключатель? Все это таинственно, и, быть может, какой-нибудь деревенщина знает побольше, чем нобелевский лауреат. — Он привел несколько примеров — он всегда приводил несколько примерок. Истории о том, как у свиноматок рождаются мертвые поросята, как у коров скисает молоко и как дети падают в силосную яму в полнолуние.
— Приворотное зелье, суккубы, Каббала — люди говорят об этих вещах все больше и больше… Я хочу, чтобы ты добрался до истины! И еще одно, Серж. — Он стоял и тыкал меня пальцем в грудь. — Надо ли мне говорить это? С твоей культурой и так далее — в общем, ты тот парень, который нам нужен.
Он всегда завершал свои блистательные тирады подобной грубой лестью.
В восемь часов я встретился с Ким в баре «Сан-жен». С пяти до девяти часов там можно застать половину всех журналистов Парижа. Их усталые серые фигуры внезапно появляются в дверях и так же внезапно исчезают, их движения столь же призрачны, как график их работы. В их глазах всегда есть какой-то мечтательный блеск — слабая надежда вырваться из безотрадного круга. Еще туда приходят фотографы, постоянно бодрые и жизнерадостные: им достаточно нажать на кнопку, чтобы запечатлеть реальность, которая почти всегда ускользает от нас, жалких бумагомаратели. Я не столь рьяно стремился вернуться к семейному кругу, просто Ким работала в том же здании. Она была редактором журнала мод в Бюро Женской Моды — так называлось французское отделение американского объединения производителей готовой одежды, — и поскольку у нас был только один автомобиль, я встречал ее почти каждый день.
Мне нравилось приходить сюда первым. Это была одна из светлых минут моего дня. Я любил ждать Ким — так в театре ждешь, когда поднимется занавес. Я видел, как она появляется из темноты через боковую дверь, которая вела в вестибюль здания. Слегка наклонившись вперед, она оглядывала зал мягким близоруким взглядом, пока не замечала меня, — тогда все вдруг преображалось, словно в полутьме вспыхивал чудесный огонек.
— Знаешь, что, — начала она в тот вечер, усевшись и взявшись за локон своих длинных черных волос. — Я решила все это состричь.
Я игнорировал проблему ее волос, которую мы обсуждали целыми вечерами, — молодая, очаровательная двадцатисемилетняя издательница модного журнала, которой просто необходимо следовать причудам моды, и по уши влюбленный, консервативный тридцатишестилетний супруг, который не хотел ничего менять в том хрупком чуде, каким была наша совместная жизнь, опасаясь, как бы малейшее изменение не повлекло за собой полный крах, как бы неведомые злые силы не покарали нас за непочтение к естественному ходу вещей («Суеверие в век межпланетных полетов, старина!»)…
— А знаешь ли ты, — сказал я, — что завтра ни свет ни заря я отправляюсь в одну деревню в Пиренеях?
— Какая-то история?
— Да. Мистический триллер в версии Берни.
Когда я рассказал ей редакторский сюжет, она сказала, что это фантастика, но тем не менее восприняла все с энтузиазмом. О, этот энтузиазм! Впервые я встретил Ким в Антибе среди крепостных стен. Ее приводили в восторг вещи, которые надоели мне до смерти: слушание пластинок, заказывание выпивки в кафе, работа, безделье, разглядывание людей и деревьев. В течение трех месяцев я находил ее несносной. Словно у меня в руках были тысячи мельчайших кусочков разноцветного стекла. Потом однажды ночью (тогда я упорно следовал за новейшими открытиями в области борьбы с раком, которые были главной темой осенней кампании), теплой бессонной ночью, кусочки в головоломке сошлись, и я понял, что они все принадлежат мне. Сейчас мы были женаты уже четыре года, и все шло наилучшим образом. Просто удивительно хорошо.
