Джеймс Бикли — 6;
И он вспоминал лица. Возможно, Люси Аморо, которой было десять лет, была той самой маленькой девочкой в ярко-красном костюме, у которой не было двух передних зубов. Она уронила на себя шоколадное мороженое. Или это была другая девочка выше ростом. С нею были еще два мальчика. Она вела себя с ними, как строгая мать: «Остановитесь, как вы себя ведете?» Или Люси была девочкой, лежащей под тяжелой балкой от рухнувшего балкона, которая прошла мимо него прежде, чем что-то огрело его по голове. Он ворочался в постели, пытаясь отвернуться от лиц, предстающих перед его глазами, но его мозг ему не подчинялся. А что шестилетний Джеймс Бикли? Наверное, это был тот самый мальчик с волосами цвета зрелого апельсина. Он безутешно плакал в коридоре, потому что не мог найти туалет. Влага проступила через его светло-коричневые штаны.
Еще один страшный вопрос: не из-за него ли возник пожар?
Он не был уверен в том, что знает, о чем рассказать уполномоченному Поланскому уже после того, как детектив Катер размахивал газетой:
— Ты не можешь отвечать за все, Джон-Пол.
И в этот момент его мысли были прерваны заботливой медсестрой Элли, сказавшей всем, что ему пора сделать укол и принять таблетки, подмигнув ему, что это способ прервать допрос.
— К этому мы еще вернемся, — сказал на прощание детектив Катер, оставив у него на постели газету. Его слова повисли в воздухе как дамоклов меч.
И Джон-Пол вернулся к газете, заставляя снова себя читать о рухнувшем балконе: об огне, дыме, о панике в партере, о героизме пожарных, спасающих детей. Эти слова оказались недоступны для осознания. Его мозг отказывался воспринимать весь кошмар парада букв, наполняющих эти слова.
«Джон-Пол Колберт, шестнадцать лет, билетер, нанятый на полставки поднялся на балкон, чтобы выяснить природу странных звуков, послышавшихся за несколько минут до начала представления. Его туда отправил хозяин помещения театра м-р Зарбур. Сразу после этого началось возгорание на балконе. Послышались крики: «Пожар», и начался весь этот огненный ад. Огонь разгорелся еще сильнее, балкон рухнул на сидящих под ним ничего не ожидающих детей.
Пожарные заявляют, что, возможно, огонь и послужил причиной обвала конструкции балкона. Находясь на обрушивающемся балконе, Колберт получил сильную черепно-мозговую травму. Он пришел в себя несколько дней спустя, находясь в больнице. Он был допрошен сразу, как к нему вернулось сознание. В настоящее время он находится в центральной больнице города Викбурга».
«А что с мистером Зарбуром?» — подумал он. Продолжая искать в газетном тексте его имя, он нашел следующее:
«Зарбур, который был владельцем и управляющим театра «Глобус» последние тридцать два года, получил шок и обратился к семейному врачу. Инспектор по безопасности городского строительства Кирилл Чатман сослался на ряд нарушений муниципального кодекса, обнаруженных еще в Августе. Инспекция обязала мистера Зарбура произвести капитальный ремонт конструкции здания в течение ближайших девяносто дней. Со дня инспекции прошло девяносто четыре дня прежде, чем случилась это трагедия».
Собирая рассыпавшиеся страницы, дотошно и при этом рассеянно, Джон Пол взвешивал все, о чем он прочитал в газете. Руки не подчинялись его сознанию. Перед его глазами снова и снова проплывали одни и те же кадры: обрушивающийся на детей балкон.
«Почему балкон рухнул?»
«Потому что он был завален всяким хламом», — сказал он себе.
«Может, он рухнул, потому что пол был охвачен огнем, из-за чего вся конструкция ослабла?»
«Мог ли горящий картон так быстро прожечь пол?»
«А кто поджег весь этот балконный хлам?»
«Я», — тихо закричал он.
«Я… я… я…»
Ночь. В палате мертвая тишина. Ни гудения, ни писка от аппарата, который раньше стоял около него. Мягкое шарканье ног медсестер в коридоре, перемещающихся из палаты в палату. Тонкая занавеска отделяла его от темноты.
Откуда-то доносились голоса телевизионных дикторов или персонажей телесериалов. Телевизор в его палате висел под потолком в углу, напоминая в темноте огромного слепого циклопа. Монотонный голос в громкоговорителях внутренней связи перечислял фамилии врачей: «…доктор Конри, зайдите к главврачу… доктор Тайбетс… вас ждут в приемном отделении…» Иногда мог динькнуть тихий, аккуратный звоночек над дверями лифта, которые затем открывались и закрывались.
Он незаметно задремал, погружаясь в сон и всплывая на поверхность реальности, не осознавая, что он засыпает. Ему что-то снилось, но он не мог вспомнить, что — лишь какое-то настроение, аура, мрачное настроение и аура печали и потерь. Сон, который он все-таки запомнил, был про дождь: проливной дождь лился везде, даже в помещении, над которым были крыша и потолок. Капли становились серебряными, затем красными, а затем кроваво-красными.
Реальность представала перед ним в полудреме. Он смутно различал через прикрытые веки очертания комнаты, двери, приведение, вплывшее в палату. «Нет, это не приведение», — подумал он, привстав и сощурившись. Это была женщина в сером плаще. Она смотрела на него черно-серыми глазами, которые сжигали его заживо, будто излучали невидимый огонь.
Она подняла руку и показала на него пальцем:
«Ты!»
Он не знал, что в один единственный слог можно вложить столько ненависти.
«Ты!» — снова она изрыгнула это короткое слово.
Медленно передвигаясь по комнате, она вязко перемещала ноги, будто шла по воде.
«Убийца…» — завизжала она резким, срывающимся голосом. Ее палец смотрел ему в лицо, будто дуло пистолета.
«Ты убил моего Джоя!»
Он закрыл глаза, будто таким образом он мог сбежать из этой палаты, оставив в ней образ этой женщины из страшного мира кошмаров. Он стиснул глаза, и к нему вдруг вернулась головная боль, и скулы снова начали изо всех сил давить на его лицо. Сквозь невообразимую боль он продолжал слышать слова этой разъяренной женщины и ее шаги по покрытому линолеумом бетонному полу. Затем послышались другие голоса и шаги. Когда он, наконец, открыл глаза, то увидел, как медсестры, скрутив ей руки, пытались вывести ее из палаты. Женщина стонала: из нее исходили внушающие страх звуки, в которых была еще и безвозвратная горечь. Она рыдала, а в ее глазах не скрывалась нестерпимая боль. Вывернувшись из их рук, она упала на пол, продолжая плакать, как маленький ребенок. Медсестры снова схватили ее и выволокли за пределы палаты.
Позже в палату зашла Элли. Она принесла тазик с водой и полотенце, чтобы обмыть ему лицо. Она была моложе его матери, но ее волосы были абсолютно белыми.
Прежде, чем он у нее что-нибудь успел спросить, она сказала:
— Не расстраивайся Джон-Пол. Несчастная женщина. Ее сын погиб в «Глобусе». Она не может с этим смириться.
Она вытирала его щеки, лоб, подбородок — все, что не было закрыто больничной одеждой, которая была на нем.
— Но она думает, что я…
— Тихо, не шуми, — оборвала его Элли. — Ты тут не причем. Просто, она потеряла чувство реальности. Расслабься, ни о чем не думай. Я принесу тебе таблетки, и ты уснешь.
«Но что-то было не так и с моей стороны».
Спички.
Огонь.
Не в состоянии до конца проснуться, а также из-за визита этой женщины он забыл об огне, о том, как он устроил этот поджог.
Он сомневался в том, что уснет снова, даже если медсестра даст ему снотворное.
* * *
На следующий день правда стала очевидной. В палате было целое собрание: его родители, обнявшись, стояли у окна, а около его койки были уполномоченный Поланский и детектив Катер, который, если что-нибудь говорил, то грубо и резко. Он лежал и слушал, кивая и понимая все, о чем они говорили. Голова была ясной, боль прошла, но что-то осталось у него в груди: то ли сердце не справлялось после долгого пребывания в небытие, то ли что-то еще, напоминающее пустоту, вакуум. Может, это была душевная пустота, перемешавшаяся с чувством вины, или даже чувство одиночества, которое стало еще острее за последнюю неделю. Как бы то ни было, он лишь слушал, стараясь никого не упоминать в этом маленьком пространстве.
Он кивал, слушая каждое слово уполномоченного. Он не был ответственен за случившееся. Да, он зажег спичку, чтобы осветить захламленный балкон. Да, мусор на балконе загорелся. Но это не могло повлечь за собой крушение самого балкона. Конечно, огонь можно было предупредить, но система предупреждения пожаров в этом театре должным образом не работала. Пожар обратил в бегство некоторых из детей, что, в общем-то, спасло им жизнь.
— Ты не виноват, — сказал Адам Поланский. — Но…
«Но…» — это опасное и хитрое слово, которое напоминает затаившуюся в дебрях обвинения змею.
— Но кто-то же виноват в том, что балкон обрушился, — возразил детектив Катер. — То, к чему мы пришли, пока не раскрывает всей правды.
