Я запутался в том, что могу себе позволить, а что нет. Контактирую факт, а сам произношу:
— Вы правы, как и всегда, Имо. Мне пора.
— Хорошо ешь. И береги голову. Ты меня понял, Кан Чжи Сан?
— Понял я, понял.
Закончив разговор, жду, когда Имо разорвет звонок, а сам поднимаюсь, как безвольный. Стою примерно минуту, смотря на белые стены в темноте. На них играют тени, а самой большой кажусь я сам. Не могу устоять. Хочу увидеть ее опять, а развернувшись, встаю у выхода на террасу. Глаза быстро находят нужные окна. Я делаю глубокий вдох, осматривая свою знакомую незнакомку.
Почему не кореянка? И почему мне в голову приходят странные мысли о предательстве мертвого человека, когда смотрю на эту женщину? Ответ таится в том, что не искал я все эти годы женщину. Сказал себе, что главное — дочь, и ее чувства. Смотрел на тех, с кем просто спал, и понимал, что Ханна для них не станет чем-то особенным. А я хотел для своей дочери найти мать. Когда не вышло, перестал искать. Нет смысла. Любое желание завязывать серьезные отношения всегда будет зависеть от благополучия Ханны.
Но сейчас то, ведь, все иначе? Почему смотря на эту белую женщину, я забываю даже о дочери? Это пугает. Я слишком забылся.
Вера снимает плащ, бросает его на диван, а следом садится на него и сама. Откидывает голову на спинку и ложится так, словно у нее был точно такой же тяжелый день, как мой. Ухмылка опять касается лица, а за ней из горла вырывается горячее дыхание. Вера вытягивается на диване, ее тело приподнимается дугой, а шея женщины медленно освобождается из плена золотистых локонов. Нежная кожа растягивается, ведомая тем, как крохотный подбородок приподнимается выше. Видимо, Вера действительно устала, если каждое ее движение настолько болезненно медленно.
Знала бы она насколько оно болезненно медленно для меня.
Закрываю глаза, а сам молюсь, чтобы не нашлось никого другого, вот так же следящего за ее окнами. Одна мысль о подобном, вызывает отвращение, а я прихожу в себя. Однако не нахожу сил уйти прочь.
Не могу, потому и стою, как идиот, каждый вечер перед сном у окон, наблюдая за ее жизнью. Да и с утра умом я мало отличаюсь. Делаю то же, и слежу за окнами напротив.
За ней…
Вера поднимается с дивана, а потянувшись, идет в сторону кухни. На ней снова блузка и та, проклятая, юбка. Она в точности повторяет все, что я успел увидеть без одежды. Это приводит в состояние, близкое к голоду. Окна ее апат *(квартиры) широкие, я могу видеть даже то, как она наливает в электрочайник воду. Тонкие пальцы обхватывают его ручку, а я сглатываю комок в горле, потому что чувствую, как напряжение давит, а в паху саднит. Черт. Это дикость какая-то, хотеть женщину так, чтобы, как одержимый паяц, каждый вечер наблюдать за ней через окна. Следить за каждым ее движением, впитывать, как губка, выражение нежного лица, в попытке понять, о чем она думает.
Вера садится за стол, ставит перед собой ужин, но почему-то замирает. Сжимаю оконную раму крепче, замечая странность. Она плачет? Резко открываю дверь на террасу, в каком-то дурацком порыве, потому что женщина не просто плачет. Вера рыдает. Положив голову на свои руки на столе, она надрывно дышит, пытаясь унять слезы. Глупое возбуждение исчезает. Оно покидает тело, уходя вслед за напряжением. Однако ему на смену приходит другое чувство. И оно настолько явственно, что ноги наливаются свинцом, а я готов броситься немедленно из номера, спуститься вниз и отыскать ее дверь.
Дурак. Стискиваю зубы, а кулаки сжимаю инстинктивно. Она чужая, я ее не знаю, и не понимаю причин того, почему она плачет. Вера даже имени моего не знает. Так почему должна открыть дверь, или позволить себя утешить? Небо, я идиот. Я помешался, и, зная об этом, не ищу способа успокоиться. Я мог бы просто трахнуть Сару, унять гормоны, воспользоваться ее прямым намеком. Но нет же. Я занимаюсь мазохизмом с той самой минуты, как увидел это совершенство.
Иного эпитета для описания Веры, я не могу найти никак. Все на что смотрю даже сейчас, когда она подняла голову, спешно вытирая слезы с опухших и покрасневших глаз, — все это совершенно, идеально и красиво. Даже то, как шмыгнув носом, она небрежно вытирает его тыльной стороной ладони, как ребенок.
Я не могу насытиться этой картиной… Не могу.
Сжав челюсти, разворачиваюсь прочь с террасы. Откидываю на ходу полотенце с бедер, а открыв дверь в ванную комнату, раскручиваю вентиль, становясь под холодные струи воды. Не помогает… Ничего не помогает, а бешеный набат в груди только растет. Он мешает мыслить, мешает сосредоточиться на работе, не позволяет успокоиться. Пойти прямо сейчас и найти куклу, обвешанную кучей цацок, — все равно, что заиметь головную боль. Сара не отстанет даже после того, как я обласкаю ее своим вниманием.
Прислоняюсь лбом к кафелю, пытаясь выкинуть из головы все. Это ненормально. Так не бывает… Не мог же я влюбиться, как школьник, с первого взгляда? Я никогда не верил в подобное, и продолжаю придерживаться той мысли, что такого не бывает. Это обычный инстинкт, и я должен его унять прямо сейчас.
Надо остановить это. Сейчас же, иначе взорвусь, на хрен.
Рука обхватывает член, а зубы стискиваются до хруста, когда перед глазами снова встает мое предательство. Его имя чужое, а кожа бледная, почти прозрачная, и светится будто изнутри. Каждая линия тела, как пыточный инструмент для глаз. Я ни разу не видел такой красоты… Ни разу не чувствовал ничего более сильного, чем сейчас. Дыхание становится тяжелым, а глаза закрываются сами собой, когда я упираюсь лбом в кафель. Передо мной взгляд, испуганный, но блестящий. Следом улыбка, а за ней тень на каменной кладке. Она — последнее, что я увидел сегодня, когда мы снова встретились, а следом Вера спешно скрылась за поворотом.
По телу несется дрожь, а холодная вода, наконец, приносит облегчение. Открыв глаза, я втягиваю воздух носом, продолжая так и стоять перед стеной. Двух недель хватило, чтобы я потерял голову настолько, что даже спокойно снять напряжение не выходит. Наконец-то, я понял за каким чертом, все это время отвергал Сару. Не она раздражала меня, не ее интерес надоедал, — я просто не видел ее совершенно.
Не замечал, как слепой.
За дверью слышится писк. Ударив по выключателю, я выхожу из ванной комнаты, как есть. Вытерев с лица воду, беру в руки планшет и открываю голосовое сообщение:
— В Париж прилетел агент французов. Приказ — устранить, и перехватить похищенные им материалы по острову. Если они попадут в руки французской стороны, позиции нашего атташе в переговорном процессе существенно ухудшатся. Все, что у нас есть — координаты возможного места передачи. Мы следим за французами. Несколько из делегатов с их стороны, проявили особый интерес к бизнес комплексу на окраине Парижа. Высылаем вам координаты, и ждем отчета по окончании операции.
Подняв взгляд от планшета, кладу его обратно на стол. Что-то пошло не так. Откуда у агента могли оказаться материалы исследований Попова? Если он их достал, то явно еще до того, как мы начали следить за профессором. А выходит, это кто-то из его окружения.
Вхожу обратно в спальню, и наспех вытираюсь. Быстро отыскав сотовый, набираю Джеха. Он отвечает почти сразу, будто ждал звонка.
— Надо проверить борт. Готовься, гость уже на земле. Следи за окружением Ким Дже Сопа. Попова я возьму на себя, — чеканю на ходу, пока достаю из сумки одежду.
— Прямая угроза? — звучит не менее сухой вопрос.
— Да, — отвечаю, надевая черную водолазку. — Прикрой меня, я должен проверить, что с бортом. Надо обезопасить себя от форс-мажора.
— Понял. Будь осторожен.
Разорвав звонок, надеваю куртку, а достав из портмоне визитку, быстро набираю нужный номер.
— Самая быстрая доставка токпокки в Париже. Доброй ночи. Слушаю вас, — раздается улыбчивый женский голос.
Долго не думая, немедленно отвечаю на корейском:
— Ужин на одну персону.
— Конечно, господин Кан. Ожидайте доставку в течение десяти минут. Наш ресторан корейской кухни лучший в Париже.
