— Для тебя это опасно, для нас — тоже. — Говорить было больно, но Лёха себя заставил, поборов отвращение к себе за такие слова, — Мы уже выяснили, что язык за зубами ты держать не умеешь. Ситуации бывают разные. Могут попасться простые отморозки, а могут умелые палачи. Пять минут и ты взвоешь, выдашь абсолютно всё, что знаешь, а потом тебя пришьют. Поэтому лучше тебе лишний раз рядом с нами не светиться, а в идеале — не пересекаться вообще и делать вид, что мы друг друга не знаем.
— Лёха. — Катя не повысила голос, но со стуком поставила чашку на стол. — Если я тебе настолько противна, то так и скажи.
Самой от себя противно стало. Конечно, нашёл, чем её задеть! Как будто человек, не умеющий, как Ворон, стискивать зубы и посылать всех нахуй, не имеет право быть счастливым.
— Проблема, которая тебя заботит, решаема. — Катя покопалась в сумочке и достала оттуда пачку таблеток-капсул. — Я взяла у мамочки. Съедаешь одну, и умираешь в течение пяти минут. Уж пять минут я помолчу, как думаешь? Или даже на это, по твоему мнению, не способна?
Смотрела пристально, вопросительно подняв одну бровь. Голубые глаза были полны боли, обиды и страха. Не страха перед будущим, о котором говорил Лёша, а страха перед будущим без него вообще. Разозлится сейчас, замахнётся здоровой рукой и прогонит взашей, а ей потом никогда больше не найти тепла и покоя. Кто ещё согласится терпеть под боком шлюху?
— Ты... — начал было Лёха, заткнулся, глядя на таблетки. Медленно выдохнул через нос. "Недооценил" мешалось с "А хватит ей духу вообще?"
Ему не хотелось так. Что бы Катя глотала эти таблетки, чтобы вообще сложилась такая ситуация, что ну пришлось. А ведь может не успеть — что тогда? Не станет же таскать капсулу постоянно за щекой.
— Ты мне противна. — подтвердил Алексей. — Поэтому допивай и уходи.
Катя и не собиралась допивать этот противный чай. Вытащила одну таблетку, взяла в рот, поднялась и поцеловала его. Сердце билось быстро-быстро, пугающая капсула лежала под языком, и даже получалось её не задевать. Мамочка сказала: «Безопасны, пока не раскусишь», но Катя и раскусить сейчас была не против, если Лёша отстранится, оттолкнёт, заорёт что-то похлеще, больнее... но пока она только, закрыв глаза, чувствовала его губы и не хотела обнимать — всё равно обижалась, хотя и пыталась казаться сильной. Таким было её, так и не вырвавшееся: «Не верю!», а ещё тихое, забитое «А кому мне ещё доверять?».
В груди всё сдавило от навалившегося ощущения беспокойства. Хрен знает, насколько там эти капсулы твёрдые, вдруг сейчас просто разойдутся и отравят? Насрать на себя, но ведь она тоже...
«Дура»
Алексей не оттолкнул, но отстранил её от себя, смотрел в глаза и шумно дышал, пока читал во взгляде всё, что боялся там прочесть.
— Выплюнь. «Сейчас же», —сухо сказал приказным тоном. — Я не собираюсь тебя пытать.
Сердце бешено билось, ухало в бездну без шанса выбраться обратно. Едва Катя выплюнула, он рывком притянул её к себе, напористо целуя. Хотелось прижимать к себе совсем плотно, но одной руки было мало, а вторую он старался вообще не тревожить, потому что за бинтами скоро нужно было бы отправляться в аптеку. Пока целовал — думал о том, что делать этого точно не стоит, что обещал, что... Но в итоге посылал всё это куда подальше.
— Так понятнее? — уже мягко спросил после. — Я не хочу, что бы тебе даже пришлось думать об этих таблетках. Я. За тебя. Боюсь.
Поцелуй не остался на губах, а осел на сердце сладким тягучим чувством собственной правоты. Она не ошиблась в нём, а в себе не ошибалась уже давно. Он влёк её за собой — она летела, бабочкой на свет.
— Я знаю, Лёш, — ласково ответила, прильнула к груди, положила голову ему на плечо. — Я уже всё поняла. Но я не хочу оставлять тебя одного, понимаешь? Я тоже боюсь... с тобой тоже столько всего может случиться... — Катя вздохнула. — Я же просила, не прогоняй. Это у тебя сил и воли хоть отбавляй, а мне тяжело ещё и с тобой ругаться. Давай лучше вместе... и против всех, а?
А то правильно он сказал — пытка. Оставаться мягкой и ласковой, честной и открытой, пока он закрывался, ругался, говорил обидные вещи и прятал свои страхи ради чего-то совершенно не достижимого сейчас. Катя не была дурой, знала, на что подписывается. Понимала, куда всё это её приведёт, но хоть раз в жизни хотела прийти туда с гордо поднятой головой.
Лёху разрывало желание согласился, зарыться ладонью в волосы и пониманием, к чему это ведёт.
"Революция" — дразнилось. Лёха невольно вспоминал, что митинг был на Сенатской площади, а скоро декабрь. Передёргивало.
— Со мной уже случилось, — подметил Лёха, — Если хочешь в одной тарелке — хорошо.
Приподнял её голову за подбородок пальцами, осторожно опять накрыл поцелуем — едва касаясь, ощущая трепетное дыхание.
— Со своей профессией завязываешь. Не обсуждается.
— Думаешь, меня отпустят? — нахмурилась Катя. — Вот так просто?
Она бы и сама была не против. Не раз пыталась, заглядывала к мамочке с бутылкой коньяка, просила вернуть её документы — всего-лишь для поездки в другой город — но та, пьяная, могла только начать приставать, но точно не отпустить. Шлюхи — собственность борделя. Это стоило усвоить каждой. А кто пытался сбежать... о них Катя даже вспоминать боялась. Да, смирилась, нашла плюсы, привыкла, за столько лет-то... а тут Лёша и его требования.
— Я разберусь. — пообещал Алексей. — Подёргаю за некоторые ниточки.
Нахмурился. За всем этим как-то и подзабыл, что Катя не самовольная. Что у него есть? Влияние некоторых заказчиков, которые не откажут в давлении. Бордель от одной девочки не обеднеет, хотел он надеется. В крайнем уж случае постарается договорится бабками. В подобных вопросах они всегда были хорошим аргументом, но это следовало оставить на крайний случай. С деньгами пока что были проблемы, которые нужно было как-то решать, а в условиях сильной засвеченности и раненой руки кидать клич о готовности работать — так себе идея. Чревато. Лёха не слышно скрипнул зубами.
— Рассказывай — где, кто мамка и вообще всё, что может быть нужным.
Катя села обратно, снова глотнула чай. Даже несмотря на то, что он остыл, сейчас уже не казался таким противным. В сравнении с предстоящим разговором уж точно.
— Юридически это благотворительная организация «Цветы жизни», спонсирующая детский дом «Солнышко». Мамочка сидит в директорах и там, и там. По факту — прачечная и сеть борделей. Мы выгодны государственным чиновникам, а чиновники выгодны нам. Все воспитанники детдома становятся работниками сети. Куда они денутся на улице без денег, связей и документов...
Катя поморщилась, вспоминая, как её поставили перед фактом: «Завтра к тебе придёт очень важный дядя. Справишься — мы тебя устроим на работу». Все, кто хотел жить — справлялись. Катя хотела. Остальные замерзали на улицах, попадали в руки продавцов органов или прочно садились на иглу.
Из детдомов никого не забирали. Совсем.
И повезло, по-настоящему повезло, что милая девочка из хорошей семьи смогла пережить смерть матери: мать просто однажды не вернулась с работы — сердечный приступ — а после школы Катю встретили полицейские; смогла остаться собой после трёх лет ада — иначе детский дом назвать было нельзя — и сохранила человеческий облик даже когда первое время стоила копейки, ничего не умела, но очень хотела выжить. Тогда требовали отработать все деньги, потраченные организацией на её содержание в детском доме, и только через два года непрерывной пахоты получилось вздохнуть свободно. Ей даже подарили квартиру, только зарегистрирована она была, конечно, не на Катю. А некоторые знакомые до сих пор возвращали не три года содержания, а каких-нибудь десять...
— Я даже не могу сказать, кто обеспечивает крышу, потому что один раз к нам наведывался сам министр внутренних дел. Может, и просто так, но если мамочка его знает... Лёша, я боюсь, это почти невозможно. Максимум, что я могу — поменять классификацию на администратора, но для этого нужно образование.
