Каждое утро, вставая кормить первый раз ребенка, Кей Адамс-Корлеоне видела, как мама Корлеоне, жена дона, садится в машину и один из телохранителей увозит ее куда-то из парковой резиденции, а через час привозит назад. Вскоре она узнала, куда столь неукоснительно ездит каждое утро ее свекровь. В церковь. Часто на обратном пути мама Корлеоне заходила к ней выпить чашку кофе и полюбоваться на младшего внука.
Разговор всякий раз начинался с вопроса, отчего бы Кей не подумать о переходе в католичество, ― тот факт, что сына Кей уже крестили по протестантскому обряду, в расчет не принимался. Кей, со своей стороны, сочла удобным поинтересоваться однажды, почему миссис Корлеоне посещает церковь каждое утро и обязательно ли такое правило для всякого католика.
Ее вопрос, по-видимому, навел собеседницу на мысль, что это опасение и удерживает Кей.
― Нет-нет, зачем. Другой католик и носа в храм не кажет, кроме как на Пасху и Рождество. Когда потянет, тогда и идешь.
Кей улыбнулась:
― Тогда почему же вы-то ни дня не пропускаете?
Невозмутимо, как будто речь шла о чем-то вполне обыденном, мама Корлеоне ответила:
― Я ― из-за мужа. ― Она показала пальцем на пол. ― Чтобы он не попал сюда. Каждый день молюсь о спасении его души ― чтобы он попал вон туда. ― Она показала наверх.
Это было сказано с плутовской усмешкой, точно она каким-то образом противодействовала тем самым воле мужа. С ехидцей было сказано, проступающей сквозь достаточно суровый облик пожилой итальянской матроны. И, как всегда в его отсутствие, ― с оттенком непочтительности по отношению к всемогущему дону.
― А как себя чувствует ваш муж? ― вежливо осведомилась Кей.
Мама Корлеоне пожала плечами:
― Другим человеком стал после того, как в него стреляли. Дела целиком переложил на Майкла, а сам занимается глупостями ― огородом своим, перцем, помидорами. Вроде как снова впал в крестьянство. Мужчины, от них никогда не знаешь, чего ждать.
Немного позже с дальнего края пятачка могла прийти поболтать Конни Корлеоне со своими двумя детьми. Кей любила невестку ― за бойкий нрав, за несомненную привязанность к брату. Она учила Кей стряпать итальянские кушанья, любила изредка принести на пробу Майклу и более изысканные яства собственного приготовления.
В то утро Конни, следуя своей привычке, принялась выпытывать у Кей, действительно ли Майкл хорошо относится к ее мужу Карло или только делает вид. У Карло с самого начала не сложились отношения с семейством, но ведь за последние годы он исправился. Успешно ведет дела в профсоюзе, а сколько ему приходится работать, и не за страх, а за совесть! Сам-то Карло, говорила Конни, всегда относился к Майклу как нельзя лучше. Хоть, правда, Майкла все любят, точно так же, как их отца. Майкл и есть вылитый отец. И слава богу, что заправлять семейным делом по импорту оливкового масла отныне станет Майкл...
Кей давно уже обратила внимание, что всякий раз, когда речь заходит об отношении семейства Корлеоне к Карло, Конни с какой-то лихорадочной жадностью ждет похвал по адресу мужа. Кей видела ― только слепой не увидел бы, ― с какой озабоченностью, чуть ли не страхом, Конни выведывает, нравится ли Карло Майклу. Однажды вечером она заговорила об этом с мужем, прибавив, что не понимает, почему в семье никто никогда не произносит ― по крайней мере, при ней ― даже имени Санни Корлеоне. Кей как-то попыталась выразить дону и его жене свое сочувствие по поводу его гибели ― ее выслушали в холодном до неприличия молчании и тотчас перестали замечать ее присутствие. Она и Конни пробовала вызвать на разговор о старшем брате ― и тоже безуспешно.
Жена Санни, Сандра, забрав детей, переехала во Флориду, где жили ее родители. Приняты были определенные меры финансового характера, дабы обеспечить ей и детям безбедное существование, поскольку Санни не оставил после себя состояния.
Майкл с неохотой рассказал, что произошло в тот вечер, когда Санни был убит. Что Карло избил жену, а когда она позвонила родителям, к телефону подошел Санни и, не помня себя от ярости, помчался заступиться за сестру. Поэтому, естественно, Конни и Карло постоянно тревожит вопрос, не считают ли их в семье косвенными виновниками гибели Санни. Но это не так, сказал Майкл. Свидетельством тому ― их переезд сюда, в имение дона, и важный пост в профсоюзном аппарате, который доверили Карло. Теперь Карло образумился, бросил пить, бросил таскаться по бабам, перестал выпендриваться. Семейство довольно его работой и поведением за последние два года. Никто не винит его в том, что произошло.
― Раз так, то отчего бы их не позвать как-нибудь вечером в гости и не успокоить твою сестру на этот счет? Она же, бедная, прямо извелась, гадая, какого ты мнения о ее муже. Скажи ей. И пусть она выкинет из головы эти пустые тревоги.
― Я не могу, ― сказал Майкл. ― У нас в семье не говорят на такие темы.
― Ну тогда хочешь, я ей передам твои слова?
Странно, что он так долго обдумывал свой ответ, ― казалось бы, что может быть естественнее? Наконец он сказал:
― По-моему, не стоит, Кей. Едва ли это поможет. Она все равно будет тревожиться. Что ни делай, что ни говори.
Кей оторопела. Так, значит, не случайно Майкл, несмотря на все проявления любви со стороны Конни, всегда ведет себя с нею несколько более сдержанно, чем с остальными?
― Но ты действительно не винишь ее за то, что Санни убили?
Майкл вздохнул:
― Да нет, конечно. Она моя младшая сестренка, я не могу ее не любить. И не жалеть. Карло, хоть он и выправился, ― не тот муж, какой ей нужен. Что тут поделаешь. Давай больше не будем об этом.
Нажимать, настаивать было не в характере Кей; она отступилась. Она успела убедиться, что на Майкла вообще лучше не давить, ― он становился холоден, неприятен. Она знала, что лишь она одна из всех на свете способна поколебать его волю, но знала также, что если будет пользоваться своей властью над ним слишком часто, то утратит ее. А между тем за два года совместной жизни она полюбила его еще сильней.
За то полюбила, что он был всегда справедлив. Странная, казалось бы, вещь. И тем не менее он был действительно справедлив к окружающим ― ни тени своеволия, произвола, даже в мелочах. Нельзя было не заметить, что Майкл сделался к этому времени чрезвычайно значительной фигурой, ― люди шли к нему за советом и помощью, уважительно прислушивались к его мнению, ― но больше всего покорил он ее иным.
С тех самых пор как Майкл возвратился с Сицилии с отметиной на лице, всякий в семействе считал своим долгом приставать к нему с разговорами о пластической операции. Особенно усердствовала в этом его мать ― так, однажды во время воскресного обеда, когда за столом в родительском доме собрались все Корлеоне, она прикрикнула на сына:
― Да займись ты своим лицом, Христа ради, а то прямо гангстер какой-то из кинофильма! Жену бы пожалел! И из носу течь перестанет, как у пьяного ирландца!
Дон, сидящий во главе стола, где ничто не могло укрыться от его внимания, спросил у Кей:
― Тебе это мешает?
Кей покачала головой. Дон сказал жене:
― Он больше не твоя забота. Тебя это не касается.
Она мгновенно умолкла. Не потому, что боялась мужа, а потому, что спорить с ним по такому поводу в присутствии других было бы неуважением к нему.
Из кухни, прервав стряпню, показалась красная от плиты Конни, любимица дона.
― А я тоже считаю, пусть займется. Он у нас, до того как его изувечили, был самый красивый в семье. Ну, Майк, давай, соглашайся!
Майкл обвел ее отсутствующим взглядом и ничего не ответил. Он, похоже, просто-напросто пропустил мимо ушей все сказанное.
Конни подошла к отцу и стала рядом.
― Пап, скажи ему. ― Она положила руки на плечи дона и потерла ему загривок. Никто, кроме нее одной, не мог позволить себе подобную вольность. Трогательно было наблюдать ее любовь к отцу, безоглядную, как у ребенка. Дон потрепал дочь по руке.
― Что ж ты нас моришь голодом? Сначала поставь на стол спагетти, а там уж разговоры разговаривай.
Конни оглянулась на мужа.
― Карло, а ты что молчишь? Скажи, пусть Майк приведет лицо в божеский вид. Может, тебя он послушает. ― Ударение на слове «тебя» давало понять, что между Майклом и Карло Рицци существуют особые дружеские отношения, недосягаемые для других.
Карло, покрытый красивым загаром, с красивой стрижкой на белокурой голове, с безукоризненной прической, поднес к губам стакан домашнего вина.
― Майку никто не может указывать, что делать. ― Да, с переездом в парковую зону Карло стал другим. Он знал свое место в семье и строго его держался.
Было во всем этом для Кей нечто не совсем понятное, нечто ускользающее от стороннего глаза. Как женщина, она не могла не видеть, что Конни намеренно обхаживает отца, пусть это проделывалось искусно и даже искренне. Но это не был безотчетный порыв души. Ответ Карло следовало расценивать как мужественное постукиванье самого себя по медному лбу. Поведение Майкла ― как полный отказ замечать происходящее.
