Эрик вдруг понял, что он не смотрит на себя своими глазами – только ее. Он не мог вспомнить, когда это произошло, и не знал, бывает ли так у всех супругов, но он видел себя исключительно через призму ее восприятия. Кейтлин превратилась из его девушки в его лучшего друга, в жену, в мать его ребенка. Она была его семьей – а теперь он должен был решиться на то, чтобы отобрать у нее единственную дочь, сделать ее воскресной матерью, обречь ее на страдания и запоздалые сожаления – на все то, что чувствовал он сам последнее время.
Эрик не был уверен, что сможет так с ней поступить.
Выходя из ванной, он оставил полотенце на талии, потому что до сих пор не купил занавески. Он понял, что это проблема, на вторую неделю проживания в своем новом доме, с изумлением поймав на себе взгляд пожилой дамы, которая наблюдала за ним в бинокль из окна дома напротив. Кейтлин как-то сказала ему, что все пожилые дамочки от него тащатся, но он тогда не принял это всерьез. И сейчас он не хотел об этом думать.
Он вдруг вспомнил про бедную миссис Тихнер и ее внука, но сразу же постарался отогнать эту мысль прочь.
Идя босиком по узкому коридорчику с деревянным полом и яично-желтыми стенами, он старался представить себе, как будет выглядеть этот дом, если в нем будет жить Ханна. Это был очаровательный старый дом в Девоне с коричневой черепицей и зелеными ставнями, всего в десяти минутах от их старого дома. Значит, школа находится рядом и ее менять не придется. В доме было две спальни примерно одинаковых размеров: одна – с окнами на север – для него, вторая – с окнами на юг – для Ханны. Ханне здесь нравилось, даже когда она оставалась ночевать на выходные, и она никогда не тосковала по дому, когда была здесь, – значит, она сможет жить здесь и ходить в свою школу. Кроме того, она сможет играть на той же самой детской площадке, что и раньше, и ходить в то же самое кафе-мороженое, и брать книги в той же самой библиотеке, «Уэйн Мемориал», и забегать в свой любимый детский книжный магазинчик.
Эрик остановился на пороге спальни Ханны и взглянул на нее по-новому: она была довольно большая, здесь стояла отличная двуспальная постель, белый комод, книжная полка, а еще белый письменный стол, придвинутый к окну, так что можно было сидеть и смотреть во двор. Комната была светлой и приветливой днем, но вот сейчас, поздним вечером, казалось необжитой и угрюмой: на постели не было покрывала, а на окнах занавесок… Эрик купил ей простое бежевое одеяло – а ведь дома у нее было яркое, в цветах. И стены здесь были белые – такие же, как почти во всей остальной квартире, а дома в комнате Ханны стены были нежно-розового, ее любимого цвета. Если Ханна переедет сюда жить – ему нужно сделать эту комнату теплой и уютной.
Эрик вдруг почувствовал прилив энергии. Когда-то еще в старшей школе он подрабатывал маляром, так что был вполне в состоянии сам превратить эту комнату в розовый дворец. Бросив взгляд на часы, он отметил, что времени только десять – значит, «Твой Дом» еще открыт. А еще можно заехать в один из больших универмагов и купить кучу всяких розовых и уютных штучек – стеганое одеяльце, подушки, плюшевые игрушки, игры, побольше книг, какие-нибудь розовенькие занавески… Тут мысли его приняли новый, неожиданный поворот: Ханна очень тосковала о Пичи, их серой полосатой кошке, которая умерла в прошлом году. Может быть, пришло время взять из приюта нового котенка? В отличие от Кейтлин, Эрик животных любил и не стеснялся признаваться, что он кошатник.
В ванной зазвонил его телефон, и Эрик поспешил туда через холл. Беря трубку, он бросил взгляд на светящийся экран. Номер был незнакомый, но это была не Кристин.
Эрик ответил.
– Доктор Пэрриш, это Макс Якубовски. – Голос Макса звучал очень взволнованно. – Мы с вами встречались в больнице, по поводу моей бабушки.
– Да, конечно, привет, Макс. – Сердце у Эрика замерло в ожидании дурных новостей. – Как она? В порядке?
– Нормально, она спит, но мы с вами, помните, говорили… типа обо мне. Я решил… я хотел бы прийти к вам.
– Отлично. – Эрик почувствовал облегчение. Этот парень переживает серьезное потрясение, и то, что он просит о помощи, в которой очень нуждается, это хороший знак. – Когда ты хотел бы прийти?
– А можно… как можно скорее. Вы говорили, вы и в выходные пациентов принимаете?
– Да.
– Может быть, тогда в эти выходные? Могу я прийти завтра?
– Думаю, да, только проверю сейчас. – Эрик открыл ежедневник в телефоне: с девяти до трех у него все было расписано, но ведь можно начать рабочий день и пораньше. – Ты можешь стать моим самым первым пациентом завтра, если придешь к восьми. Тебе это подходит?
– Да, абсолютно. Спасибо вам большое.
– Отлично. У тебя ведь есть моя карточка с адресом, да?
– Да.
– Там на обороте должен быть план, по которому меня легко найти. – Эрик снимал под офис солярий на последнем этаже своего дома, где раньше располагалась приемная ортодонта с отдельным входом.
– Да, спасибо вам огромное. Увидимся завтра в восемь.
– Прекрасно. Спокойной ночи. И передай от меня большой привет бабушке.
– Обязательно, спасибо. – Голос Макса звучал спокойнее. – Доброй ночи.
Эрик отключился, потом взглянул на экран, где немым упреком горело сообщение Кристин, на которое он так и не ответил. Он удалил сообщение и принялся собираться в магазин. Никогда раньше он и представить себе не мог, что, выбирая между магазином «Твой Дом» и «горячей студенточкой», он выберет магазин.
Если так пойдет дальше, секса у него больше не будет никогда.
3. Я легко и убедительно лгу.
□ не относится ко мне
□ относится ко мне частично
□ относится ко мне целиком и полностью
Не могу спать. Слишком сильно возбуждение. Первый шаг сделан, может быть, самый важный шаг. Это заняло довольно много времени, но сработало.
Враг попался на удочку.
Не могу найти себе места. Необычные ощущения, как будто покалывание во всем теле, даже не беспокойство – скорее ожидание, особенно когда темнеет.
Часы у моей постели показывают 3:02. Но я все кручусь и верчусь, перекладываясь с одного бока на другой. Попытки отрегулировать кондиционер не привели ни к какому результату. Почему они не могут написать инструкцию нормальным человеческим языком? Идиоты.
Выхожу в инет и пытаюсь играть, но не могу сосредоточиться, поэтому возвращаюсь в постель. Меня раздражают эти лузеры, я не хочу сегодня быть Достойным Соперником. В реале у меня теперь другая игра – она гораздо интереснее любой видеоигры, и мой герой уже близок к тому, чтобы уничтожить того, кто должен быть уничтожен, потому что он слабый и недостойный. Падший ангел.
Подобных ощущений у меня не было давно, и сейчас, когда я лежу в темноте, без одежды, под легкой простыней, меня как будто огнем обжигает эта обычная хлопковая простыня, и кожа моя покрывается мурашками.
Все кажется таким незначительным и мелким по сравнению с этим ощущением – когда план начинает осуществляться.
Это как вечер пятницы перед выходными, которых очень ждешь.
Я ворочаюсь с боку на бок, сбиваю подушку под шею и все никак не могу угомониться. Несмотря на темноту, ночь кажется живой, и хотя мое неподвижное тело растворяется, плывет и парит в этой темноте, нервы у меня наэлектризованы, сердце стучит, кровь кипит, адреналин несется по всем внутренним системам, заставляя каждый мой нейрон вибрировать.
Шшшш! Бам! Бум!
Я видеоигра.
И я волнуюсь настолько, насколько я вообще могу волноваться.
В мозгу человека есть мозжечковая миндалина, она является эмоциональным центром мозга. Если вы залезете в интернет и посмотрите картинку с МРТ нормального человека, вы увидите, что она светится горячим красным и оранжевым цветом, в то время как у социопата она темная, черная, холодная, как самая глухая полночь.
Вот так и у меня.
Сейчас мысли у меня текут свободно, время от времени закручиваясь в кольцо, возвращаясь к самому началу, – и я вспоминаю, как первый раз со мной произошло то, что я испытываю сейчас.
Я хорошо помню.
Мне было семь лет, и у моей матери появился ухажер. И вот этот ухажер пришел к нам со своим сыном – крысиной мордой по имени Джимми. Мать отправила меня на задний двор играть с этим крысенышем, а сама со своим дружком пошла в дом. И мы прекрасно понимали, что они там будут делать, – по крайней мере я точно, ведь они это уже делали раньше и эти звуки были мне хорошо знакомы.
Но моя социопатия не из-за матери.
Она на самом деле ничего не могла изменить.
Это от рождения.
Я всегда понимал, что отличаюсь от других – с самого начала, и мать это знала, поэтому она и старалась держаться от меня подальше. Она меня боялась, этот страх всегда плескался в ее глазах, а она в моих глазах видела мою истинную сущность.
Я с детства знаю, что я не как все, что я лучше. Умнее. Я особенный. Но я хорошо притворяюсь, умею заставить их думать, что я как они, и надо сказать, мне всегда это очень хорошо удавалось, как, например, в тот день, когда этот свинообразный крысеныш Джимми явился к нам в гости. И это было мое первое серьезное испытание.
