Джон Коннолли - Черный Ангел

Я успел заметить блеснувший в ее левой руке нож, всего на секунду опередив тот момент, когда лезвие ножа чуть не перерезало меня через всю грудь от левого бока до ключицы. Я сильно ударил ее в лицо, а когда Клаудия откинулась назад, ударил ее снова, вынуждая отступать до тех пор, пока она не оказалась на уровне одной из ниш. Она попыталась полоснуть меня ножом, но на сей раз я пнул ее, и она отлетела от меня в нишу и упала на камень. Я последовал за ней и, прижав ногой ее запястье к камням так, чтобы она не могла дотянуться до меня, отобрал у нее нож. Клаудия попыталась вцепиться в меня, но промахнулась, и я опять пнул ее, попав уже по сломанному носу. Она как-то по-звериному взвыла и прекратила шевелиться.

Я отступил от ниши, не поворачиваясь к ней спиной. Жар, как мне показалось, чуть поубавился, серебро перестало сочиться из стен. Потоки на полу и стене уже становились твердыми, и я больше не различал никаких звуков из-за камней. Я пошел туда, где лежал Брайтуэлл. Луис оторвал перед его рубашки, высвободив толстый, выпяченный живот. Рана сильно кровоточила, но он все еще оставался жив.

— Он выживет, если мы доставим его в больницу, — сказал Луис.

— Выбор за тобой. Алиса была частью тебя.

— Нет, — Луис сделал шаг назад и опустил пистолет. — Я ничего не понимаю, но ты-то знаешь.

— Если ты убьешь меня, я обязательно найду тебя, — голос Брайтуэлла звучал спокойно, хотя его лицо и было искажено болью. — Один раз я уже нашел тебя и обязательно найду снова, как бы долго мне ни пришлось искать. Я стану богом для тебя. Я уничтожу все, что ты полюбишь, и заставлю тебя смотреть, как буду рвать на части все, что тебе дорого. А потом мы вместе спустимся в мрак, и я буду с тобой и там. Не будет никакого спасения для тебя, никакого раскаяния, никакой надежды.

Он сделал длинный скрежещущий вздох. Я все еще слышал странную разноголосую какофонию, но теперь общий настрой изменился. В звуках голосов звучали нарастающая радость и надежда.

— Никакого прощения, — шептал Брайтуэлл. — Самое главное, никакого прощения. — Его кровь текла по полу. Она заполняла щели в каменных плитах, образуя какие-то геометрические фигуры, стекала к той нише, в которой лежала госпожа Штерн.

Она пришла в сознание, но была слаба и потеряла ориентацию. Она протянула руку к Брайтуэллу, и он, уловив движение, посмотрел в ее сторону.

Я поднял пистолет.

— Я приду за тобой, — пообещал ей Брайтуэлл.

— Да, — сказала она. — Я знаю, ты придешь.

Брайтуэлл кашлянул, зажимая рану на животе.

— Я приду за всеми ними, — сказал он.

Я выстрелил ему прямо по центру лба, и он прекратил свое бытие. Последний вздох отлетел от его тела. Я ощутил прохладу на лице, запахло соленым свежим воздухом. И наконец замолчал разноголосый хор.

Клаудия Штерн ползла по полу туда, где за каменной кладкой по-прежнему оставался тот, с кем она все еще пыталась возобновить контакт. Я двинулся к ней, чтобы не дать ей этого сделать, но тут раздался звук приближавшихся шагов. Кто-то двигался по туннелю позади нас. Мы с Луисом развернулись и приготовились преградить путь кому бы то ни было.

Из туннеля появился Бартек, а с ним Эйнджел, немного растерянный. За ними вышли еще пять или шесть человек, какие-то мужчины и женщины, и я понял наконец, почему никто не отреагировал на выстрел на улице, почему не заменили систему сигнализации и как последний фрагмент карты, сыгравший решающую роль, нашел дорогу из Франции в Седлец.

— Вы все это время знали обо всем, — выдохнул я. — Вы заманили их в ловушку и ждали их появления.

В это время четверо из тех, кто сопровождал Бартека, обошли нас и, окружив Клаудию Штерн, оттащили ее назад к открытой нише.

— Мартин раскрыл мне свой тайный замысел, — объяснил Бартек. — Он сказал, что вы доберетесь сюда, очень верил в вас.

— Я вам соболезную. Я слышал о том, что произошло.

— Мне будет его недоставать, — признался Бартек. — Думаю, я научился видеть в жизни радость через него.

Я услышал бренчание цепей. Клаудия Штерн начала издавать пронзительные звуки, но я не обернулся.

— Что вы с нею сделаете?

— В Средневековье это называли «испытание стеной». Жутко так умирать, но еще ужаснее так не умереть, если учесть, кем она себя считает.

— И есть только один способ выяснить, права ли она.

— К сожалению, да.

— Но вы не станете держать ее здесь?

— Мы все заберем отсюда со временем и снова спрячем. Седлец выполнил свою задачу.

— Это была западня.

— Но приманка должна быть настоящей. Они почуяли бы, если бы статуи не было. Ложь о потере должна была подкрепляться.

Вопли Штерн усилились, потом неожиданно стихли совсем.

— Пойдемте, — сказал Бартек. — Уже пора.

Мы стояли на кладбище. Бартек опустился на колени и счистил снег с надгробного камня. Показалась черно-белая фотография мужчины средних лет в костюме.

— Там тела, — напомнил я ему.

— Здесь и склеп, и кладбище. — Бартек улыбнулся. — Нам не составит труда спрятать их. Какая жалость, что Брайтуэлл не выжил.

— Это мой выбор.

— Знаете, а Мартин боялся его. И оказался прав. Брайтуэлл успел сказать что-нибудь прежде, чем умер?

— Он пообещал, что найдет меня.

Бартек осторожно взял мою правую руку и тихонько сжал.

— Пусть они верят в то, во что верят. Мартин говорил со мной о вас незадолго до своей смерти. Он сказал, что если кто и заплатил сполна за свои деяния, сколь бы ужасны они ни были, так это вы. Заслуженно или нет, но вы понесли достаточное наказание. Не добавляйте к этому ничего, наказывая себя сами. Брайтуэлл или кто-то вроде него вечно будет существовать в этом мире; и все другие тоже. Но всегда найдутся те мужчины или женщины, кто готов противостоять им и всему, что они представляют, но когда-нибудь вас уже не будет в их числе. Вы обретете покой вот с таким камнем над головой, и воссоединитесь с теми, кого вы любили и кто взаимно любил вас. Но помните! Чтобы получить прощение, вы должны верить в возможность прощения. Вы должны просить об этом, и вам оно будет дано. Вы понимаете меня?

Я кивнул. Мои глаза горели. Я зачерпнул слова из моего детства, от темных исповедален, населенных невидимыми священниками и Богом, который внушал благоговейный ужас и надежду на Его милосердие.

— Благослови меня, Отче, поскольку я согрешил...

И слова потекли из меня, прорываясь наружу вместе с мутным потоком грехов и сожалений, освобождая меня от себя самого. И в какой-то момент я услышал слова, которые Бартек прошептал мне прямо в ухо:

— Вы слышите меня? Ваши грехи отпущены.

Я слышал его, но не мог в это поверить.

Дни опадают, словно листья. Все тихо теперь.

Болотная трава почернела, и, когда ветер дует с юго-востока, он приносит с собой запах гари. Кто-то наткнулся на обугленное тело лебедя, плавающее в воде, и обгоревшие останки землероек, и зайцев в обугленном подлеске.

Я проследил молодую проститутку по имени Эллен до Десятой авеню, всего за пару блоков от Таймс-сквер. Как я слышал, после смерти Джи-Мэка ее взял под свое крыло новый сутенер, средних лет серийный мучитель женщин и детей, который называл себя папаша Бобби, и любил, когда его девочки называли его папаша или папочка.

Я наблюдал, как она встала на углу с сигаретой в правой руке. Эллен была совсем другая теперь. Раньше она поддерживала нарочитый внешний налет самонадеянности и держалась самоуверенно. И, если она и не чувствовала себя таковой в действительности, она достаточно искусно подделывалась под оригинал, чтобы умудряться вести жизнь, которая была навязана ей обстоятельствами. Теперь она выглядела потерянной и хрупкой. Что-то надломилось внутри нее, и она казалась даже моложе, чем была на самом деле. Я реально представлял, что это устраивало папашу Бобби много больше, поскольку он мог продавать ее мужчинам, чьи вкусы требовали четырнадцати— или пятнадцатилетних, но отыгрывались со всей свирепостью они в результате на ней, а не на нем.

Я мог видеть и папашу Бобби, где-то посередине блока прислонившегося к витрине магазина повседневных товаров, притворявшегося, что читает газету. Как и большинство сутенеров, он держался на расстоянии от своих женщин.

Я наблюдал, как один мужчина запал на Эллен еще от выхода из подземки. Он был маленький и бледный, в детской кепочке, низко натянутой на голову. Кепка не могла скрыть его глаз, наоборот, в тени ее козырька они только ярче сияли голодным блеском. Правой рукой он нервно и безостановочно теребил маленький серебряный крестик, свисавший с кожаного ремешка на его левом запястье. Ошибочное решение, предложенное священником или врачом. Они-то, возможно, думали, что, когда он почувствует вожделение, прикосновение к кресту даст ему силы сопротивляться своему непреодолимому желанию. Только это прикосновение к кресту вместо предполагаемого положительного эффекта стало элементом его приготовлений, символом его сексуальности, каждое поглаживание отщелкивало возрастание возбуждения и приближение к вожделенной отметке, так что секс и религия неразрывно слились в единое греховное действие.