Я встаю и выхожу из комнаты спокойным шагом, пытаясь совладать с головокружением. Закрыв дверь, я буквально бросаюсь в ванную и наливаю себе горячей воды. Мне надо прийти в себя. Она в шаге, в шажке от истины. Я увлекся, а теперь, считая, что ситуация у меня под контролем, снова оказался в непредсказуемом положении. У Эмильены немало недостатков, но она далеко не идиотка, если не считать заблуждения по поводу меня. Она увидела, вернее, подметила во мне кое-что, чего не знала, о существовании чего даже не подозревала (ничего удивительного, потому что несколько дней назад и я не подозревал об этом кое-чем). Старый парадокс о невероятном и невозможном. В это мгновение попытка задушить и содомизировать Электру не кажется ей столь невероятной. Стоит поэкстраполировать, и можно домыслить остальное.
Неприятность в том, что Эмильена, всегда считавшая меня ни на что не способным, теперь считает способным на всё. По-человечески понятно, но меня не устраивает.
Она входит в ванную, я оставил дверь приоткрытой. Мне трудно прочесть, что написано у неё на лице, оно совершенно невозмутимо, но по правде, мне все равно, ибо я знаю, что за мысли роятся в её всё просчитывающей голове. Страх, гнев, любопытство. Стыд? Нет, я захожу слишком далеко.
Она садится на край ванны и скрещивает руки под грудью. Я снова вижу Эмильену, прекрасную и желанную Эмильену, чуть-чуть вызывающую, с нежностью в устремленном вдаль взоре.
– Я никогда никого не убивала, – тихо произносит она.
Значит, она сообразила. Я улыбаюсь ей.
– Боже, – говорит она, вновь бледнея. – Я надеялась, что ты отрицательно покачаешь головой, обругаешь меня, изобразишь удивление, возмущение… Это правда? Ты её убил?
– Правда или нет, если ты веришь в это, какой смысл протестовать. Самое интересное то, что ты считаешь меня способным на это.
Она задумчиво опускает голову.
– Я никогда не видела ничего более ужасного, – продолжает она. – Я не могу поверить, что это сделал ты. Это так дико… и так бесполезно.
Она сама находит логические доводы в подтверждение своей интуиции. Она на верном пути.
– Да, почему?
Мы долго смотрим друг на друга, не произнося ни слова.
– Этот кто-то мог быть лично зол на Электру. Он мог убить ее, чтобы свалить вину на другого. К примеру, на меня.
– Действительно, – киваю я. – Это возможно.
– Но кто мог знать, что я направляюсь к ней? Я и сама не знала этого. Я действовала буквально по вдохновению.
– Быть может, кто-то знает твои вдохновения, – в моем голосе звучит недоумение.
Глаза её сверкают. Она хмурит брови.
– Не доводи меня до крайности! – вдруг вопит она, теряя сдержанность. – Трус! Нет, я не верю, что ты мог убить мою дорогую Электру, но хорошо тебя знаю – ты вполне способен воспользоваться её смертью, чтобы помучить меня! Таков твой способ мщения. Жалкий и мелочный, как и все, что исходит от тебя. Ты мне отвратителен, отвратителен! Погляди на себя в этой горячей воде! Не будь ты жалким типом, думаешь, мне захотелось бы искать, с кем переспать?
Вопрос требует размышления, хотя и задан в запале гнева. Требовал бы размышления, если бы я давно не ответил на него.
– Откровенно говоря, да, – говорю я. – Я долго думал, что это из-за меня. Теперь я знаю, ты создана таковой, а я здесь ни при чем. Ты бы поступила так же с любым мужчиной. Единственна разница между мной и остальными состоит в том, что я остался. Что превращает меня, как ты правильно подметила, в жалкого типа.
Она вдруг вскакивает, словно я ударил её. Я думал, она выскочит из ванной, хлопнув дверью, но она схватила электробритву, которой я почти не пользуюсь, включила её в розетку и наклонилась надо мной, держа в нескольких сантиметрах о воды.
– Что произойдет, если я её брошу? – спрашивает она дрожащим голосом.
– Я умру, ты будешь обвинена и осуждена.
– В каком-то смысле ты опять бы выиграл, – говорит она, включая и выключая бритву кнопкой. – Может, и стоит так сделать.
– Нет, – мой голос спокоен. – Ты слишком любишь уют. А тюрьмы вовсе лишены уюта. Но конце концов, если сердце тебе подсказывает…
Я вырываю бритву из ее рук и делаю вид, что опускаю в воду. Она испускает пронзительны вопль.
– Погоди!
Я отпускаю бритву. Она раскачивается на проводе у стены, до странности напоминая Электру.
– Боже, – стонет Эмильена, падая на колени ванны. – Что случилось? Если тебе было плохо, почему ты не сказал об этом раньше? Почему ты меня так ненавидишь?
Ответ настолько банален, что я молчу. Впрочем, возможно, я уже не тот безвольный влюбленная дурак, каким всегда был. Однако я до странности взволнован, видя, как она растеряна.
– Я очень зол на себя, если разочаровал тебя, – произношу я, почти не шипя.- А теперь хочу, чтобы ты оставила меня. Завтра предстоит тяжелый день. И тебе, и мне.
Самое странное в том, что мы не меняем привычек. Мы спим рядом друг с другом, как все или почти все ночи последние десять лет.
Среди ночи я вдруг просыпаюсь. Я вдруг прозрел. Думал, что она дорожит мною, когда с ужасом вскрикнула, увидев, как я готовлюсь бросить бритву в воду. Невероятная ошибка в суждении. Не мысль о моей смерти ужаснула ее, а мысль с оказаться в тюрьме.
Почти всё утро посвящаю изучению плана дома обвиняемого от подвала до чердака, не забыв и об огромном саде.
Если обыск ничего не даст, приступлю к точному воспроизведению обстоятельств убийства, но прежде всего хочу набрать побольше козырей, чтобы отбросить недоговорки, ложь и выпады обвиняемого. Хоть я и стал убийцей, но не перестал быть следователем.
Мадам Жильбер горит бульшим желанием, чем я, посетить дом обвиняемого. Её толкает не патологическое любопытство – уверен в этом. Она, как и я, ненавидит кровь и насилие. Тогда почему? Она чувствует, что следствие подходит к решающей точке.
Сразу после полудня меня вызывает прокурор.
– Брийар только что сообщил мне результат вскрытия, – говорит он, – и мне хотелось – с его согласия – ознакомить вас с ним.
– Доклад окончательный?
– Да, почти окончательный. По всему, похоже, речь действительно идет о самоубийстве.
– Есть что-нибудь подозрительное?
– Нет, ничего, кроме этого синяка… Шея немного поцарапана.
– Она пыталась освободиться от петли?
– Да, но вы же знаете, это ничего не значит. Рефлекторный акт. Кстати, он только подтверждает предположение о самоубийстве. Если она оцарапала себя, значит, руки у нее были свободны, и она находилась в сознании в момент, когда оказалась… подвешенной.
– Справедливо. Значит, самоубийство. Это успокоит жену.
– Ладно, дружище, – говорит он, похлопывая меня по руке и плечу и провожая до двери кабинета. – Ну ладно, позвольте сказать, что я восхищен вашим… хладнокровием.
– В наши времена общего падения нравов тот факт, что замужняя женщина имеет любовников, не обязательно доказывает, что она убийца, – отвечаю я, глядя ему прямо в глаза.
Он скромно краснеет.
– Я не заставлял вас это говорить, не заставлял.
Вторая половина дня тянется как резина. Я занимаюсь мелкими делами, привожу все в порядок, допрашиваю мошенника, болтаю в коридоре, готовлю новый допрос обвиняемого – подготовка сведена до минимума, поскольку мне неизвестен результат обыска.
Возвращаюсь домой, так и не дождавшись звонка полицейских. Эмильена сидит дома вместе с Эдуардо.
Вид у них обоих далеко не веселый. Отлично их понимаю. Радоваться нечему – Эмильене, возможно, предъявят обвинение, а голландец сидит под стражей. К тому же их мучит смерть Электры, ведьмы их крохотного мирка.
– Я принес вам утешительные вести, – произношу я.
Эмильена розовеет и вскакивает, лицо и тело у неё подрагивают. Очаровательное и почти девственное видение, напоминающее мне о прошлых днях. Скорчившийся в углу софы Эдуардо приподнимает тяжелые веки. И я снова не могу не удивиться: неужели Эмильена переспала с этим!
– То, что я скажу, пока еще секрет. Надеюсь на вас, никому ничего не говорите до официального сообщения. Согласно докладу медэксперта сомнений в самоубийстве бедняги Электры нет. Вашего клиента вскоре освободят, а следователь закроет дело по отсутствию состава преступления.
Эдуардо возвращается к жизни. Может, он надеется продать миллиардеру очередную гнусность. Я бы на его месте особых иллюзий не питал.
– Я устал, – говорю я.-Долгий день. Пойду приму ванну.
Я бросаю красноречивый взгляд на дверь. Эдуардо ничего не замечает – он снова во власти надежд. Мне не хочется быть грубым, но терпению моему пришел конец. Эмильена обрела сверхчувствительность, понимает мое состояние и выпроваживает карлика без особых церемоний.
– Увижу вас завтра в галерее, Эдуардо, – говорит она, буквально волоча его к двери. – Не волнуйтесь. Всё устроится.
Эмильена является ко мне, когда я уже сижу в воде. Это становится привычкой.
