Он жадно вбирал глазами Акико с глубоким сексуальным волнением. Он не испытывал к ней той агрессивной тяги, какую испытывал к Юко или к многочисленным партнерам-мужчинам. Он ощущал теплоту, которая была для него утешением. Он понял, что говорил ей сегодня не то, о чем думал, причиняя ей страдания, сам того не подозревая.
Внезапно стало темнеть, небо заволокло пеленой низких облаков. Воздух сделался влажным и тяжелым. Все предвещало скорый дождь или снег. Темный пурпур сумерек опустился на землю.
— Похоже, что надвигается буря, — сказал он. — Пора уходить.
Он пытался отвести от нее свой взгляд, но не мог. Сейчас он был похож на ребенка, перед которым поставили вазу со сладостями. И в то же время он хотел оборвать невидимую нить, которая все туже связывала их. Для него было важно вновь вернуть самообладание и доказать себе, что новые чувства не повлияли на систему его ценностей, не изменили их, что непоколебимое воинственное начало все еще бурлит в его жилах.
Он поднялся и направился прочь, словно забыл о ее существовании. Акико собиралась пойти за ним, но заметила, как он свернул с дороги, будто что-то искал среди сосен.
В этот момент он повернулся. Левой рукой он держал за загривок мохнатое серое существо.
— Эй, Акико-сан, смотри кого я нашел! Волчонок!
Акико осторожно приблизилась к нему. Он весь светился такой беззаботной, почти детской радостью. Она подумала, что приятно видеть его таким восторженным и беззаботным. Как бы она хотела продлить эти минуты! Но тут что-то стремительно пронеслось по воздуху в сторону, где стоял Сайго. Акико хотела крикнуть и предупредить его об опасности, но было слишком поздно.
Нечто большое и серое, рыча, накрыло Сайго своим телом. Сайго покачнулся и повалился на бок. Он машинально выпустил из рук волчонка. Но волчица рвала человека с беспощадной жестокостью.
Акико отпрянула, глядя, как два тела — человека и зверя — катаются по заснеженной земле. Она изогнулась, стараясь ухватить волчицу за загривок и освободить Сайго, но тот, отбиваясь, упал и, увлекая за собой зверя, покатился по насыпи вниз к реке.
Акико побежала к краю насыпи — до берега было в высоту футов двадцать; она увидела, что Сайго весь изогнулся, а лицо его искажено неистовой болью. Цепляясь за что попало, она сползла вниз по насыпи. Приземлившись на ягодицы, начала отчаянно бить зверя ногой, стараясь попасть носком ботинка в морду волчицы.
Волчица вдруг подскочила в воздухе, взвизгнула и, приседая на бегу, понеслась в сосновую рощу, где остался детеныш.
Акико стояла на коленях возле Сайго. Его лицо, плечи и предплечья были изранены. Следы от волчьих зубов виднелись повыше левого запястья. Однако все это было не так страшно, как изогнутый под неестественным углом позвоночник. Расширенные зрачки Сайго свидетельствовали о страшной боли, которую он сейчас испытывал.
С крайней осторожностью она перевернула его на живот. Она сразу поняла, что при падении он повредил верхнюю часть позвоночника об острые камни выступа насыпи. Бережно, словно врач, она провела пальцами по его изуродованной спине. Три, а может, и четыре позвонка были повреждены.
Она глубоко вздохнула. Помимо всего прочего Сунь Сюнь был сэнсэй “коппо”. Двумя пальцами он мог сломать любую кость в теле врага. Это было наиболее распространенной и хорошо известной частью “коппо”. Но Сунь Сюнь научил ее и другому виду “коппо”: “кацу”. Это была форма возвращения к жизни.
Однажды она видела, как он применяет “сэйкоцу”, разновидность “кацу”, и попросила его научить ее этому более эзотерическому и сложному искусству. Практике костоправов.
Акико понимала, что если она начнет лечение и допустит ошибку, то, вероятно, обречет Сайго на жизнь полупарализованного инвалида. А для него это все равно что смертный приговор. Но разве у нее есть выбор? Двигать его нельзя. И нельзя оставить одного даже на то время, какое понадобится, чтобы найти телефон. Он был уже в шоке и потерял сознание, значит, невозможно спросить, согласен ли он; если же она промедлит, его защитные силы могут истощиться, и он умрет.
Итак, она отбросила все свои страхи и принялась за работу. Двадцать минут она работала с одним лишь небольшим перерывом. Как она и предполагала, четвертый позвонок был поврежден. Она не знала, поможет ли здесь “сэйкоцу айки” и не знала, можно ли продолжать.
Она закрыла глаза и стала искать то немыслимое, что определялось знамением, голосом Разума. И тут инстинкт и нечто большее — чувство космической гармонии — подсказали ей, что нужно делать. Воздействуя большими пальцами рук на кюсё — жизненные точки — по обеим сторонам позвоночника, она стала нажимать внутрь и в стороны. Услышав звук, похожий на тот, с каким вылетает пробка из бутылки шампанского, она возблагодарила Будду за то, что он дал ей усердие и силу духа.
Потом она опустилась рядом с ним, сломленная усталостью, но испытывая и огромное облегчение, и ее горячее дыхание растопило ледяную изморозь на обнаженной спине Сайго.
Затем, приготовившись к трудному испытанию, она взвалила себе на плечи бессознательное тело Сайго, постаралась уложить его поудобнее и понесла домой.
* * *
— Значит, это и привело вас сюда, — сказал он.
Акико кивнула.
— Да, Сайго рассказал мне о вас. Это он предположил, что я могу войти туда, куда он не может.
— Я нахожу это дерзким с его стороны, — заметил он. — Но вряд ли неожиданным. Он не достоин того, чтобы появляться здесь. Я полагаю, что он вообще нигде не может надолго задержаться.
Эти слова задели ее, ибо она понимала, что Сайго по доброй воле расчищал ей путь, которого искал сам, но не мог обрести.
Кёки прервал ее мысли.
— Чего же вы ищете здесь, Акико-сан? Неужели вы думаете, что я смогу дать вам то, чего не дали другие?
— Я хочу научиться скрывать свою душу, — ответила она, — для проявления совершенного “ва”, даже когда я близка к тому, чтобы нанести удар по врагу.
Кёки налил еще чаю ей и себе. Они сидели друг против друга, скрестив ноги, на вымощенном камнем полу. Замок, в котором они находились и беседовали, был построен Иэясу Токугавой где-то в первой половине семнадцатого века для одной женщины, полупортугалки, полуяпонки по происхождению. Акико решила, что это была необычная женщина.
Снаружи комусо в тростниковой шапке играл на бамбуковой флейте нечто заунывное.
— Скажите мне, — заговорил он после паузы, — как это случилось, что у молодой девушки столько смертельных врагов.
Не было иного выхода, кроме как рассказать ему все об Икан и фуядзё, о Симаде, ее отце, и о тех, кто вложил в его руки вакидзаси, о двух смертельных ударах в живот, уничтоживших его “хара”. Его жизнь. Сеппуку.
Кёки закрыл ромбовидные глаза.
— Приятно видеть выражение столь благочестивого почтения к старшим со стороны молодых.
Он взял прошитый золотыми нитями веер, лежавший возле него, и принялся легко обмахивать им лицо. Это было женственно и, как показалось Акико, неподобающе для него.
Внезапно он перестал обмахиваться и бросил на нее пронзительный, испытующий взгляд. Веер бабочкой замер у его головы.
— Мое пользование веером беспокоит вас, Акико-сан?
Она должна была подавить свое желание солгать ему. Сайго предостерег ее от этого. Он говорил, что Кёки-сан сразу узнает и непременно попросит ее покинуть свою обитель. Акико стыдно было сказать правду, она покраснела.
— Веер кажется неподходящим для великого воина, подобного вам.
— Или вам.
— Я вовсе не воин, сэнсэй.
— Но вы стремитесь быть им.
— Нет.
— И вы отвергаете веер.
— Как женщина, я...
Она невольно открыла рот, увидев, как веер, гудя, пролетел по воздуху через всю комнату и воткнулся в самый центр сундука из камфарного дерева.
— Не как женщина, — сказал Кёки, — а как воитель.
Он глотнул чаю.
— Пожалуйста, принесите мое оружие, — попросил он, поставив фарфоровую чашку.
Акико встала и пошла через комнату. Подошла, дотронулась до предмета, простертого словно рука Будды и вонзившегося в дерево.
Он сказал:
— Это не оги, не просто веер, выдерните его из сундука, Акико-сан. Это гунсэн, боевое оружие.
Когда она принесла веер, он сказал:
— Все десять ребер выкованы из стали, а сам веер — это мембрана из стальной сетки, которая может разорвать на кусочки кожу, мясо, внутренности, а при соответствующем ударе даже кость.
И гунсэн снова запорхал у его щек, послушная бабочка обернулась куколкой.
— Ваша комната находится на втором этаже, — сказал он, — прямо под моей.
* * *
“У меня нет родителей; я сделала небеса и землю моими родителями. У меня нет дома; я сделала сайка тандэн моим домом. У меня нет тела; я сделала стоицизм моим телом. У меня нет глаз; я сделала вспышки молнии моими глазами. У меня нет стратегии; я сделала саккацу дзидзай моей стратегией. У меня не было плана; я сделала кисан моим планом. У меня не было принципов; я сделала ринки-охэн моими принципами”.
