Но при всем этом Винсент Лорд так и не научился элементарным правилам общения с людьми. «Возможно, именно поэтому, — подумала Селия, — он так и остался холостяком, хотя в нем есть какая-то своеобразная, аскетическая привлекательность».
Однажды, в попытке как-то наладить отношения с Лордом, она предложила ему называть друг друга по имени, как это бывало у коллег. Это предложение он холодно отверг:
— Для нас обоих, миссис Джордан, будет лучше никогда не забывать о разнице в нашем положении…
Положение дел с лекарственными препаратами и вообще с фармацевтической промышленностью занимало многие умы за пределами компании.
Большую часть 1960 года газеты и журналы уделяли фарм-бизнесу значительное внимание, причем внимание отнюдь не благосклонное. Непрекращающиеся слушания в сенате США под председательством сенатора Кефовера оказались поистине золотой жилой для репортеров и одновременно вызвали бешеную ярость компаний, подобных «Фелдинг-Рот». Этот двойной эффект был в значительной мере результатом тщательной режиссуры, осуществляемой сенатором и его командой.
Как водится при всех аналогичных заседаниях конгресса, основной акцент делался на политической ситуации, причем все было предопределено заранее. «Они движутся от продуманной идеи к заранее предопределенным выводам», — писал вашингтонский репортер Дуглас Картер. Кроме того, в тенденциозности подхода к проблеме сквозило явное стремление сенатора Кефовера и его помощников создать шумиху в прессе. Сенатор оказался мастером сенсационных обвинений, с которыми он выступал каждый раз именно тогда, когда репортеры собирались вот-вот покинуть зал заседаний, чтобы передать сообщение в свои газеты: в одиннадцать тридцать утра — в вечерние выпуски и в половине пятого — в утренние. В результате выступления оппонентов попадали именно на то время, когда корреспонденты отсутствовали.
И несмотря на все это, достоянием гласности стал ряд действительно неприглядных фактов. Обнаружились, в частности, случаи непомерного завышения цен на лекарственные препараты, незаконные сговоры между конкурирующими фирмами в вопросах ценообразования, правительственные заказы на закупку лекарственных средств, полученные в обход закона, реклама препаратов, вводящая в заблуждение врачей, при которой сводились на нет, а иногда и полностью игнорировались данные об опасных побочных эффектах. Отмечалось также проникновение фармацевтических компаний в ФДА. Так, некий высокопоставленный служащий ФДА получил от одной компании «гонорар» на сумму в 287 тысяч долларов…
Кампания осуждения, развернувшаяся на страницах прессы, продолжалась в больших и малых городах, от побережья до побережья. Телевидение и радио также не остались в стороне. В общем, как заметила как-то Селия в разговоре с Эндрю в декабре:
— В этом году особенно не похвастаешься, какая замечательная у меня работа.
Селия в те месяцы находилась в декретном отпуске; их второй ребенок родился в октябре. Эндрю оказался прав, предполагая, что это будет мальчик. Назвали его Брюсом.
За несколько месяцев до этого события их жизнь стала значительно легче благодаря появлению молодой англичанки Уинни Огаст; она жила у них в доме и присматривала за детьми. Эндрю нашел ее по объявлению, помещенному в медицинском журнале. Уинни было девятнадцать лет, раньше она работала помощником продавца в Лондоне, и, как она сама выражалась, ей «хотелось бы работенки полегче, да так, чтобы распознать, из какого теста вы, янки, слеплены, а потом так же провести парочку лет на другой стороне шарика, у австралов».
В конце 1960 года произошло еще одно событие, которое случайно попало в поле зрения Селии. В ФДА поступила заявка на западногерманское лекарство талидомид. В США и Канаде препарат выпускался под названием кевадон. Как сообщалось в специальных журналах, компания «Меррелл» — обладатель лицензионного права на распространение лекарства в Северной Америке — строила далеко идущие планы в связи с выпуском талидомида-кевадона. В компании твердо верили — лекарство окажется ходким товаром. В Европе спрос на него был по-прежнему высок. «Меррелл» всячески нажимала на ФДА, добиваясь быстрого решения по этому вопросу. А тем временем «пробные» образцы лекарства, по словам представителей фирмы, — а фактически неограниченное количество его — распространялись среди более чем тысячи врачей ловкими коммивояжерами компании «Меррелл».
После рождения Брюса Селия вернулась в «Фелдинг-Рот» уже в середине декабря. На курсах переподготовки было полно дел. Компания расширялась. Создавалось еще более сотни рабочих мест коммивояжеров. По настоянию Селии принимали и женщин, правда, всего пять-шесть. Решению Селии поскорее выйти на работу способствовал и заразительный дух национального подъема. В ноябре Джон Кеннеди был избран президентом, и, если верить его изящному красноречию, страна вступала в новую эру, исполненную светлых надежд и свершений.
— Я не хочу оставаться в стороне, — как-то призналась Селия Эндрю. — Все только и говорят о том, что вершится история и все начинается заново. Только и слышно: «Сейчас самое время для тех, кто молод и стоит у руля».
— Угу, — едва отреагировал Эндрю, что было вовсе для него не характерно. Затем, словно спохватившись, добавил: — Что до меня — я за!
Однако голова его была занята отнюдь не идеалистическими порывами жены. У него хватало своих проблем.
Причиной его тревоги был доктор Ноа Таунсенд, всеми уважаемый главный врач больницы «Сент-Беде». Эндрю стало известно нечто такое, мало сказать неприятное — отвратительное, что вообще ставило под сомнение право его старшего коллеги заниматься медициной. Доктор Таунсенд был наркоманом!
Многие годы Ноа Таунсенд, а ему сейчас было около шестидесяти, мог считаться образцом опытного, компетентного врача. С неизменным вниманием относился он к больным независимо от того, были они богаты или бедны. Он обладал в высшей степени респектабельной внешностью. Обращался он с людьми мягко, держался с достоинством. В итоге доктор Таунсенд имел солидную практику, пользовался любовью и привязанностью пациентов, на что действительно имелись все основания. Считалось, что Таунсенд обладает исключительными способностями диагноста. Его жена, Хилда, как-то заметила в разговоре с Эндрю:
— Я стояла рядом с Ноа на одной вечеринке, когда он взглянул на совершенно незнакомого мужчину в другом конце комнаты и тихо мне сказал: «Этот человек очень болен, но он этого не знает» — или в другой раз: «Смотри-ка, вот та женщина — не знаю, как ее зовут, — ей осталось жить не более полугода». И он всегда оказывался прав. Всегда!
Безгранично верили в способности доктора Таунсенда и его пациенты. Некоторые рассказывали анекдоты о его безошибочных диагнозах, благодаря чему его нарекли «врачом-провидцем». А один больной даже привез ему в подарок из Африки маску тамошнего знахаря, которую Таунсенд с гордостью повесил на стене у себя в кабинете.
Эндрю также с почтением относился к способностям своего маститого коллеги. Между ними установилась взаимная прочная симпатия.
Эндрю уважал Таунсенда и за то, что последний был неизменно в курсе новейших достижений медицины, постоянно читал специальную литературу, чем выгодно отличался от многих врачей своего поколения. Все это, однако, не помешало Эндрю заметить: в последние месяцы Таунсенд как-то странно рассеян. Временами его речь становилась невнятной. А потом, в начале года, произошли два инцидента, когда доктор Таунсенд вообще срывался — был груб и резок. Такое сочетание симптомов заставило Эндрю встревожиться, хотя он и пытался убедить себя, что всему виной постоянное напряжение и усталость. Надо сказать, что они оба работали с полной нагрузкой — поток больных не прекращался.
Но однажды в ноябре смутные подозрения Эндрю уступили место твердой убежденности.
Все случилось, когда Эндрю зашел к Таунсенду обсудить график их выходных: они работали посменно, подменяя друг друга. Эндрю вошел в кабинет Таунсенда, когда тот его не ждал. Таунсенд стоял спиной к двери, но от неожиданности резко повернулся, забыв второпях зажать то, что держал на ладони, — целую пригоршню таблеток и капсул. Но даже и тогда Эндрю мог ничего не заподозрить, если бы не поведение его старшего коллеги. Таунсенд покраснел от смущения, но, явно бравируя, закинул всю пригоршню в рот и запил стаканом воды.
Эндрю не мог прийти в себя от ужаса: надо же, целый коктейль из таблеток — штук пятнадцать, не меньше. И с какой легкостью он все это проглотил!
— Кажется, меня поймали с поличным. — Таунсенд попытался обратить все в шутку. — А я-то только было раскочегарил печку. Ну что же, признаюсь, время от времени я этим балуюсь. Чертовски устаю последнее время… Но что до работы, тут уж будьте покойны!.. Да, мой мальчик, я ведь старый костоправ — рука набита что надо! Нипочем не дрогнет. Нипочем! — Таунсенд рассмеялся, но смех звучал фальшиво. — Так что, Эндрю, не волнуйтесь! Я знаю, где и когда нажать на тормоза!
