Андрей Бондаренко
Войпель. Сентиментальный триллер
Из аэропорта – до дома – он добрался уже под вечер.
В сизо-сиреневом небе медленно и надменно плавился задумчивый осенний закат: жёлто-рыжий и ветреный.
На скамейке – возле парадной – сидели всё те же ветхие бабушки.
– Опаньки, Серый вернулся, – удивлённо выдохнула Матрёна Ивановна. – Бродяга неприкаянный и многими позабытый.
– И ждать-то уже перестали, – печально усмехнувшись, дополнила Ульяна Макаровна. – Приехал-таки, милостивец. Орёл ты наш купчинский[1]…. Наведёшь тут порядок, молодчик белобрысый?
– Наведу, – улыбнувшись, пообещал Сергей. – Здравствуйте, бабушки. Замечательно выглядите. Совсем не изменились…. Так я пойду?
– Иди, родной, иди. Счастливых тебе дорог…
В квартире было очень пыльно и затхло: так всегда бывает, если в помещении долгое время никто не живёт.
– Ну, здравствуй, отчий дом, – поставив чемодан на пол, растроганно поздоровался Сергей, а после этого расчихался: – Ап-п-чхи! Ап-п-п-чхи! Апчхи…. Нет, господа и дамы, так дело решительно не пойдёт…
Он снял с плеч тяжёлый брезентовый рюкзак, пристроил его рядом с чемоданом, захлопнул входную дверь, поменял новые тесные ботинки на разношенные домашние тапочки, обнаруженные в прихожей, определил кожаную куртку на вешалку, прошёл в столовую и, повозившись с полминуты с тугими ручками, распахнул окно.
В комнату тут же ворвался свежий воздух.
– Свежий питерский воздух, – негромко уточнил Сергей. – А ещё октябрьский и вечерний. Прохладный, правда. Температура-то на улице не выше плюс восьми-девяти градусов…. Ох, как приятно пахнет. В том смысле, что Родиной…. Сколько же лет я здесь не был? Получается, что уже почти двенадцать. Прилично, что ни говори…. Ладно, к лирическим отступлениям можно будет потом вернуться, под рюмашку. А сейчас следует делами заняться: темнеет уже за окнами, да и спать хочется с дороги, уболтало слегка в самолёте…
Первым делом, он, вооружившись шваброй, совком, ведром с водой и тряпками, принялся целенаправленно бороться с пылью, накопившейся в квартире за последние десять месяцев, прошедших с момента отъезда родителей в Канаду. Впрочем, работа спорилась: нехитрая мебель располагалась только в его спальне, в прихожей и на кухне, а столовая и родительская комната были пусты.
«Оно и правильно», – активно работая половой тряпкой, мысленно одобрил Сергей. – «При переезде в чужую страну любая копейка лишней не бывает. Молодцы, что реализовали лишний хлам…. Эх, мама-мама. Говорил же я тебе по телефону, мол, и квартиру продавайте. Нет, не согласилась. Мол: – «Она тебе, сыночек, обязательно пригодится. Нагуляешься, рано или поздно, по Белу Свету и вернёшься…». Вот и вернулся, как и было предсказано…. А если папа с мамой продали бы, всё же, «трёшку»? Гулял бы дальше, понятное дело…. Так-с, надо ещё и холодильник помыть. И раковины. Да и унитаз с ванной. Окошко же следует закрыть, пока не продуло…».
После завершения уборки он оттащил чемодан в спальню и наспех распихал одежду по полкам шкафа, а также поместил под матрац на кровати тонкую пластиковую папку с различными (в том числе, с банковскими), документами. Потом перенёс рюкзак из прихожей на кухню и, предварительно расшнуровав его, принялся выкладывать на обеденный стол всякую продовольственную разность: круглую буханку «серого» хлеба деревенской выпечки, несколько хариусов и сигов холодного копчения, жестяные банки с лососёвой икрой и тушёной лосятиной, плашку вялено-копчёной грудинки молодого северного оленя и связку озёрных карасей, засушенных на русской печи. А ещё и две объёмные фляги из нержавейки, заполненные спиртовыми настойками на целебных травах, достал из рюкзачных карманов.
Выложил-достал и, грустно вздохнув, прокомментировал:
– Вот они, прощальные подарки щедрого Крайнего севера. Эх, жизнь моя жестянка…. Ладно, проехали. Ужинать будем…
И он, быстро и сноровисто, приготовил нехитрый ужин: нарезал хлеба и оленятины, очистил копчёного хариуса, достал из буфета и наполнил – из фляги – пузатую хрустальную рюмашку.
Выпил, закусил, повздыхал, полистал альбом со старыми семейными фотографиями, обнаруженный во время недавней уборки, вновь наполнил рюмку.
Но поужинать в тишине и покое не получилось: с улицы донеслась отборная матерная брань, мерзкое хихиканье и отголоски громкого разговора на повышенных тонах.
Сергей подошёл к окну и недовольно пробормотал:
– Тяжела судьба жителей третьего этажа. Тяжела и практически безысходна. Особенно, если в квартире установлены старенькие оконные рамы без всяких там современных стеклопакетов. Слышимость – даже при закрытых окнах – просто обалденная…. Группа гопников оккупировала скамейку под окнами, рядом с уличным фонарём. Человек, наверное, восемь: и молодые, и старые, да и пара девиц – самого разбитного вида – присутствует…. Похоже, что все они здесь надолго обосновались: бутылки с портвейном откупоривают, на газетку, расстеленную на скамье, выкладывают яблоки, плавленые сырки и хлебушек нарезанный, пластиковые стаканчики расставляют. Ну-ну…. И, понятное дело, громко матерятся и безостановочно гогочут. Сволочи безалаберные. «Ментов» на них нет. Так их всех и растак. И гопников, и ленивых стражей порядка…. Ба, знакомые лица. Вернее, одна наглая и прожжённая физиономия: Зяма, засранец первостатейный. Столько лет прошло, а он, мерзавец, всё прежними тропками ползает. Гопник законченный. Чтоб ему пусто было…
Он отпустил ещё пару-тройку заковыристых фраз-пожеланий. А после этого убрал в холодильник продуктовые «излишки» и перебрался, прихватив тарелку с бутербродами, фляжку и рюмку, в спальню, окна которой выходили на другую сторону дома.
Перебрался, плотно прикрыл за собой дверь, завершил, никуда не торопясь, скромный ужин, застелил постель чистым бельём, обнаруженным в шкафу, разделся и, отчаянно зевая, залез под одеяло. А залезая, непроизвольно взглянул в окно.
«Ерунда какая-то», – подумалось. – «На улице идёт самый натуральный снег? Практически метель, завывая, метёт? Чушь несусветная. Быть такого не может…. А, кажется, понял. Это, наверное, я уже сплю. Сплю и вижу сон – о суровом Крайнем севере…. Или, всё же, метель настоящая?».
Глава первая
Метель, глюки и откушенные ноги
Зяма считался «главным гопником» Шипкинского переулка и примыкающей к нему местности. Вообще-то, он и от почётного звания «главного купчинского гопника» не отказался бы, да только – куда там: годы уже не те, а нынешняя молодёжь, она нагла и отвязана без всякой меры, того и гляди – голову оторвёт. Оторвёт, выбросит в мусорный бак и даже имени-прозвища, презрительно сплюнув, не спросит. И былыми заслугами-подвигами не поинтересуется. Были уже печальные прецеденты…
«Тридцатник, мля, уже не за горами», – навязчиво зашелестели в голове тревожные мысли. – «Здоровье ни к чёрту: сердчишко, мать его, регулярно барахлит, сухой кашель донимает по утрам, изжога, такое впечатление, навечно поселилась в желудке. Да и с черепушкой, мля, не всё в порядке. И глюки временами донимают. И память, если крепко выпить, иногда отказывает. Здесь, понимаешь, помню. А тут, блин, не очень…. Вот, взять, к примеру, тот же вчерашний вечер. Вроде бы всё помню: отобрали с Ржавым у малолетнего пацанчика мобилу навороченную, толкнули её знакомому барыге с «Юноны[2]», бухла взяли, пирожков с капустой прикупили, выпили, закусили. Хорошо, мля, было. Только в конце блевать потянуло. Видимо, с пирожков…. А откуда, мать его, взялся фиолетовый бланш под глазом? Не помню, хоть убей. И Ржавый, мля, аналогично…. Поменять…м-м-м, этот…. Ну, как там его? Э-э-э…, образ жизни? С бухлом завязать? Про анашу забыть? Ну, не знаю, мля…. А что же тогда, завязав и забыв, делать? Как, мать его, дальше жить? А? Кто бы, мля, подсказал…».
– Брателло, эй! Ты, никак, заснул? – кто-то сильно и настойчиво потянул его за рукав куртки. – Или же с «косячка» поплохело?
– А? Что? – «вынырнул» из своих тяжких раздумий Зяма. – Куда?
– В горло, стало быть, – протягивая пластиковый стаканчик, наполненный буро-коричневой жидкостью, выдал свою фирменную щербатую улыбку Ржавый. – Глотай, кореш, мля. Глотай, не сомневайся…
Зяма с трудом, отчаянно дёргая кадыком и болезненно морщась, выцедил предложенный напиток. Выцедил, смачно сплюнул под ноги, откашлялся, занюхал воротником старой джинсовой куртки, бросил в рот кусочек плавленого сырка, вяло пожевал, проглотил, а после этого кратко поделился своими вкусовыми ощущениями:
– Совсем, суки рваные, разучились делать «семьдесят второй» портвейн. Сплошная, мля, химия. А раньше, говорят, его из натуральных яблок гнали. Сволочи буржуинские, мля.