— Они забрали его жену и дочь.
— О боже! Но кто они, эти люди? КТО ЭТИ ЛЮДИ?!
Она лишь с огромным трудом сдерживала рыдания.
— Почему он не сможет нам помочь?
— Он пьян от гнева, — коротко произнес Николя.
Одри недоуменно моргнула, потом вдруг осознала, что они куда-то едут.
— Куда мы едем? Что нам делать… со всем этим?
— Я собираюсь их найти. И попытаться вернуть твоего сына. Да, конечно, стоило бы связаться с полицией — у меня есть знакомый лейтенант в Париже, — начать расследование, потребовать судебного разбирательства, устроить процесс против твоего мужа… но у нас на это нет времени. Нет времени, понимаешь? — мягко повторил Николя, надеясь немного ее успокоить.
— Но… значит, ты знаешь, где они прячутся? Где они живут?..
— Я ни в чем не уверен, но у меня есть одна идея.
Он резко затормозил. Одри взглянула в окно и увидела задний двор «Сент-Экзюпери» — со стороны кухни и хозяйственных служб. Они просто объехали основное здание лицея.
— Они… здесь? — вздрогнув, спросила она.
— Не совсем. Но отсюда к ним можно попасть. Здесь начинается дорога, которая может к ним вывести.
Одри снова взглянула в окно — она еще никогда не видела здание лицея с этой стороны. Вид мрачной черной громады заставил ее снова вздрогнуть.
— Я ничего не понимаю, Николя, но и иду с тобой.
— НЕТ!
Она буквально подскочила на сиденье.
— Ты не пойдешь туда, Одри. Да, речь идет о твоем сыне, но также о моем… старом друге. Я знаю, куда идти. Я знаю, как с ним разговаривать. К тому же кто-то из нас должен оставаться снаружи, понимаешь? На тот случай, если понадобится на них надавить — сказать, что, если через определенное время я не вернусь, ты отправишься в полицию. Что уже известно, где они скрываются и что делают. Известны их имена… Ты должна оставаться здесь и ждать меня. Да, и еще: тебе нужно будет отъехать чуть подальше. В укромное место. Вот ключи. Закройся в машине и жди меня. Я скоро вернусь. И… я тебя люблю.
Он вышел из машины и захлопнул дверь, оставив Одри в одиночестве, окаменевшую от ужаса. Она смотрела вслед Николя до тех пор, пока он не скрылся в тумане, шагнув под низкую арку, за которой открывался вход на задний двор, — почти уверенная в том, что никогда больше его не увидит.
* * *
Бертеги был почти у цели. Стена уже поддавалась. На ее разрушение понадобилось всего несколько минут, поскольку он вложил в удары всю свою ненависть. Комиссар долбил стену с такой силой, которой сам в себе не подозревал, между тем как в мозгу вспыхивали ужасные видения: замученная дочь, изнасилованная жена… Что те собираются с ними сделать? Он уже знал, на что они способны. Он видел Талькотьер. Чувствовал запах смерти.
ХРЯСЬ!
Весь подвал затрясся от жестокого удара. За ним последовал еще один. И еще!
Грохот обваливающихся кирпичей вызвал на его губах злорадную улыбку. Теперь в стене была дыра. Бертеги склонился к ней и посветил внутрь. За стеной было помещение, похожее на небольшой зал. Бертеги окончательно убедился в том, что в подвале кроется некая тайна.
Это открытие придало ему сил, и он выпрямился, чтобы с удвоенной энергией довершить работу. Пот заливал ему глаза, но он этого почти не замечал. Он думал только об одном: они еще живы? ОНИ ЕЩЕ ЖИВЫ?
ХРЯСЬ! ХРЯСЬ!
Часть стены обрушилась. Образовавшийся пролом был достаточно широким, чтобы комиссар смог пройти. Бертеги немного отдышался, потом отбросил кувалду и взял вместо нее пистолет. Снова заглянул в пролом: небольшая комната, душная, даже удушающая — оттуда волнами накатывал запах сырой земли и какой-то гнили…
Ни одной живой души, очевидно… Да и как могло быть иначе?
Бертеги перелез через уцелевшую часть стены, стараясь не оцарапаться о кирпичи, торчавшие по краям пролома, словно детали гигантского конструктора «Лего». Осветил фонариком потолок, стены, пол. Голые камни, пустые подсвечники… перевернутый крест, вырезанный в стене, — точно такой же, как в Талькотьере, огромный магический круг с пентаклем, начерченный на полу… и — он чертыхнулся от досады — еще одна дверь!
Бертеги приблизился к двери. Она была старой и трухлявой, однако запертой на прочный врезной замок, из тех, какие делали в старину. С таким замком было сложнее справиться, чем с висячим. Но у комиссара не было выбора. Он вернулся в ту часть подвала, где громоздился старый хлам, и осветил его фонариком в поисках какой-нибудь подушки. Вместо нее ему подвернулась перина. Это тоже годилось. Бертеги подтащил перину к запертой двери, свернул в рулон и просунул в него дуло пистолета. Потом выстрелил. Выстрел был приглушенный и не мог привлечь чье-либо внимание. Затем Бертеги отбросил перину, над которой взлетело облачко перьев, и посмотрел на замок. Тот почернел и оплавился.
Бертеги взялся левой рукой за ручку двери, сжимая правой пистолет, глубоко вздохнул и рванул на себя дверь изо всех сил. Она распахнулась. За ней зияла непроглядная черная пустота.
Взяв фонарик, он посветил внутрь и увидел нечто вроде низкого сводчатого коридора, уходящего в темноту. Ему вспомнились слова доктора Либермана: «Во многих старинных домах есть подземные ходы, которые ведут в самые недра города…»
Значит, из подвала Ле Гаррека можно было попасть не только в комнату, похожую на убежище вампиров, но еще и в подземный ход. И куда-то по этому ходу выйти… Может быть, туда, где заперты Мэрил и Дженни?
Не раздумывая, Бертеги двинулся вперед.
Женщина, одетая в старый потрепанный розовый халат, сидела напротив нее в старом кресле, под тусклым светом лампы. Хотя «сидела» было не совсем подходящее слово — женщина скорее растекалась, словно гигантская медуза. Нептунианка, без всякого сомнения, подумала Сюзи Блэр. Знак Рыб — или же Рыбы в асцеденте… Нептун иногда порождает гениев или великих мистиков. Среди нептуниан также много тех, кто подвержен неврозам, приводящим к всевозможным излишествам, — таков их способ бегства от реальности…
— Он пришел однажды днем, — наконец сказала женщина. — Когда я присматривала за ребенком…
Сюзи не произнесла ни слова. Женщина особо не противилась, когда ее сын ввел в квартиру незнакомую гостью, — лишь изумленно раскрыла глаза, но почти сразу же обмякла, сдалась, даже не пытаясь бороться. Однако Сюзи знала, что излишний нажим не приведет ни к чему хорошему.
— Он никогда не думал, что у него может быть ребенок, — продолжала она монотонным голосом, глядя в одну точку пред собой. На ее оплывшем лице отражалась огромная усталость. — Он никогда не интересовался девушками… во всяком случае, так, как все остальные…
Я его всю жизнь знала. Моя мать вела хозяйство у них в доме — она была кем-то вроде экономки, потому что это были не те люди, которые довольствовались бы обычной домработницей… Да, я его знала. И его мать, и сестру… Его сестра…
Она недоговорила. Не дряблый двойной подбородок задрожал.
— Когда он собрался уезжать в Париж, он попросил меня поехать вместе с ним. Ему нужен был кто-то для разных поручений Кто-то из Лавилль-Сен-Жур, кто знает город и его самого… знает, что здесь происходит. Я всегда знала, кто он на самом деле…
Он попросил меня наблюдать за ней… за этой художницей. Еще до того, как у нее родился ребенок. Присматривать за ней… издалека. Даже в то время, когда шел процесс по его делу, и… все прочее. Я делала все, как он говорил.
Женщина замолчала, переведя глаза на бутылку. Сюзи по-прежнему хранила молчание. О, безусловно, ее собеседница нептунианка: любое волнение в их застывшем подводном мире вызывает у нептуниан растерянность и смятение и заставляет их искать защиты у наставников и учителей — самого разного сорта… Любила ли она своего патрона или смертельно боялась? Так или иначе, она подчинялась ему беспрекословно.
— Я сблизилась с ней и, когда они с мужем переехали сюда, последовала за ними. Поселилась в том же самом подъезде. И стала ждать.
Он появился примерно полтора года спустя после… после пламени. Я знала, что он должен вернуться. Потому что я дала ему знать о ребенке. И о том, что это его ребенок. В этом я была уверена — он как две капли воды был похож на его младшую сестру в том же возрасте.
Теперь ее слабый и как бы тоже дряблый голос звучал тверже, и фразы лились одна за другой без всяких затруднений.
— Именно я за ним присматривала, потому что они оба работали — а она еще и рисовала, для этого тоже нужно было время. Вот тогда он и приходил — так часто, как только мог. У него был ключ от парковки. Он входил с той стороны и пешком поднимался по лестнице, чтобы ни с кем не столкнуться: здешние жильцы всегда ездят на лифте. Он подолгу оставался с ребенком. Разговаривал с ним. Целыми часами… Я никогда в жизни не видела, чтобы мужчины так долго разговаривали с детьми. О, конечно, он был не такой, как другие отцы. Он никогда не сюсюкал, не разговаривал тем языком, каким обычно говорят с младенцами. Нет, он рассказывал ему, как взрослому, о Лавилле — о горгульях на соборе, о лицее «Сент-Экзюпери»… и о тумане… и о парке… И говорил, что однажды они там встретятся. Что это судьба. Что он наследник и его сын будет наследовать ему. Да, они встретятся, потому что так предрешено судьбой. И тогда ребенок узнает, кто его настоящий отец. И поймет, почему должен стать его наследником, — иными словами, пойти по предначертанному пути. За это придется заплатить величайшими страданиями, говорил он, которые будут мучительны и сделают ребенка несчастным: он потеряет человека, которого считал своим отцом, но который ему на самом деле не отец, — и когда-нибудь он об этом узнает. О да, он говорил и говорил — целыми днями… потом брал ребенка за ручку и проводил ею по своему лицу — как будто хотел, чтобы тот к нему привык.
