[1]
19 час. 35 мин. 2 апреля.
Иркутск, аэропорт
В этом 2884-м рейсе у них все шло кувырком. Даже теперь – сначала привезли багаж, а пассажиры где-то застряли…
Неприятности начались еще в Свердловске, когда выяснилось, что «второй номер» заболела, а заменить ее некем – в городе свирепствовал грипп, и в резерве проводников не было ни одного свободного человека. Полетели вдвоем, но всю основную работу и с пассажирами, и с грузом, и с почтой приходилось выполнять Людмиле самой, ибо Бойко, ее помощница, была переведена из стажеров в «третьи номера» досрочно, все из-за того же гриппа. Ей бы ещё в куклы играть – этой I Танечке с голубыми глазками; что за стюардесса, которая при каждой болтанке бледнеет и глотает таблетки аэрона!.. – Таня! – крикнула Людмила.
– Что-о?
– Давай на багаж! – приказала Людмила. – Пассажиры идут.
Пассажиров оказалось на одного больше. Паренька, оставшегося без места, пришлось посадить на диване.
– Почему не выводили транзитных? – злилась дежурная по посадке, – Кто вам дал право оставлять их на стоянке в самолете?
– Знаешь, дорогая, – не выдержала Людмила, – посидела бы ты в зале ожидания пару ночей!.. Командир приказал не будить! Красноярцев мы вывели, а свердловчан оставили. А если у вас в самолет проскочил «заяц» то мы тут ни при чем. Мы за посадку не отвечаем.
– Ах, вы за посадку не отвечаете? Тогда объявите по радио, чтобы все приготовили билеты.
Дежурная пошла в первый салон, а Людмила обругала себя: «Опять связалась! Теперь задержка обеспечена – полчаса, не меньше», Она догнала дежурную у кухни: – Послушайте, если вы уверены, что все пассажиры прошли в самолет с билетами…
– Уверена.
– Тогда давайте еще раз пересчитаем посадочные талоны. Зачем будить людей?
Дежурная молча прошла кухню, первый салон, открыла дверь в пилотскую кабину… – Послушайте, командир корабля, – сказала она сердито. – Объясните пассажирам, чтобы приготовили билеты – так проверка пройдет быстрее. У вас в самолете заяц.
Селезнев, изучавший расчеты штурмана, повернул голову и сказал:
– Вы хотите нас задержать?
– Я должна найти «зайца».
Полчаса назад, консультируясь с метеорологами Иркутского порта, Селезнев понял, что ненадежен не только Свердловск, дававший твердый прогноз лишь до двадцати четырех, но и сам Иркутск, к которому приближалась волна тумана с Байкала. Задержись в такой обстановке со стартом – «загоришь» в лучшем случае до утра, если не на двое суток, как в Хабаровске.
– А вы знаете, что через час Иркутск закроется по туману? – спросил он дежурную.
– Мне для проверки хватит и пятнадцати минут. Объявите, не тяните время.
Селезнев не спорил, он понимал, что дежурная права, что в подобных случаях, когда количество пассажиров не сходится с ведомостью, она обязана проверить билеты. Но ведь нет же правил без исключений! И ни в какие пятнадцать минут она с этой чертовой проверкой не уложится – дай бог, в полчаса!
Это я виноват, – сказал он. – Дал в порт не – точную радиограмму… Мать! – крикнул он Людмиле (всех бортпроводниц, невзирая на возраст, Селезнев называл только так – «мать»). – Сколько сняли красноярских?
– Двадцать восемь, Семен Андреевич!
Ну вот. А ты сколько передал на землю, Иван Иванович? Двадцать девять? – сердито спросил Селезнев у радиста и, не дожидаясь его ответа, решил: – Вот что, мать…
– Что, дед? – перебила его дежурная, понявшая, что с проверкой у нее ничего не выйдет.
– Ага – усмехнулся Селезнев. – Значит, договорились: я напутал в тексте радиограммы – ты это так и запиши у себя, где полагается, приму такой грех на душу. Мне этот грех обойдется дешевле, чем задержка. Поняла?
– Поняла! – фыркнула дежурная, – Счастливого полета!
Людмила пропустила ее, отступив к двери, она видела, что дежурная задержала взгляд на первом ряду – там с краю, на первом «в», сидел явно иркутский пассажир; выспавшийся, веселый, очень уж разговорчивый, таких она до Иркутска в самолете не помнит, но и на посадке она что-то его не заметила. Видно, этого говоруна не запомнила и дежурная – чего бы она тогда так сверлила его взглядом?
– Командир прав, – сказала Людмила извиняющимся тоном. – Наверное, мы ошиблись в радиограмме и ваши продали лишний билет. Довезем на диване, там ремни есть – привяжется.
Потом Людмила стояла в дверном проеме и смотрела, как дежурная о чем-то говорит со своей напарницей подошедшей, очевидно, с соседней стоянки. Дежурные совещались, и они долго бы еще, возможно, совещались, если бы не гул, донесшийся из хвоста самолета: это командир, потеряв терпение, запустил вспомогательный турбогенератор.
Водитель трапа, услышав гул, крикнул дежурным, те отскочили, трап отъехал, Людмила, налегая всем телом, вытянула дверь из багажника и поставила ее на место, в проем.
– Пристегнись, – сказала она пареньку на диване. Сняла пальто, повесила рядом с чьим-то серым, капроновым, и пошла докладывать командиру.
19 час. 45 мин.
Пилотская кабина самолета № 75410
Командир надел наушники, поправил микрофон, обернулся к радисту, и тот понимающе кивнул: «Есть связь!».
– Иркутск, 75410, прошу запуск двигателей. Услышав привычную скороговорку диспетчера по рулежке – «75410, запуск разрешаю», – выглянул в форточку: на месте ли «земля», контрольный механик, который следит, как запускаются двигатели, и крикнул: – Поехали!
Дальше пошла хорошо знакомая, отрепетированная сотнями полетов, предстартовая проверка. Сначала готовность экипажа:
– Бортрадист готов! – в тон командиру выкрикнул радист Невьянцев.
– Бортмеханик готов! – без задержки повторил за Невьянцевым бортмеханик Дима Киселев.
А штурман молчал. Командир повернулся и удивленно уставился на Витковского, который, прижав ладонями наушники, сидел за своим столиком какой-то грустный, понурый…
– Геннадий Осипович!
Штурман поднял голову, все понял и сказал не «по уставу»:
– Я всегда готов.
– Второй пилот готов! – выкрикнул Никита Сударев.
Затем шла проверка топлива, гидросистемы самолета, радист перечислял штыри, заглушки, струбцины… И опять Витковский пропустил свою очередь, не подтвердил рапорт бортмеханика, сколько должно быть заправлено керосина по заданию. По расчету. За него ответил Дима:
– По заданию – семнадцать тонн.
Потом пошел запуск двигателей, и Невьянцев отсчитывал секунды: «Десять… двадцать… сорок…» А Геннадий Осипович совершенно машинально повторял отсчет про себя: «Десять… двадцать… сорок… Второй двигатель… третий… первый…»
Самолет содрогался от рева моторов, радист начал уже вторую часть проверки – перед выруливанием. Сейчас, словно в каком-то полусне, понимал Витковский, дойдет очередь до него, штурмана, а он еще не согласовал приборы… «В последний раз», – вдруг осознал он так отчетливо, что повторил это вслух:
– Последний раз…
– Что? – опять повернулся к штурману командир. – Что у тебя с курсовой системой?
– Все в порядке, командир. Согласованно.
Геннадий Осипович был одесситом. До сих пор, хотя большую часть жизни прожил на Урале, советуя жене, он говорил: «Ты сделай сначала овощной, а потом уж прошвырнись на гастроном…»
Но дело, если разобраться, все же не в Одессе. Куда они теперь уедут из Свердловска? Поздно… Нет, дело было не в Одессе, а в жене, в ее странной бессоннице. Понять жену, конечно, можно. Был полон дом – он у Витковских большой, свой, куплен сразу после войны, когда Геннадий Осипович демобилизовался и разыскал жену с четырехлетним сыном, а теперь в доме остался один пес Гешка. Но, с другой стороны, кто мешает ей сесть на сто первый автобус, доехать до города? А там две остановки на трамвае – и к твоей радости внук. В конце концов, внука на субботу и воскресенье можно брать к себе, в Кольцово. Так что, если разобраться, на скуку пожаловаться жене нет причин. Все дело в этой странной бессоннице.
Однажды ночью проснулся – словно под бок кто толкнул. Дотянулся рукой до торшера, включил свет: Вера лежала с открытыми глазами.
– Ты что? – испугался Геннадий Осипович, – Почему не спишь?
Ответ жены его озадачил:
– А ты разве по ночам спишь?
– Это как понять? Конечно, сплю.
– Неправда, – сказала жена, – Вчера ты не слал, «Вчера» как раз выпало на хабаровский рейс. С хабаровскими рейсами дело обстояло скверно; вылет из Свердловска вечером, а прилет в десять по-местному. И ночи как не бывало, не станешь же ложиться спать в полдень! Полежать, конечно, часик-другой можно, но чаще едешь с Невьянцевым куда-нибудь на Амур ловить карасей – Невьянцев навострился удить на Амуре и летом и зимой. И если разобраться да подсчитать, то таким образом он за эти хабаровские и прочие ночные рейсы потерял сотни две – три ночей, не меньше. Но такова летная жизнь, что поделаешь?
