Ледяной плен - Дмитрий Александрович Федосеев

Ревущие стальные чудовища, несущие смерть с небес, наконец скрылись, растворившись во тьме, но так и не принесли городу, который покинула надежда, долгожданной тишины. Ритмичные звуки, вырывающиеся из нескольких работающих репродукторов и заполняющие опустелые улицы, лишь замедлились, погружая окрестности в бесконечный ледяной кошмар:

– Тик-так… тик-так…

На округу опустился гнетущий мрак, за исключением нескольких прожекторов, лучи которых плутали по небосводу, резко выделяясь в ночи.

Я отстранилась от окна, и вернула на место плотную ткань, которая заменяла висевшие некогда лёгкие занавески. Хорошенько её поправила, чтобы натопленные за день толики тепла оставались в комнате как можно дольше. Привычно хромая, тихонечко подошла к махонькой кроватке, в которой едва слышно сопела чумазая Лиза. Словно первый раз любящий взгляд пробежался по её крохотному телу, закутанному в добрый десяток тряпок. И словно в первый раздушу обожгла грусть вперемешку с совестью, когда он остановился на снующих не выводимых вшах. Понимая, то это бессмысленно, я смахнула нескольких в сторону и получше закутала девочку. Вздохнув, тяжело опустилась на рядом стоящий стул.

Глаза, словно примагниченные, снова уставились на табурет, на котором одиноко лежал небольшой кусочек хлебушка, завернутый в старую газету. Не удержавшись от соблазна, я дрожащими руками открыла свёрток. На свет показалась чёрно-бурая краюха, из которой выглядывали опилки и прочие примеси, придающие ей горький привкус. Но, несмотря на это, я бы с удовольствием скушала сейчас целую буханку. Однако, вместо неё был лишь небольшой ломоть, грамм тридцать-сорок. Завтрак для Лизы.

Взяв самую маленькую крошечку, я завернула кусочек обратно в газету. Затем аккуратно положила грубый комочек себе в рот, но не торопясь его жевать, только посасывать. Пытаясь отстраниться от мыслей о еде, я в который раз оглядела нашу коморку. Напротив меня стояла вся в копоти буржуйка, которую мы с Лизой изредка баловали несколькими найденными деревяшками, ставшими по всему городу практически такими же ценными как хлеб. Единственное окно комнаты было хорошо законопачено всевозможными тряпками, которые со внутренней стороны удерживало одеяло, кое-как прибитое к стенам. На самих голых стенах оставались разводы обоев, которые некогда там висели…

Глаза всё больше наливались свинцом, замученное тело опускалось на краешек кровати.

– Говорит штаб местной противовоздушной обороны города: воздушная тревога, воздушная тревога!

Вместе с заявлением иллюзию тишины вмиг разбил вой сирен, за которым едва слышались участившиеся удары метронома. Вновь началась гулкая канонада зениток. Неподалёку отчётливо слышался свист падающих бомб.

Я лениво открыла глаза. К авианалётам и постоянным обстрелам мы с Лизой уже привыкли. Больше месяца не ходили в бомбоубежище – с тех пор, как туда, пробив добротный слой бетона, угодил мощный снаряд, погребя за раз большую часть жителей окрестностей. А до соседнего было больше пятисот метров – расстояние, казалось бы, небольшое, но для измождённых голодом и холодом людей оно превращалось в тяжкое испытание.

Неожиданно среди всей этой мешанины тягостных звуков и мыслей меня зацепило нечто едва уловимое. Беспокойство нарастало, и я никак не могла понять его причину. Обернувшись на Лизу, которая продолжала мирно спать, я снова подошла к окну, которое за те несколько минут успело покрыться узором. Рукав парой движений снял пелену мороза, и мой взгляд устремился во тьму…

Ревя и плюясь копотью, прямо на меня неслась объятая пламенем крылатая машина. Меня буквально парализовал ужас неминуемой гибели. Но тут же, вспомнив про Лизу, я усилием воли сбросила оцепенение и, рванув девочку с кровати, всё так же хромая, побежала к выходу так быстро, как никогда в жизни. Чудовищный рокот становился всё громче и вскоре заполнил весь разум. Я молилась, чтобы успеть сделать ещё хоть шаг, чтобы оказаться от этого хоть ещё на один метр дальше.

Оглушительный грохот больно ударил по ушам, всего на часть секунды он стал просто невыносимым, но за ним тут же последовала тишина. Всё здание тут же задрожало, и я, не удержавшись на ногах, больно упала на ледяной пол боком. Сверху посыпались осколки. Мы с Лизой свернулись, в отчаянной надежде уцелеть.

Через несколько мгновений всё было кончено. Решившись, я открыла глаза и с радостью отметила, что нас не завалило полностью. Хотя пришлось немало повозиться и приложить достаточно усилий, чтобы выбраться. Всё ещё лежа в сугробе, принялась осматривать сначала Лизу, а потом и себя. Девочка на вид была цела, за исключением нескольких царапин на лице, толстого слоя пыли и слишком тихого поведения, которое я списала на недоедание. Мне повезло меньше: голова гудела, и когда я упала или позже что-то хорошенько приложило меня по бывшей здоровой ноге.

Расстояние меньше чем в сто метров мы с Лизой преодолели с огромным трудом. Последнюю часть пути я практически ползла, корчась от боли. И всё же, мы добрались.

Отдышавшись, я поднялась, взяла девочку на руки и постучала. Дверь оказалась открытой.

– Нина Михайловна? – опираясь свободной рукой, я кое-как вошла и прикрыла дверь, Нина Мих…

Слова застряли в горле, когда я обернулась. Подруга моей матери сидела перед остывшей печкой и, на первый взгляд, просто спала. Если бы не открытые остекленевшие глаза, безжизненно уставившиеся на портрет покойного мужа.

Всё живое во мне, что ещё осталось, говорило о том, что я должна заплакать. Но слёз не было. Уже несколько месяцев город бомбили, обстреливали и морили голодом. Люди, идущие по улицам, все чаще садились, чтобы передохнуть, даже если их путь насчитывал жалких пятьдесят метров. И с каждым холодным днём всё больше из них просто вставали. В больших количествах они умирали повсюду: в своих домах, подъездах, на широких улицах, перед каналом и даже в очередях за хлебом. Гибли так тихо и неожиданно, будто просто засыпали. А окружающие, сами живущие на волоске от смерти, слабеющие люди не обращали на них никакого внимания. Все мы скоро умрём – конец всем ясен, к чему эмоции?

Положив Лизу на кровать и отодвинув от печи тело, я с горем пополам растопила печурку последний газеткой. В руках Нины Михайловны ещё была книга, но я не решилась бесчеловечно обойтись с трудами её мужа.

Поставленная на буржуйку вода, найденная в комнате в небольшом количестве, быстро нагрелась. И когда мы напились, я небольшой тряпочкой принялась обмывать девочку от пыли и грязи. А потом и себя.

Только после этого, примостившись рядом с Лизой, я позволила себе расслабиться. Все мысли, даже самые тяжёлые и страшные медленно уходили, оставляя