Алан Джекобсон
Седьмая жертва
Посвящается моей бабушке, Лили Силверман, которой в момент выхода в свет этого романа исполнилось девяносто семь, но она по-прежнему поднимается пешком в свою квартиру на пятом этаже… и по-прежнему отказывается пользоваться лифтом. Пили служит неисчерпаемым источником вдохновения для всех, кому посчастливилось с ней познакомиться. Это она в свои девяносто с лишним встала перед нью-йоркским автобусом, загораживая ему проезд, и не сдвинулась с места до тех пор, пока водитель не открыл дверцу, чтобы она могла войти. Живое воплощение храбрости. Олицетворение мудрости. Обладательница сердца из платины (в буквальном смысле). Мы продолжаем радоваться тому, что ты с нами. Но когда пробьет твой последний час, ты все равно останешься жить в памяти тех, кто знал тебя и прикасался к твоей бессмертной душе.
Я люблю тебя и всегда буду любить. Ты стала для меня всем.
…Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем.
И если ты долго смотришь в бездну, то и бездна тоже смотрит в тебя.
Фридрих Ницше. По ту сторону добра и зла…Штатный психолог-криминалист обязан влезть в голову убийце, чтобы увидеть происходящее его глазами, понять, почему его эмоционально-физическая сущность погружается в отвратительное зловоние морального упадка и разложения. И когда психолог в мельчайших подробностях исследует проявления боли и смерти, он бредет по колено в крови и экскрементах, подвергая смертельной опасности свою способность оставаться человеком.
Марк Сафарик, штатный психолог и старший специальный агент ФБР (в отставке)….Чтобы понять художника, нужно изучить его творчество.
Джон Дуглас. Анатомия побужденияПролог
Шесть лет назад
Куинз, Нью-Йорк
– Диспетчер, говорит агент Вейл. Нахожусь в тридцати футах от входа в банк. Вижу троих вооруженных мужчин в черном. Они в масках. Когда прибудет помощь? Я здесь одна. Прием.
– Вас понял. Ждите.
Ждите. Ему легко говорить. У меня уже задница замерзла торчать на пронизывающем ветру возле банка, внутри которого засели трое вооруженных бандитов, а он говорит: «Ждите». Разумеется, что мне еще остается? Буду сидеть и ждать.
Специальный агент ФБР Карен Вейл присела на корточки за распахнутой дверцей служебного автомобиля, положив на оконную раму ствол автоматического пистолета «Глок-23» сорокового калибра. Да уж, с таким оружием не очень-то повоюешь с налетчиками, которые, если она правильно рассмотрела, вооружены скорострельными автоматами МАС10, но что прикажете делать? Вот уж не везет, так не везет.
Затрещала рация, и сквозь шум помех донесся голос диспетчера:
– Агент Вейл, вы еще здесь? Прием.
Нет, меня нет, я уехала в отпуск. Оставьте сообщение на автоответчике.
– Все еще на месте. Внутри не вижу никакого движения. Рассмотреть подробнее мешает вывеска на окне. Кстати, банк предлагает свободные чековые счета.
Карен не участвовала в перестрелке уже добрых пять лет, с тех пор как ушла из Полицейского управления Нью-Йорка. В те благословенные времена ей нравилось выезжать на подобные вызовы и ощущать прилив адреналина, преследуя на улицах Манхэттена очередных уродов, которые изо всех сил старались добавить остроты к ее тягучему и унылому дежурству. Но после рождения сына Джонатана она вдруг поняла, что в жизни полицейского слишком много риска. В конце концов все закончилось тем, что она перешла на работу в Бюро[1] – можно считать, поднялась на очередную ступеньку в карьерной лестнице, главным достоинством которой стала возможность убрать свою задницу с траектории огня.
И так было вплоть до сегодняшнего дня.
Треск статических помех в рации.
– К вам выехала районная бригада полицейского спецназа. Расчетное время прибытия – шесть минут.
– За шесть минут может случиться много всякого дерьма.
Я что, произнесла это вслух?
– Повторите, агент Вейл.
– Я сказала: «Мне придется сидеть и ждать еще целых шесть минут».
Последнее, что ей сейчас было нужно, это чтобы запись ее радиопереговоров с диспетчерской прокрутили всем и каждому в отделе; тогда грубым насмешкам и подшучиваниям не будет конца.
– Говорит машина пять, иду на помощь со стороны бульвара Куинз и Сорок восьмой улицы, – долетел из приемника необычайно спокойный голос Майка Хартмана. Карен даже удивилась, что Майк со своим новым напарником вообще откликнулись на этот вызов. Она проработала с Майком шесть месяцев и считала его порядочным и неплохим копом, хотя и склонным к маргинальным методам силового решения проблем. Впрочем, в данном случае маргинальные методы – как раз то, что нужно… Чем больше огневой мощи окажется в распоряжении хороших парней, тем выше вероятность, что налетчики, засевшие в банке, наделают в штаны и ситуацию удастся благополучно разрешить к вящей славе Бюро. В переводе на нормальный человеческий язык это означало следующее: она выйдет из передряги живой и невредимой, а тамошние засранцы – в браслетах на запястьях, затянутых чуточку туже, чем следует, так что малейший рывок причиняет невыносимую боль. Но с учетом тех неприятностей, которые эти ублюдки доставили лично агенту Вейл и окружающим, данное обстоятельство можно было считать детской шалостью, и не более того.
– Принято, машина пять, – отозвался диспетчер.
Автомобиль Майка находился всего в одном квартале отсюда и должен был прибыть на место через несколько секунд.
Не отрывая взгляда от окон банка, Карен услышала, как слева от нее, футах в тридцати от парадной двери, завизжали тормоза служебного автомобиля Бюро, на котором прибыли Майк с напарником. Но не успела она повернуть голову, чтобы встретиться глазами с Майком, как услышала скрежещущий звук, с каким пули рвали металл, и резко развернулась в сторону банка.
Через главный вход которого на улицу вывалились трое вооруженных людей в черных комбинезонах, прижимая локтями к туловищу большие автоматы, и она еще успела подумать, что была права, трещотки оказались теми самыми МАС10. Но в следующее мгновение, очень короткое, надо сказать, когда она стремительно пригибалась за дверцей своей машины, чувствуя, как спину и шею осыпает осколками битого стекла, в эту долю секунды она краем глаза успела увидеть, как падает на тротуар Майк Хартман. Он лежал на спине, лицом вверх, и пальцы его правой руки скребли по асфальту, как будто что-то искали. Одного взгляда на его лицо хватило, чтобы понять, что он испытывает невыносимую боль. И что он не потерял, а скорее приобрел кое-что – девять граммов свинца, застрявших в его теле. Тем не менее Майку повезло больше, чем его напарнику, который обмяк на сиденье автомобиля, безвольно запрокинув голову.
А грабители, со всеми своими автоматами и прочим, никуда не спешили. Они образовали почти правильный треугольник, выбрав стратегически выгодную позицию около входа, спрятавшись за почтовыми ящиками и газетными стойками. Да уж, укрытие у них оказалось отменное, и повезло им нехило, к тому же. Но ведь они только что убили полицейского… Почему же, черт возьми, они не сматываются отсюда?
Уткнувшись носом в асфальт и глядя с высоты птичьего полета[2] на тротуарную бровку и Майка, который все еще корчился от боли, Карен краем глаза уловила замершие в лихом развороте под визг тормозов шины с ярко-синим пижонским ободом. В двух шагах от машины Майка остановился патрульный полицейский автомобиль, прибывший по вызову на место происшествия.
Проклятье, где же этот чертов спецназ? Ах да, ведь ему ехать целых шесть минут. Сколько осталось ждать? Еще четыре? Я же говорила диспетчеру, что за шесть минут многое может случиться.
Вокруг нее по-прежнему щелкали пули. Карен попыталась выпрямиться: пожалуй, это не лучшее решение, учитывая, что воздух рвут раскаленные кусочки свинца, летящие со скоростью девятьсот пятьдесят футов в секунду, но она понимала, что должна сделать хоть что-нибудь.
Она вдруг почувствовала, как левую штанину дважды дернули раскаленные пальцы. Ожог от пули отозвался мурашками по коже, и вокруг дырки на нейлоновой светло-коричневой ткани брюк расплылось большое кровавое пятно. Однако прислушиваться к себе у Карен времени не было, во всяком случае сейчас. Она машинально схватилось рукой за раненую ногу и нащупала две круглые дырочки в штанине: значит, в бедро угодили две пули. Но поскольку жизненно важную артерию они не задели, какое-то время она еще протянет. Черт, но как же все-таки больно!