Передышка, однако, действительно оказалась короткой. Сейчас в скрытности уже никакой нужды не было, так что Абд-первый и Фашист просто прокусили в проволочном заборе проход ножницами по металлу, отогнув края сетки по сторонам. На все, про все, две минуты не больше. Волк уже с натужным стоном начал подниматься на ноги, шепотом проклиная отличное качество режущих проволоку, как масло кусачек, но тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Неожиданно заартачился пленный изик — уселся с упрямым видом на землю, заявляя, что никуда больше не пойдет. Волк, в глубине души был ему даже благодарен за эту небольшую задержку, что позволяла продышаться, успокаивая, легкие, готовые выломать ребра, выравнивая стук выпрыгивающего из груди сердца. А в том, что Фашист и Абд мигом справятся с возникшим затруднением, он вовсе даже не сомневался. Потому и вмешиваться не спешил, лишь наблюдал внимательно за происходящим. Разглядывал упрямо сжатые в тонкую нитку губы изика, поражаясь слегка его наивности. На что он рассчитывает, дурачок? Пытается потянуть время? Зря… Фашист заставит его бежать с максимальной скоростью за минуту, не больше. И не таких обламывал, даром, что внешность имеет больше подходящую яйцеголовому аспиранту университета, чем профессиональному диверсу и солдату удачи.
Если израильский солдат, проявляя непокорность, и рассчитывал на международные конвенции по гуманному обращению с пленными, то он сильно ошибался. Присевший рядом с ним на корточки Фашист даже не пытался его пугать, или уговаривать. С непроницаемым, будто закаменевшим лицом младший наемник ловко поймал его указательный палец в железный захват кусачек.
— Вставай!
Изик лишь отрицательно мотнул головой, не желая тратить на похитителя слова, и гордо вскинул подбородок. Фашист пожал плечами, как знаешь, мол. Ни малейших колебаний, никаких чувств не отразилось в его ставших вдруг льдисто прозрачными глазах. Волк уже видел у напарника такой пустой взгляд и ничуть не сомневался в том, что сейчас произойдет. А вот пленник, похоже, не верил, что такое может с ним случиться, иначе не стал бы проверять Фашиста на прочность. Целее был бы. Сухо щелкнули кусачки, звучно стукнули друг об друга металлические поверхности, легко отхватив зажатый между ними кусочек плоти, одним махом перекусив тонкую кость. Две фаланги указательного пальца пленника упали на землю. Секунду тот смотрел в немом удивлении на торчащую из начинающего сочиться кровью мяса сахарно-белую с розоватым сколом посредине кость, пораженный вытеснившим боль психологическим шоком, не в силах двинуться, не в состоянии даже просто закричать. Фашист, воспользовавшись этой паузой, быстро ухватил кусачками его средний палец, лицо все та же неподвижная маска, ни один мускул не дернулся, ни малейшей тени не промелькнуло, отражая отблеск хоть каких-нибудь чувств. Только теперь изик закричал, высоко и тонко, как преследуемый охотниками раненый заяц. Он попытался выдернуть руку из стального захвата кусачек, но Фашист был на чеку и вовремя пресек эту попытку коротким ударом в лицо.
— Вставай! — голос звучал спокойно и равнодушно, так буднично, что солдат даже на минуту смолк, захлебнувшись собственным криком, с недоверием заглядывая в глаза похитителя.
В глазах Фашиста стоял все тот же стылый лед полнейшей бесстрастности и безразличия, и, похоже, именно это, а не боль в искалеченной руке, побудило изика медленно подняться на ноги. Он еще раз взглянул в лицо своему мучителю, силясь прочесть в этих закаменевших чертах хоть что-то, ухватить хоть какие-то эмоции, но вновь не преуспел. Фашист был абсолютно, совершенно равнодушен — если понадобится, с легкостью отхватит еще один кусок плоти, потом еще и еще, так и будет обстругивать человека, будто чиня ломкий карандаш, без гнева и злости, без жалости и сочувствия. Именно та не укладывающаяся в мозгах цивилизованного человека простота и легкость, с которой его подвергли пытке, сломила характер пленника, заставила его подчиниться.
Фашист, поняв все по опущенным в землю глазам солдата, по покорно согнувшейся спине, жестом подозвал Абда-первого, кивнув на сочащийся темной кровью палец пленника, и отошел в сторону, пряча кусачки. Ливанец, без слов поняв распоряжение наемника, сноровисто перемотал кровоточащий обрубок стерильным бинтом и, не удержавшись, врезал изику хороший подзатыльник, что-то наставительно пробурчав по-арабски. Похоже, Абд сообразил, что с искалеченной рукой пленник не сможет нести носилки со своим раненым товарищем, а значит эта почетная миссия теперь целиком и полностью в прямом смысле слова ложилась на плечи обоих ливанцев. Как тут было не возмутиться! Волк, удобно присевший на бугорке, видя, что инцидент исчерпан, с кряхтеньем поднялся на ноги, махнув Абду-второму рукой, пошли, мол. Тот легко, будто и не было всего несколько минут назад изматывающего бега на пределе человеческих сил, подхватился с земли и потрусил в их сторону, на бегу запихивая обратно в чехол бинокль и поправляя сбившиеся ремни снаряжения.
Тем временем Фашист ловко просунулся в проделанную в заборе дыру, каким-то чудом ухитрившись не зацепиться за торчащие по краям проволочные зубья. Миг, и он уже оказался на ливанской земле, суверенной и неприкосновенной для иностранных войск. Жаль только, что этот факт в настоящее время имел лишь психологическое значение. Вряд ли соображения о соблюдении международных договоров теперь, после всего происшедшего, удержат погоню на израильской территории. Где-то совсем недалеко за спиной грохотала канонада, выли в полете мины, тяжело бухали разрывы. Уже несколько минут как в работу минометной батареи начали явственно вклиниваться резко тявкающие танковые пушки и дробное стакатто крупнокалиберных пулеметов. Видно израильские военные, наконец, очухались и пытались по мере сил дать отпор обстреливающим их позиции агрессорам. Это было ожидаемо, и Волка ничуть не тревожило. Волновало его сейчас нечто другое. А именно пока еще далекое комариное пение мощных моторов, что все явственнее вплеталось в снарядный вой, делаясь громче, неся с собой нешуточную угрозу. К месту гибели патруля спешила тревожная бронегруппа, а до спасительной рощи за склоном крутого холма на ливанской территории, где их ждали машины, оставалось еще порядка трех километров. Пятнадцать минут бега, даже с учетом навьюченного по-боевому груза, носилок с раненым и пересеченной местности. Всего пятнадцать минут. Но сейчас это было все равно, что бежать на другой конец континента. Этих пятнадцати минут у них не было. Чутьем не однажды травленного охотниками зверя Волк явственно это ощущал. А подобные предчувствия подводили его крайне редко, можно сказать никогда…
— Живей, живей, черти! — задыхаясь, хрипел он по-русски, вовсе не заботясь о том, понимает ли его кто-нибудь из группы кроме Фашиста, подталкивал кулаком в спину слишком медленно, по его мнению, перебирающего ногами изика.
И все чаще и чаще на бегу оглядывался назад, ожидая, что вот-вот из-за поворота дороги оставшегося далеко за спиной выметнется взбитое мощным протектором облако пыли, а сквозь него проглянет тупорылая морда головного «хаммера». Но пока погони пока видно не было. Звонкое пение моторов превратилось уже в ровный мерный гул, но самих машин все никак не появлялись в пределах видимости. Еще в какой-то момент Волку показалось, что он слышит далекий лязг гусениц. Танк? Он вопросительно скосил глаза на Фашиста. Слышал ли тот? Напарник, поймав его взгляд, коротко подтверждающее кивнул. Танк это очень серьезно. Танк, это дальнобойная пушка, что при умелом наводчике лупит также точно, как снайперская винтовка, плюс пара крупнокалиберных пулеметов, что и без ее помощи могут разнести ожидающие их за холмом машины. Как ни хороши мощные американские джипы, что ждут их там, а переть на них напролом без дороги по пересеченной местности чистое безумие. А если по дороге, то очень скоро придется выскочить из-под прикрытия холма и примерно три километра нестись под прицелом танковой пушки и пулеметов. Три километра в таких условиях это невероятно много. Две-три минуты — четыре-пять пушечных выстрелов. Хотя, скорее всего, столько им не понадобится, стрелять изики за годы постоянных войн навострились неплохо. Ладно, об этом будем думать позже, сейчас главное добраться до спасительного холма, раньше, чем бронегруппа вылетит из-за поворота, иначе здесь в голом поле их перестреляют как зайцев, на выборку.
— Быстрей, уроды! Быстрей! Ну!
Перед глазами вспыхивают и гаснут разноцветные круги, мозг почти полностью отключился, не в силах выдерживать постоянный стон рвущихся в невозможном усилии мышц. Шаг, шаг, еще один… Мерно бухают об землю ботинки. Впереди качается пятнистая спина Абда-второго, грязно-белые разводы соли, темное пятно пота вдоль позвоночника. Влево, вправо… Шаг, шаг, еще один… Быстрее, быстрее… Хриплый, каркающий голос бьется в ушах, кто это кричит? Лишь спустя несколько секунд доходит, что кричит он сам, по инерции продолжая понукать и так отдающую последние силы группу. Вообще внешние раздражители воспринимаются все более тупо, мир заволакивает мутно-багровая пелена. Шаг, шаг, еще один… Земля под ногами вздыбливается, противится бьющим ее ботинками, выпрямляет согнутый хребет. Теперь приходится не столько бежать, сколько карабкаться вверх под немыслимым углом, цепляясь руками на редкие пучки травы, больно режущие пальцы. Шаг, шаг, еще один… уклон уже так резок, что он больше не бежит, а скорее ползет на четвереньках, руки теперь не изредка цепляются за траву, а тяжело впечатываются ладонями в жесткую потрескавшуюся от жары землю. Шаг, шаг, теперь руками, еще один шаг… Ходьба на руках, как в цирке… На миг ему становиться дико смешно, но рассмеяться нет сил, пересохшее горло сводит судорогой, и наружу вылетает лишь сиплый хрип. Но вот почва неожиданно опять выравнивается и можно со стоном облегчения распрямиться, оглядываясь кругом. Они на вершине холма. Все-таки сделали это! Успели! Добрались!
