тут же осадил этот порыв, сказав себе, что Линды в квартире этого сумасшедшего, рядом с этой ледяной старухой, не может быть по определению.
– Благодарю вас, госпожа Бернике, – поклонился он. – Я бы с радостью, но никак не могу в данный момент. У меня дела. Да, дела, я должен дать урок одной… одной барышне. И уже почти опаздываю.
– Это в ваших правилах, – с усмешкой кивнула домовладелица. – Подслушивать, опаздывать, надоедать звонками, шуметь и являться в приличный дом в непотребном свински пьяном виде – всё это в ваших правилах, господин Скуле, так что я нисколько не удивлена.
И произнеся эту суровую тираду, она скрылась в прихожей квартиры Пратке.
Старик уступил ей дорогу и, закрывая дверь, блеснул на Эриксона безумным взглядом.
– Я не позволю! – выпалил он, прежде чем дверь отрезала его от растерянного Эриксона.
И всё же он был готов поклясться сейчас, что слышал голосок именно Линды там, в квартире безумного Пратке. Что это значит? Что происходит в этом чёртовом доме, и кто все эти странные люди, упорно величающие его, Витлава Эриксона, дурацким именем Якоб Скуле? Что им понадобилось от него? И что было бы, если бы он принял приглашение и вошёл в квартиру Пратке? Что увидел бы он там? Был ли бы он сейчас жив, не избавили ли его растерянность и испуг от верной смерти?
Выходит так: кучка каких-то сумасшедших обманом завлекла его, пьяного, в этот дом, подселила в квартиру некоего учителя музыки и в непонятных, но несомненно гнусных целях теперь издевается над ним, морочит ему голову. А быть может, и сам Якоб Скуле с ними заодно? Быть может, он совершил какое-то ужасное преступление и теперь сидит там, у Пратке, вместе с остальной компанией, играет в карты и посмеивается над глупостью бедного инженеришки, который вместо него должен будет взойти на лобное место, чтобы принять позорную смерть от руки палача? Да, вполне возможно, что Эриксон назначен жертвой и должен пойти на заклание вместо неведомого учителя музыки – возможно, серийного убийцы, маньяка, или, на худой конец, мошенника, квартирного вора, насильника… Если бы только ему вспомнить вчерашний день, что́ произошло с ним, о какой крови говорила консьержка (хотя, можно ли ей верить, если она тоже состоит в компании этих преступников), где он так напился и как очутился в этом пролятом доме.
Ответов на все эти вопросы у него нет, но он может сделать один очень правильный и жизненно необходимый шаг – бежать из этого дома, бежать немедленно, пока ещё не поздно.
И он сбежит, вот только доварится рис.
Кастрюлька пыхтела и испускала пар на маленькой плите в одну конфорку. На столе в углу ожидал своей очереди чайник. Тут же согревалась запотевшая банка пива «Берника». Что ж, Эриксон имеет полное право компенсировать себе те убытки и неудобства, которые претерпел, будучи неизвестным ему Якобом Скуле. Учитель не обеднеет, лишившись одной банки пива и горстки риса, а у Эриксона ещё маковой росинки не было сегодня во рту.
В нетерпении он открыл банку, приложился, впуская в себя живительную горьковатую струю пенного напитка. Прочувствовал, как прохладная струйка опускается по пищеводу в желудок и заполняет его, будто уютно сворачивается в желудке кольцами маленькая холодная змейка. Пиво немедленно ударило в голову – мягким толчком, словно кто-то стукнул по мозгам ватным одеялом. Шустрые мурашки заполонили черепную коробку, забегали, засуетились в ней. Планка настроения стронулась с отметки «Никакое» и медленно, но уверенно поползла вверх. Остатки тяжкого похмелья, бултыхавшиеся в голове булыжником, растворялись как кусочек льда в стакане тёплой воды.
Рис был полит оливковым маслом из обнаруженной давеча в столе бутылки и с аппетитом съеден. Некоторое время Эриксон колебался между чаем и кофе и выбрал в конце концов чай, как более мягкий к нервам напиток.
Ощущение хмельной сытости, хотя и недостаточной – лёгкой, временной, – окончательно привело его в доброе расположение духа, и уже даже старуха Бернике (почти тёзка пиву) не казалась такой ледяной и зловещей, как час назад. И дом уже не выглядел столь мрачным – чёрной дырой, втянувшей его в своё поле, – каковым представлялся недавно. И компания, собравшаяся в нём, – возможно не более чем стайка шутников, нашедших себе не самое удачное, но всё же вполне безобидное развлечение.
И тем не менее, Эриксон не отказался от плана покинуть это странно-зловещее место как можно быстрей, поэтому, покончив с чаем, он поднялся и, оглядев кухню, сказал: «Прощай, не мой дом. Прости меня, Якоб Скуле, что я вторгся в твоё житьё-бытьё и, возможно, немного в нём набедокурил». Попращавшись таким нетрезво-сентиментальным образом с квартирой, Эриксон двинулся в прихожую. Уже открыв дверь, он вспомнил про флейту и вернулся в спальню, чтобы забрать инструмент. Уложив флейту в чехол, в последний момент он, повинуясь какому-то непонятному порыву, схватил с кровати трусики Линды и сунул их в карман.
Уже почти спустившись в холл, услышал стук входной двери и уверенные шаги двух или более человек – явно мужчин. Эриксон замер на ступеньке и начал прислушиваться.
– Здравствуйте, мадам, – обратился мужской голос к консьержке. – Полиция, инспектор Фергюссон.
– Будьте здоровы, инспектор, – отозвалась фру Винардсон. – Чем могу быть полезной, если вообще могу? – и она засмеялась. Эриксон ясно представил, как затряслись при этом её массивные груди и всё грузное тело. Этот смех показался ему вульгарным и абсолютно неуместным, потому что совершенно ничего смешного консьержка не изрекла.
«Но зато этот громовой хохот может быть сигналом сообщникам, – подумал он – Сигналом, что пришла полиция».
– Сможете, мадам, – серьёзно отозвался инспектор, – если скажете нам, в какой квартире живёт некто Скуле, учитель музыки.
– А-а, это Якоб-то? – оживилась консьержка. – Охотно скажу, если сначала вы расскажете мне, что́ опять натворил этот малохольный.
После этой фразы консьержки Эриксон повернулся и, покрываясь липким потом, стал тихонько подниматься обратно наверх. Он заметил Йохана, который с любопытством следил за его перемещениями со своего поста, и заговорщически приложил палец к губам, требуя молчания.
– Да ничего не натворил пока, – отвечал меж тем инспектор. – Просто нам необходимо задать ему пару вопросов; возможно, он является свидетелем преступления.
– Вон оно что, – отозвалась консьержка. – Вон оно как. А вы мне не врёте, инспектор? Может, вы скрываете правду и пытаетесь отбрехаться, а я возьми да и выложи вам номер квартиры этого мерзавца?
– Мерзавца? – ухватился за это слово полицейский. – Вы хотите сказать, что он не законопослушный гражданин?
– Я хочу сказать… – начала консьержка, но
