— Все уладится, — успокоил его Адамберг, тем более что сам он старался как можно меньше вмешиваться в компьютерные дела.
По крайней мере, это неумение обращаться с техникой не смущала Данглара. Сам он с большим успехом манипулировал базами данных и перекрестными ссылками. Он любил порядок и потому без труда справлялся с записью, классификацией и расстановкой файлов.
— Там для вас записка на столе, — сказал он, не поднимая глаз. — Дочь королевы Матильды вернулась из путешествия.
Данглар называл Камиллу не иначе как «дочь королевы Матильды» с тех давних пор, когда эта самая Матильда произвела на него неизгладимое впечатление своей красотой и умом. Он благоговел перед ней, как перед иконой, и так же почитал ее дочь Камиллу. Данглар считал, что Адамберг был недостаточно внимателен и предупредителен, как того заслуживала Камилла. И Адамберг прекрасно чувствовал молчаливое неодобрение своего зама, хотя тот по-джентльменски старался не вмешиваться в чужие дела. Сейчас Данглар молча упрекал его в том, что он не справлялся о Камилле уже больше двух месяцев. И особенно за то, что не далее как на прошлой неделе встретил его вечером под руку с какой-то девицей. Тогда они только молча кивнули друг другу.
Адамберг встал у Данглара за спиной и некоторое время смотрел на строчки на экране.
— Послушайте, Данглар, объявился один тип, который рисует на дверях квартир какие-то нелепые четверки. Если точнее, это было в трех домах. Один дом в Тринадцатом округе и два в Восемнадцатом. Я вот думаю, не взглянуть ли на них.
Пальцы Данглара замерли над клавиатурой.
— Когда? — спросил он.
— Да прямо сейчас. Надо только фотографа предупредить.
— Зачем?
— Ну, чтобы сфотографировать, пока люди их не стерли. Если еще не стерли.
— Но для чего? — недоумевал Данглар.
— Не нравятся мне эти четверки. Совсем не нравятся.
Итак, худшее было сказано. Данглар панически боялся слов «мне не нравится то, мне не нравится это». Полицейскому не должно что-то нравиться или не нравиться. Его дело работать и думать. Адамберг вошел к себе в кабинет и увидел записку Камиллы. Если он вечером свободен, она могла бы зайти. Если занят, то не мог бы он ее предупредить. Адамберг кивнул. Разумеется, он свободен.
У него сразу поднялось настроение, он снял трубку и вызвал фотографа. Тут в кабинет вошел Данглар, лицо угрюмое, но в глазах любопытство.
— Данглар, как выглядит фотограф? — спросил Адамберг. — И как его зовут?
— Три недели назад вам представили всю команду, вы каждому пожали руку, мужчинам и женщинам, а с фотографом даже поговорили.
— Может быть, Данглар, даже наверняка так и было. Но это не, ответ на мой вопрос. Какой он из себя и как его зовут?
— Даниэль Бартено.
— Бартено, Бартено, такое имя не сразу запомнишь. Так какой он?
— Можно сказать, худой, подвижный, беспокойный, часто улыбается.
— А особые приметы?
— У него крупные веснушки и рыжая шевелюра.
— Очень хорошо, замечательно, — сказал Адамберг, доставая из стола лист бумаги.
Он склонился над столом и записал: «худой, рыжий, фотограф…»
— Как, вы сказали, его зовут?
— Бартено, — отчеканил Данглар, — Даниэль Бартено.
— Благодарю вас. — Адамберг сделал приписку в памятке. — Вы заметили, что в команде есть один высокий болван? Я говорю «один», но, может, таких много.
— Это Фавр, Жан-Луи.
— Да, он. Что будем с ним делать?
Данглар развел руками.
— Извечный вопрос, — сказал он. — Будем перевоспитывать?
— На это уйдет лет пятьдесят, дружище.
— А что вы собираетесь делать с этими четверками?
— Если бы я знал, — вздохнул Адамберг.
Он открыл блокнот и показал ему рисунок Маризы:
— Вот какие они.
Данглар посмотрел и вернул ему блокнот:
— Там что-то случилось? На кого-то напали?
— Нет, только эти художества. Почему не пойти взглянуть? Все равно, пока у нас на окнах нет решеток, все дела отсылают на набережную Орфевр.
— Но это ж не значит, что надо всякой ерундой заниматься. Есть и другая работа, надо все подготовить.
— Я вам ручаюсь, Данглар, что это не ерунда.
— Это граффити.
— С каких это пор графферы разрисовывают двери квартир? Да еще в трех разных местах Парижа?
— Может, какой-нибудь шутник художник?
Адамберг медленно покачал головой:
— Нет, Данглар. Живопись тут ни при чем. Здесь что-то темное и гадкое.
Данглар пожал плечами.
— Знаю, дружище, — сказал Адамберг, выходя из кабинета, — все знаю.
По вестибюлю шел фотограф, пробираясь среди куч строительного мусора. Адамберг пожал ему руку. Его фамилия, которую назвал Данглар, внезапно выскочила у него из головы. Надо бы положить памятку в блокнот, чтобы всегда была под рукой. Но это завтра, а сегодня вечером его ждет Камилла, а Камилла важнее Бретонно, или как его там. Сзади его нагнал Данглар.
— Привет, Бартено, — сказал он.
— Добрый день, Бартено, — повторил Адамберг, благодарно подмигивая своему заместителю. — Надо наведаться на Итальянский проспект. Работа чистая, несколько художественных фотографий.
Краем глаза Адамберг заметил, как Данглар натягивает куртку и расправляет сзади, чтобы лучше сидела на плечах.
— Я с вами, — пробурчал он.
Со скоростью трех с половиной узлов Жосс торопился по улице Гэте. Со вчерашнего дня он не переставая спрашивал себя, не приснились ли ему слова старого грамотея: «Комната ваша, Ле Герн». Конечно, он слышал это собственными ушами, но значит ли это то, о чем думал Жосс? Означает ли это, что Декамбре взаправду сдаст ему комнату? С ковром, Лизбетой и ужином? Ему, чурбану из Гильвинека? Ну конечно, именно это он и имел в виду. Что же еще? А вдруг, проснувшись сегодня утром, Декамбре вспомнил вчерашнее, расстроился и решил пойти на попятный? Вдруг он подойдет к нему после сеанса и объявит, что он очень сожалеет, но комната уже сдана тому, кому он обещал раньше?
Да, так оно и будет, и случится это прямо сейчас. Старый задавака и трус успокоился, узнав, что Жосс не собирается кричать о его кружевах на площади, и, повинуясь первому порыву, уступил ему комнату. А теперь заберет свои слова назад. Вот какой этот Декамбре! Дрянь и зануда, Жосс всегда это знал.
Он в ярости отвязал урну и вытряхнул почту на стол в «Ролл-Райдере». Если и на сей раз обнаружится какая-нибудь гадость про грамотея, очень может статься, что сегодня утром он ее прочтет. Так ему и надо, гаду! Жосс нетерпеливо прочел записки, но ничего компрометирующего не оказалось. Зато большой конверт цвета слоновой кости был тут как тут, внутри вложены тридцать франков.
— Этот меня еще долго доставать будет, — проворчал Жосс, разворачивая лист.
Хотя не так уж и плохо, если подумать. Один этот парень теперь приносил ему почти по сто франков в день. Жосс сосредоточился и стал читать:
Videbis animalia generata ex corruptione multiplicari in terra ut vermes, ranas et muscas; et si sit a causa subterranea videbis reptilia habitantia in cabemis exire ad superficiem terrae et dimittere ova sua et aliquando mori. Et si est a causa celesti, similiter volatilia.
— Вот дьявол, — пробурчал Жосс. — Теперь по-итальянски.
Перво-наперво, вскарабкавшись на свою эстраду в восемь двадцать восемь, Жосс убедился, что Декамбре был тут. Впервые за два года он смотрел на Декамбре с тревогой. Да, он был здесь, стоял в дверях своего дома в своем безупречном сером костюме, в руках книга в кожаном переплете, стоит и приглаживает седые волосы. Жосс бросил на него недобрый взгляд и начал громко читать первое объявление.
Ему показалось, что сегодняшний выпуск новостей прошел быстрее, чем обычно, потому что ему не терпелось услышать, как Декамбре станет отнекиваться и брать свои слова назад. Заключительная «Страничка французской истории для всех и каждого» вышла скомканной, и от этого он еще пуще разозлился на грамотея.
— Французский пароход, — торопливо заканчивал он, — грузоподъемностью три тысячи тонн налетел на скалы у берегов Панмарша, дрейфовал до Торша и там пошел ко дну. Экипаж погиб.
Закончив, Жосс взял ящик и заставил себя с безразличным видом дойти с ним до магазина Дамаса, который как раз открывал металлические жалюзи. Они пожали друг другу руки. Рука у Дамаса была ледяная. В такую погоду опять в жилете. Доиграется, схватит простуду!
— Декамбре ждет тебя сегодня в восемь вечера в «Викинге», — сказал Дамас, расставляя кофейные чашки.
— А сам он не мог сказать?
— У него целый день разные встречи.
— Может, и так, только я у него не на службе. Нечего этому аристократу тут командовать.
— Почему ты его аристократом называешь? — удивился Дамас.
— Очнись, Дамас! Разве Декамбре не корчит из себя аристократа?
— Не знаю. Никогда об этом не думал. У него ведь нет ни гроша.
