Отпив полкружки, он удовлетворенно вздохнул всей грудью и прикончил остальное. Пока он наливал себе вторую порцию, к нам подсела еще одна пара. Молодого темноволосого человека звали Моденой. Он был угрюмым и неразговорчивым испанцем, обделывавшим разные делишки на черном рынке с туристами из Франции, Италии и Африки. Его спутница, стройная хорошенькая немка по имени Улла, была проституткой и в последнее время позволяла Модене называть ее своей любовницей.
— А, Модена, ты пришел как раз вовремя для следующего заказа! — воскликнул Дидье и, перегнувшись через Карлу, хлопнул молодого человека по спине. — Мне виски с содовой, если не возражаешь.
Испанец вздрогнул от шлепка и нахмурился, но подозвал официанта и заказал выпивку. Улла тем временем разговаривала с Карлой на смеси немецкого с английским, отчего самые интересные детали — то ли случайно, то ли неслучайно — становились совершенно непонятными.
— Но я же не знала, нa? Я даже предположить не могла, что он такой Spinner![15] Прямо verruckt[16] какой-то, это точно. А вначале он показался мне удивительно честным и порядочным человеком. Или, может, это как раз и было подозрительно, как ты считаешь? Может быть, он выглядел слишком уж порядочным? Нa джа[17], не прошло и десяти минут, как он wollte auf der Klamotten kommen[18] Мое лучшее платье! Мне пришлось драться с этим Sprintficker[19], чтобы отнять у него платье! Spritzen wollte e[20] прямо на мою одежду! Gibt’s ja nicht[21]. Чуть позже я вышла в ванную, чтобы нюхнуть кокаина, а когда вернулась, то увидела daβ er seinen Schwanz ganz tief in einer meiner Schuhe hat![22] Можешь себе представить?! В мою туфлю! Nicht zu fassen[23].
— Приходится признать, — мягко заметила Карла, — что ненормальные личности прямо липнут к тебе, Улла.
— Ja, leider[24] Что я могу возразить? Я нравлюсь всем ненормальным.
— Не слушай ее, любовь моя, — обратился к ней Дидье утешительным тоном. — Ненормальность часто служит основой самых лучших отношений — да практически всегда, если подумать!
— Дидье, — отозвалась Улла с утонченной любезностью, — я никогда еще не посылала тебя на хуй?
— Нет, дорогая! — рассмеялся тот. — Но я прощаю тебе эту небольшую забывчивость. И потом, это ведь всегда подразумевается как нечто само собой разумеющееся.
Прибыло виски в четырех стаканах. Официант, взяв медную открывалку, подвешенную на цепочке к его поясу, откупорил бутылки с содовой. Крышки при этом, ударившись об стол, соскочили на пол. Пена залила весь стол, заставив нас отпрянуть и извиваться, спасаясь от нее, а официант хладнокровно набросил на лужу грязную тряпку.
С двух сторон к нам подошли двое мужчин. Один из них хотел поговорить с Дидье, другой с Моденой. Воспользовавшись моментом, Улла наклонилась ко мне и под столом всунула мне в руку небольшой сверток, в котором прощупывались банкноты. Глаза ее умоляли меня не выдавать ее. Я положил сверток в карман, не поглядев на него.
— Так ты уже решил, сколько ты тут пробудешь? — спросила она меня.
— Да нет пока. Я никуда не спешу.
— Разве тебя никто не ждет? — спросила она, улыбаясь с умелым, но бесстрастным кокетством. — Ты не должен навестить кого-нибудь?
Улла инстинктивно стремилась соблазнить всех мужчин. Она точно так же улыбалась, разговаривая со своими клиентами, друзьями, официантами, даже с Дидье — со всеми, включая своего любовника Модену. Впоследствии мне не раз приходилось слышать, как люди осуждают Уллу — иногда безжалостно — за то, что она флиртует со всеми подряд. Я был несогласен с ними. Когда я узнал ее ближе, у меня сложилось впечатление, что она кокетничает со всем миром потому, что кокетство — единственная форма проявления доброты, какую она знает. Так она пыталась выразить свое хорошее отношение к людям и заставить их — мужчин, в первую очередь, — хорошо относиться к ней. Она считала, что в мире слишком мало доброты, и не раз говорила об этом. Ее чувства и мысли не были глубокими, но она действовала из лучших побуждений, и трудно было требовать от нее чего-то большего. И к тому же, черт побери, она была красива, а ее улыбка была очень приятной.
— Нет, — ответил я ей, — никто меня не ждет, и мне не надо никого навещать.
— И у тебя нет никакой… wie soll ich das sagen[25] — программы? Ты не делаешь каких-нибудь планов?
— Да нет, в общем-то. Я работаю над книгой.
После побега я со временем убедился, что часть правды — а именно, тот факт, что я писатель, — может служить мне очень удобным прикрытием. Это было достаточно неопределенно, чтобы оправдать неожиданный отъезд и длительное отсутствие, а когда я объяснял, что «собираю материал», это можно было понимать очень широко и вполне соответствовало тому, чем я занимался, — добыванию сведений о тех или иных местах, транспорте, фальшивых паспортах. К тому же это прикрытие оберегало меня от нежелательных расспросов: как только возникала угроза, что я примусь пространно рассуждать о тонкостях писательского ремесла, большинство людей, кроме самых настырных, предпочитали сменить тему.
Я ведь и в самом деле был писателем. Я начал писать в Австралии, когда мне было чуть больше двадцати. Но вскоре после того, как я опубликовал свою первую книгу и начал приобретать некоторую известность, разрушился мой брак, я потерял дочь, будучи лишен прав отцовства, и загубил свою жизнь, связавшись с наркотиками и преступным миром, попав в тюрьму и сбежав из нее. Но и после побега привычка писать не оставила меня, это было моим естественным времяпровождением. Даже в «Леопольде» мои карманы были набиты исписанными клочками бумаги, салфетками, квитанциями и медицинскими рецептами. Я писал не переставая в любом месте и в любых условиях. И теперь я могу подробно рассказать о тех первых днях в Бомбее именно потому, что стоило мне оказаться в одиночестве, как я принимался заносить в тетрадь свои впечатления о встречах с друзьями, разговоры, которые мы вели. Привычка к писательству, можно сказать, спасла меня, приучив к самодисциплине и к регулярному выражению словами всего, пережитого за день. Это помогало мне справиться со стыдом и его неразлучным спутником, отчаянием.
— Вот Scheisse[26], я не представляю, о чем можно писать в Бомбее. Это нехорошее место, ja. Моя подруга Лиза говорит, что когда придумали слово «помойная яма», то имели в виду как раз такое место. Я тоже считаю, что это подходящее название для него. Ты лучше поезжай в какое-нибудь другое место, чтобы писать, — например, в Раджастхан. Я слышала, что там не помойная яма, в Раджастхане.
— А знаешь, она права, Лин, — заметила Карла. — Здесь не Индия. Здесь собрались люди со всей страны, но Бомбей — это не Индия. Бомбей — отдельный мир. Настоящая Индия далеко отсюда.
— Далеко?
— Да, там, куда не доходит свет.
— Наверное, вы правы, — ответил я, подивившись ее метафоре. — Но пока что мне здесь нравится. Я люблю большие города, а Бомбей — третий по величине город мира.
— Ты уже и говорить стал, как этот твой гид, — насмешливо бросила Карла. — Боюсь, Прабакер учит тебя слишком усердно.
— Он действительно многому научил меня. Вот уже две недели он набивает мне голову всевозможными фактами и цифрами. И это удивительно, если учесть, что он бросил школу в семь лет и научился читать и писать здесь, на бомбейских улицах.
— Какими фактами и цифрами? — спросила Улла.
— Ну, например, касающимися населения Бомбея. Официально оно составляет одиннадцать миллионов, но Прабу говорит, что у парней, которые заправляют подпольным бизнесом и ведут свой учет, более точные цифры — от тринадцати до пятнадцати миллионов. Жители города говорят на двух сотнях языков и диалектов. На двух сотнях — подумать только! Это все равно, что жить в самом центре мира.
Словно желая проиллюстрировать мои слова, Улла стала очень быстро говорить что-то Карле на немецком. Модена подал ей знак, и она поднялась, взяв со стола свой кошелек и сигареты. Неразговорчивый испанец все так же молча вышел из-за стола и направился к арке, ведущей на улицу.
— Мне надо работать, — объявила Улла, обворожительно улыбаясь. — До завтра, Карла. В одиннадцать, ja? Лин, может, поужинаем завтра вместе, если ты здесь будешь? Мне этого хотелось бы. Пока! Tschus![27]
Она вышла вслед за Моденой, провожаемая восхищенными плотоядными взглядами всех окружающих мужчин. Дидье в этот момент решил побеседовать со знакомыми, сидевшими за другим столиком. Мы остались с Карлой вдвоем.
— Не стоит слишком полагаться на ее слова, — сказала Карла.
— На какие слова?
— Что она будет ужинать завтра с тобой. Она всегда так говорит.
— Я знаю, — усмехнулся я.
