«Всякое живое существо можно затронуть, только касаясь самых чувствительных мест – для женщины это чрево, дающее жизнь ее детям, для бога – глотка приносимого ему в жертву животного».
Джордж Бэтейлль «Виновные»
«Я снова вижу свою классную комнату в Вире – открытое окно, голубые розы на стене... Все именно так, как должно быть, и ничто не изменится, никто не умрет».
Владимир Набоков «Говори, память»
Часть первая
Тим Андерхилл
Спившийся детектив из отдела по расследованию убийств по имени Уильям Дэмрок умер в моем родном городе – Миллхейвен, штат Иллинойс, – словно для того, чтобы доказать, что эта книга не может быть и никогда не будет написана. Но человек всегда пишет о том, что не дает ему покоя, а потом, когда книга написана, те же события возвращаются к нему вновь и вновь.
Однажды я написал роман под названием «Расколотый надвое» о так называемых убийствах «Голубой розы», и в этом романе я изобразил Дэмрока под именем Хол Эстергаз. Я не ссылался в романе на то, каким образом сам был связан с описанными событиями, но именно эта связь стала одной из причин создания книги (была еще и другая). Я хотел объяснить кое-что самому себе, хотел проверить, смогу ли докопаться до правды, пользуясь старым, испытанным оружием, подобным висящей на стене старинной шпаге, – а именно, словом рассказчика.
Я писал «Расколотого надвое», демобилизовавшись из армии и поселившись в небольшой комнатушке неподалеку от Бэнг Люк – главного цветочного рынка Бангкока. Во время войны во Вьетнаме я убил несколько человек на расстоянии и одного находившегося совсем рядом – так близко, что я видел прямо перед собой его лицо. В Бангкоке это лицо все время стояло у меня перед глазами, пока я писал роман. А потом вдруг всплыл на поверхность, словно огромный омар, прицепившийся к крошечной лодочке, совсем другой Вьетнам, тот Вьетнам, который был до этого, – мое детство. Когда детство начало возвращаться ко мне, я слетел ненадолго с катушек. Я стал одним из тех, кого люди поделикатнее называют «одиозными личностями». Пожив примерно год жизнью, полной стыда и порока, я вдруг вспомнил, что давно не ребенок – что мне уже тридцать с небольшим, и что у меня есть в этой жизни призвание, – и начал выздоравливать. Я так и не понял – то ли детство, вернувшись во второй раз, оказалось куда более болезненным, то ли я был не способен все это перенести. Ведь никто из нас не остается таким же сильным и храбрым, как ребенок, которым он был когда-то.
Примерно через год после того, как я снова пришел в себя, я вернулся в Америку и там написал два романа вместе с писателем по имени Питер Страуб. Они назывались «Коко» и «Тайна», и, возможно, вы их читали. Впрочем, если нет – ничего страшного. Питер – хороший парень, он живет в большом сером доме в Коннектикуте, возле Лэнг Айленд саунд с женой и двумя детишками и почти не выходит из дому. Его кабинет на третьем этаже – почти таких же размеров, как вся моя квартира на Гранд-стрит, а его кондиционер и стереосистема всегда работают исправно.
Питер любил слушать, как я описываю Миллхейвен. Это место буквально зачаровывало его на расстоянии. И он прекрасно понимал мое отношение к родному городу.
«В Миллхейвене в разгар лета может пойти снег, – говорил я. – А иногда крылья ангелов заслоняют все небо над Миллхейвеном». А Питер широко улыбался в ответ. Вот несколько историй, которые я рассказал ему о Миллхейвене. Однажды в южной части города банда подростков убила незнакомца, затем они расчленили его тело и похоронили останки под можжевеловом кустом, но позже, много позже, захороненные части трупа стали взывать друг к другу из-под земли. Однажды богатый и влиятельный господин изнасиловал свою дочь, а потом держал ее пленницей в комнате, где она пила и сходила с ума, пила и сходила с ума, даже не помня о том, что с ней произошло. Однажды части расчлененного тела заставили подростков выкопать их и соединить друг с другом. Однажды мертвого человека несправедливо обвинили в серии ужасных преступлений. И еще однажды, когда выкопанные части тела сложили вместе под можжевеловым кустом, человек снова встал и заговорил.
Мы с Питером писали об ошибке, совершенной полицией Миллхейвена и поддержанной жителями городка. Чем больше я узнавал об этом деле, тем хуже себя чувствовал – ведь когда-то я, также как все, был уверен, что Уильям Дэмрок совершил самоубийство, чтобы помешать самому себе убивать людей, или же просто терзаясь чувством вины за все, что уже совершил. На столе перед Дэмроком нашли записку со словами: «Голубая роза».
Однако все это оказалось ошибкой, ошибкой воображения. Ведь то, что многие из нас называют умом или интуицией, – на самом деле воображение, причем предвзятое воображение. Полиция Миллхейвена ошибалась, и я тоже ошибался. По вполне понятным причинам полицейским хотелось поскорее покончить с этим делом, и мне тоже хотелось похоронить его в памяти, но уже по своим причинам.
Я живу в Нью-Йорке уже шесть лет. Примерно раз в два месяца я сажусь в поезд и еду до станции Гринз Фармз, а там уже рукой подать до дома Питера. Обычно мы выпиваем и разговариваем до утра. Питер пьет виски двадцатипятилетней выдержки, потому что такой уж он парень, а я цежу содовую. Его жена и дети мирно спят, в доме тихо. Сквозь стеклянный потолок кабинета я вижу звезды и ощущаю почти физически висящую над нашими головами ночную тьму, беспредельную тьму, закрывающую полпланеты. Время от времени под окнами проезжают машины, направляющиеся к Беринг Хилл Бич и Саутпорту.
В «Коко» описаны некоторые вещи, случившиеся с моими однополчанами во время и после войны, а в «Тайне» – последствия давнего убийства в одном из курортных местечек Висконсина. Нам с Питером обоим понравилась идея перенести действие книги на остров в Карибском море, но на самом деле главного героя «Тайны», Тома Пасмора, который появится вскоре и на этих страницах, я знал когда-то в Миллхейвене. Он был тесно связан с убийствами «Голубой розы», в которых обвинили Уильяма Дэмрока, и значительная часть романа посвящена тому, как Том Пасмор раскрывает суть этой связи.
Написав «Тайну», я решил было, что покончил с Дэмроком, с Миллхейвеном и с убийствами «Голубой розы». Но тут мне позвонил вдруг Джон Рэнсом, еще один старый знакомый по Миллхейвену, и, выслушав рассказ о том, как изменилась его жизнь, я понял, что вскоре изменится и моя. Джон Рэнсом по-прежнему жил в Миллхейвене. Он позвонил мне после того, как избили почти до смерти его жену. Теперь она лежала в больнице в коматозном состоянии. Над телом несчастной женщины на стене красовалась надпись: «Голубая роза».
Я не слишком хорошо знал Джона Рэнсома. Он жил в большом доме в восточной части города и учился в школе Брукс-Лоувуд. Я же обитал в Пигтауне, на краю Равнины, что на южной окраине Миллхейвена, примерно в квартале от отеля «Сент Элвин», и ходил в школу Холи-Сепульхра. И все же я был знаком с этим парнем, так как оба мы были футболистами и два раза в год команды, за которые мы играли, встречались на футбольном поле. Обе команды были не слишком хороши. Холи-Сепульхра была небольшой школой, а Брукс-Лоувуд – и вовсе крошечной. В первой училось на каждом потоке около ста учеников, во второй – тридцать.
– Привет, – сказал Джон Рэнсом, когда мы впервые столкнулись нос к носу на поле, и я тут же подумал о том, что наши сегодняшние соперники – чертовы маменькины сыночки. Но когда началась игра, Джон попер на меня как бульдозер и тут же оттеснил примерно на фут. Защитник Брукс-Лоувуд на задней линии – высокомерный блондин по имени Тедди Хэппенстолл, с довольной физиономией пробежал мимо меня. Когда мы выстроились перед следующей игрой, я сказал:
– Что ж, привет и тебе.
И мы похлопали друг друга по спине. После этой игры у меня целую неделю болели все мышцы.
Каждый год в ноябре Холи-Сепульхра спонсировала обед Христианского спортивного товарищества, который мы называли между собой «футбольным ужином». Это было благотворительное мероприятие, проходившее обычно в церковном подвале. Администрация приглашала спортсменов из всех высших школ Миллхейвена, чтобы они потратили по десять долларов на гамбургеры, картофельные чипсы, печеные бобы, макаронный салат, гавайский пунш и речь о Христе-защитнике задней линии в исполнении тренера нашей футбольной команды мистера Скунхейвена. Мистер Скунхейвен свято верил в то, что Христос был спортивным и мускулистым и что, случись ему выйти хоть раз на футбольное поле, он стер бы с лица земли каждого, кто осмелился бы встать между ним и воротами соперника. Нарисованный им образ мало чем напоминал Тедди Хэппенстолла и вовсе ничем не походил на слегка испуганного человека, сложившего руки на груди, изображенного на портрете, висящем у входа в церковь.
