— Вот как, теперь вдруг уже ты не хочешь говорить о себе. Разве дружба — это не вопрос доверия?
— Да, но дело в том, что я не обсуждаю друга за спиной. Тогда бы я обманул ее доверие. Я бы точно так же не стал обсуждать тебя с Эрикой за твоей спиной.
Лисбет Саландер задумалась над его словами. Разговор осложнился, а сложных разговоров она не любила.
— Мне нравится заниматься с тобой сексом, — снова сказала она.
— А мне с тобой… но я по-прежнему гожусь тебе в отцы.
— Мне наплевать на твой возраст.
— Ты не можешь плевать на нашу разницу в возрасте. Из-за нее у нас едва ли смогут возникнуть длительные отношения.
— А кто говорит о длительных отношениях? — сказала Лисбет. — Мы только что закончили дело, в котором главную роль играли мужчины с дьявольски извращенной сексуальностью. Что до меня, так я бы уничтожила их всех подряд.
— Да уж, понятие компромисса тебе неведомо.
— Да, — сказала она, улыбнувшись своей кривой невеселой улыбкой. — Но ведь ты-то не такой.
Она встала.
— Я иду в душ, а потом собираюсь голой улечься в твою постель. Если ты считаешь себя слишком старым, можешь отправляться спать на раскладушку.
Микаэль посмотрел ей вслед. Какие бы заморочки у Лисбет Саландер ни присутствовали, стыдливость к ним, во всяком случае, не относилась. Он постоянно проигрывал ей в спорах. Через некоторое время он поднялся, забрал в дом кофейные чашки и пошел в спальню.
Они встали около десяти, приняли вместе душ и сели завтракать в саду.
Около одиннадцати позвонил Дирк Фруде. Он сообщил, что похороны состоятся в два часа, и спросил, собираются ли они присутствовать.
— Не думаю, — ответил Микаэль.
Потом адвокат попросил разрешения зайти к ним часов в шесть, чтобы поговорить, и Микаэль охотно согласился.
Несколько часов у него ушло на то, чтобы разложить бумаги по коробкам и перенести их в кабинет Хенрика. Под конец остались только его собственные блокноты с записями и две папки с делом Ханса Эрика Веннерстрёма, которые он уже полгода не открывал. Микаэль вздохнул и сунул их в сумку.
Дирк Фруде опоздал и появился только ближе к восьми часам. Он был по-прежнему в траурном костюме и казался совершенно изможденным, когда опустился на кухонный диван и с благодарностью принял из рук Лисбет чашку кофе. Лисбет обосновалась за приставным столом и уткнулась в свой ноутбук, а Микаэль стал расспрашивать Фруде о том, как восприняли родственники воскрешение Харриет.
— Можно сказать, что оно затмило кончину Мартина. Сейчас уже о Харриет пронюхали и СМИ.
— И как вы объясняете ситуацию?
— Харриет побеседовала с журналистом из «Курирен». Она рассказала, что сбежала из дома, потому что не ладила с родственниками, но что у нее все сложилось удачно, поскольку теперь она возглавляет компанию с таким же оборотом, как у концерна «Вангер».
Микаэль присвистнул.
— Я понимал, что австралийские овцы приносят доход, но не знал, что ранчо настолько процветает.
— На ранчо все идет замечательно, но это не единственный источник ее доходов. Семья Кочран занимается разработкой месторождений, опалами, транспортировкой, электроникой, владеет предприятиями обрабатывающей промышленности и много чем еще.
— Опля. И что же теперь будет?
— Честно говоря, не знаю. Народ прибывал в течение всего дня — впервые за много лет семейство собирается вместе. Появились представители клана по линии Фредрика Вангера и Юхана Вангера, а также молодежь — те, кому от двадцати лет и больше. Сегодня вечером в Хедестаде находится около сорока Вангеров. Половина из них сидят в больнице и утомляют Хенрика, а другие беседуют в гостинице с Харриет.
— Харриет стала огромной сенсацией. А сколько народу знает правду про Мартина?
— Пока что только я, Хенрик и Харриет. Мы долго беседовали втроем. Вся эта история с Мартином и… его извращениями в данный момент многое отодвигает для нас на задний план. Концерн оказался в колоссальном кризисе.
— Это понятно.
— Естественный наследник отсутствует, но Харриет на некоторое время задержится в Хедестаде. Нам необходимо, в частности, выяснить, кому что принадлежит, как будет распределяться наследство и тому подобное. Харриет ведь имеет право на долю в наследстве, которая, находись она здесь все время, была бы достаточно большой. Это просто кошмар.
Микаэль засмеялся. Дирку Фруде было не до смеха.
— Изабелла окончательно сломалась. Ее положили в больницу, и Харриет отказывается ее навещать.
— Я ее понимаю.
— Зато из Лондона приезжает Анита. На следующей неделе мы созываем семейный совет, и впервые за двадцать пять лет она будет в нем участвовать.
— Кто станет новым генеральным директором?
— Пост стремится занять Биргер, но об этой кандидатуре не может быть и речи. Хенрик будет временно исполнять обязанности генерального директора, прямо из больницы, пока мы не назначим кого-нибудь либо со стороны, либо из членов семьи…
Он не закончил предложение. Микаэль вдруг поднял брови:
— Харриет? Вы шутите.
— Почему? Несомненно, она компетентная и уважаемая деловая женщина.
— Ей ведь надо заниматься предприятиями в Австралии.
— Да, но в ее отсутствие там прекрасно справляется ее сын Джефф Кочран.
— Он же studs manager на овечьей ферме. Если я правильно понял, он следит за тем, чтобы овцы правильно спаривались друг с другом.
— Он получил экономическое образование в Оксфорде и юридическое в Мельбурне.
Микаэль вспомнил потного, мускулистого, обнаженного до пояса мужчину, который вез его в ущелье, и попытался представить его в костюме в узкую белую полоску. Почему бы и нет?
— В мгновение ока всего этого не решить, — сказал Дирк Фруде. — Но из нее получился бы идеальный генеральный директор. При хорошей поддержке ее приход мог бы означать для концерна совершенно новую экономическую политику.
— У нее нет знаний…
— Это правда. Харриет, разумеется, не может сразу полностью взять на себя управление концерном, будто с неба свалившись после нескольких десятилетий отсутствия. Однако наш концерн международный, и мы могли бы пригласить сюда американского исполнительного директора, который ни слова не знает по-шведски… Это бизнес.
— Рано или поздно вам придется разбираться с проблемой, связанной с тем, что находится у Мартина в подвальной комнате.
— Я знаю. Но мы не сможем что-нибудь о ней сказать, полностью не уничтожив Харриет… Я рад, что принимать решение по этому вопросу придется не мне.
— Черт побери, Дирк, вы не можете просто взять и скрыть то, что Мартин был серийным убийцей.
Дирк Фруде молча заерзал на диване. Микаэль вдруг ощутил во рту неприятный привкус.
— Микаэль, я нахожусь в… очень неловком положении.
— В чем дело?
— У меня есть сообщение от Хенрика. Оно очень простое. Он благодарит за проделанную вами работу и считает условия контракта выполненными. Это означает, что он освобождает вас от остальных обязательств, вам больше нет необходимости жить и работать в Хедестаде и так далее. То есть вы можете незамедлительно переезжать в Стокгольм и заниматься другими делами.
— Он хочет, чтобы я исчез со сцены?
— Отнюдь нет. Хенрик хочет, чтобы вы пришли поговорить с ним о будущем. Он говорит, что надеется быть в силах по-прежнему выполнять свои обязанности в правлении «Миллениума» в полном объеме. Но…
На лице Дирка Фруде отразилась еще большая неловкость, хотя казалось бы, что больше уже некуда.
— Но он уже не хочет, чтобы я писал хронику семьи Вангер.
Дирк Фруде кивнул. Он достал блокнот, открыл его и протянул Микаэлю.
— Он написал вам письмо.
Дорогой Микаэль!
Я глубоко уважаю твою независимость и не собираюсь оскорблять тебя, пытаясь указывать тебе, что писать. Ты вправе писать и публиковать все, что захочешь, и я не намерен оказывать на тебя какое-либо давление.
Если ты будешь настаивать, наш контракт останется в силе. У тебя достаточно материала, чтобы завершить хронику семьи Вангер. Микаэль, за всю свою жизнь я никогда никого ни о чем не умолял. Я всегда полагал, что человек должен следовать своей морали и собственным убеждениям. В настоящий момент у меня нет выбора.
Я прошу тебя как друга и совладельца «Миллениума» воздержаться от раскрытия правды о Готфриде и Мартине. Я знаю, что это неправильно, но не вижу никакого выхода из этого мрака. Я вынужден выбирать между двумя отвратительными вещами, и в проигрыше при этом оказываются все.
Я прошу тебя не писать ничего такого, что причинило бы еще больший вред Харриет. Ты на себе испытал, что значит стать предметом кампании в СМИ. Кампания против тебя носила довольно умеренный характер, но ты, вероятно, можешь себе представить, чем это обернется для Харриет, если правда выйдет наружу. Она промучилась сорок лет, и ей незачем еще больше страдать из-за действий ее отца и брата. Я прошу тебя также подумать о том, какие последствия эта история будет иметь для тысяч работников концерна. Это добьет ее и уничтожит нас.
