— Мы тут, бабуля, не по доброй воле. У нас приказ. Служба у нас такая, понимаешь? Так вот, по этому приказу велено сопроводить сводную бригаду «Спецавтохозяйства» по отлову бродячих животных.
Баба Надя долго переваривала этот монолог. Потом — военный аж подпрыгнул от неожиданности, — взвизгнула:
— Так вы чо — живодеры?
— Да не-ет. Я же вам объясняю, мы сопровождаем…
— Живодеры, значит, — утвердилась в своем мнении баба Надя. И внезапно, набрав в грудь воздуха, завизжала на всю улицу:
— Слышь, Клава! Живодеры приехали! В нашем ауле собак будут душить!
Из-за противоположного забора, к удивлению военного, сразу же высунулось востроносое, в полушалочке, личико.
— Ты спрячь свою Динку, или как ее! — продолжила баба Надя.
— Дык спрятала уже! — пронзительным фальцетом завизжала в ответ баба Клава.
Та-ак, — подумал военный. Фактор внезапности сам собой отпадает.
Каждый переулок был заперт с обеих сторон самой разнообразной техникой: от мусоровозов и бульдозеров «Спецавтохозяйства» до грузовиков вызванной на подмогу воинской части и, конечно, милицейских машин. Милиция и военные, правда, в дело не вмешивались, они вообще тут были как бы в стороне. Они стояли кучками, курили, балакая между собой, а само дело их словно не касалось. Но когда с подвыванием на них наскочил пес, изгнанный из какого-то ночлега «живодерами», милиционеры отреагировали мгновенно: несколько ударов дубинками, — и пес отлетел в сугроб и затих.
Собаколовы прочесывали местность методично, со своими громадными сачками и сетками. Они шли по четверо, а позади шагал милиционер с автоматом и опасливо косился по сторонам.
Между тем уже рассвело. Фиолетовые упругие тучи превратились в сырые тяжкие облака. И внезапно стоявший много дней мороз спал. Казалось, это произошло чуть ли не мгновенно. Только что звенели провода и потрескивали деревья, — и вот уже изморось пала на них. Белыми стали и автомобили, и бульдозеры, и заборы, и даже кацавейка бабы Нади, которая, заняв пост на крыше своего низенького — под мотоцикл — гаража неотступно следила за военными действиями, при этом громко делясь с соседями своими соображениями.
Но эти соображения заглушал истошный собачий вой и визг. Вой поднимался все выше над поселком, достиг уже товарной станции и дальних многоэтажек, так что люди стали выглядывать из окон.
Собаколовы, вбрасывая в «воронок» еще советских времен очередную жертву, выглядели слегка виноватыми, и по сторонам не глядели.
— Душегубы-то, слышь, — кричала баба Надя бабе Клаве, — уже на Стрелочный зашли. Возле дома бабы Маруси кого-то изловили!
Баба Клава, по причине малорослости, ничего не видела, и поэтому с напряжением внимала визгу соседки.
Машин-собаковозов было две. И они беспрерывно курсировали между поселком и недалеким отсюда мусороотвалом. Внутрь фургонов были введены выхлопные трубы, и на мусороотвале мертвых собак крючьями вытаскивали рабочие и нанятые бомжи и сбрасывали в глубокую шахту — знаменитую «трубу Беккера». В этой самой трубе трупы бродили, как старый виноград, и как бы самопереваривались.
Труба стояла неподалеку от собачника — хлипкого сооружения из досок. Там обычно держали отловленных собак, когда не было прямого приказа «душить». Или когда некоторым, после душегубки, удавалось выжить.
— Вы хоть душегубку-то свою не включайте! — чуть не плача, кричала смотрительница питомника тетя Галя, женщина с обветренным, распухшим лицом. Она вытирала нос громадной рукавицей, и начинала причитать:
— Ить некуда уже толкать. Все клетки полные. Я счас вольер открою, — пускайте их туда!
Собаколовы, и без того пускавшие газ через раз, стали молча выпускать живых в вольер — небольшое загаженное помещение без крыши, предназначенное, по идее, для выгула бездомных собак.
В самом питомнике, — или, точнее, отстойнике, — собаки были набиты в клетки до отказа. Большая часть из них, от усталости и голода, лежали друг на друге вповалку, лишь иногда слабо огрызаясь на соседей.
Тетя Галя ругала собак матом, сморкалась, и выходила на подъездную дорогу — встречать очередную машину.
Вокруг, насколько хватало глаз, высились припорошенные снегом мусорные холмы. По ним, привлеченные шумом, медленно спускались местные обитатели — бомжи.
— Что за шум, хозяйка? — спросил толстый краснорожий бородач в каком-то нелепом, обрубленном снизу тулупе.
Из сторожки вышли дежурный и начальник смены, которого специально вызвали сегодня на работу и велели «одеться соответственно».
Начальник смены, молодой парень, оделся соответственно: в черное долгополое пальто с белым кашне, из-под кашне виднелась белая рубашка с галстуком, на голове — теплая кепка с «ушами».
Появление бомжей в планы начальства, видимо, не входило.
— Зачем тут это чмо? — сердито спросил он у дежурного.
— Так местный, — вполголоса пояснил тот. — Предводитель ихний. Давно тут живет. Помогает, когда надо.
Начальник покачался с пяток на носки тупоносых черных туфель.
— Знаю я, как он вам помогает, — сказал он. — Убери его. Не дай Бог, вся кодла из конторы приедет проверять. Да еще, я слыхал, мэр может пожаловать. Собы-ытие! — саркастически протянул он. — Десять лет собак разводили, а теперь решили сразу всех передушить.
— Трубы не хватит, — задумчиво сказал дежурный.
— А они трамбовать будут! — хохотнул начальник.
Повернулся к бомжу.
— Эй, как тебя, Борода! Сегодня неприёмный день. Сам уходи, и своих предупреди, чтоб не высовывались.
Борода миролюбиво сказал: «Понял, начальник!» — и полез вверх по мусорному монблану, пока не исчез в морозном тумане, который окутывал вершины рукотворных гор.
Начальник поглядел на нескольких рабочих в ватниках и телогрейках, которые с ломами и лопатами ковырялись у подножия свежей мусорной кучи: делали вид, что работают.
— Холодно, — сказал начальник. — Пойдем, что ли, ещё по маленькой.
А тетя Галя сидела на крылечке питомника, подперев голову рукой в огромной рукавице, и потихоньку плакала.
Вой над поселком постепенно начинал стихать. Уже одна из собаковозок стояла без дела, водители военной техники бродили вокруг машин, а начальство стояло отдельной кучкой на «главной площади» поселка — на конечной остановке автобуса, где были несколько магазинов и почта. Эта могучая генеральская кучка уже изрядно замерзла. И позволила себе распить бутылочку коньяка: генеральские лица стали морковного цвета.
Внезапно послышался звон и грохот. В доме, стоявшем довольно далеко от генералов, там, где обернутые фольгой трубы теплотрассы образовывали арку, внезапно вылетело окно, брызнуло стекло. Из окна во двор метнулся темный собачий силуэт.
— Что это там? — строго спросил один из генералов, повернув голову.
Не дождавшись ответа, поманил пальцем старшего офицера, который стоял неподалеку, тоже в кучке офицеров. Офицер торопливо сунул пластиковый стаканчик товарищу, вытер губы и подбежал.
— Что там? Слышал звон?
— Так точно, товарищ генерал-майор!
— Выясни!
Офицер трусцой ринулся в переулок, за ним поспешали двое омоновцев.
Они добежали до дома, где послышался звон, заглянули через забор. В доме выхлестало окно, занавеска вывалилась наружу. Во дворе никого не было.
Офицер замешкался, не зная, что предпринять. И, пока он так думал, опершись рукой о покосившийся забор, внезапно перед самым его лицом появилась страшная морда. В первую секунду офицер подумал: «черт!», — потом, уже выхватывая из кобуры ТТ, разглядел — это был человек. Странный, прямо скажем, но все-таки человек.
Он был небрит, и не просто небрит: казалось, лицо было покрыто мохнатой шерстью.
— Э-э… — протянул офицер. — Ты чего, хозяин?
Существо молчало, тяжело дыша.
— Двери, что ли, не хватило — в окно вываливаешься? — спросил кто-то.
— Да он, видать, с перепою, — отозвался другой омоновец.
Офицер выслушал всех, еще раз поглядел на человека. Человек тяжело дышал, изо рта разило чем-то тошнотворным. Руки он прятал за пазухой телогрейки.
— Ладно, обойдемся без скандала, — сказал офицер мохнатому. — Иди спи. Да окно одеялом завесь, — выстудишь избу-то.
Существо качнулось, напряглось. В зловонном рту заклокотало, и низкий, хриплый голос отчетливо произнёс:
— Оставь.
Офицер уже повернулся было уходить, но остановился.
— Чего «оставь»?
Существо опять качнулось, словно слова давались ему с трудом:
— Оставь нас в покое, — выговорило оно.
— Да я тебя и не трогаю!.. — начал было офицер, и осёкся. Прямо на него глядела медвежья морда с открытой пастью, и из пасти капала слюна.
Офицер отскочил, путаясь в кобуре. Омоновцы подняли автоматы, повернулись к начальнику, ожидая команды. Но команды не последовало: пока офицер вытаскивал пистолет, снимал с предохранителя, — медведь исчез. Исчез, будто его здесь и не было. Пустой белый двор с навесом. Под навесом, — тележка с алюминиевой бочкой — по воду ходить; аккуратная поленица берёзовых дров. Лопата для снега… Двор как двор.
