Ронкай повернулся к доктору Клюни и передал ему слово, как специалисту, который может изложить остальные факты с точки зрения психиатрии.
Доктор снял очки и, как всегда, коснулся указательным и большим пальцем переносицы. Фрэнк до сих пор так и не понял, был ли это тщательно продуманной жест или же случайность. Так или иначе, Клюни привлек всеобщее внимание и снова надел очки. Многое из того, что он собирался сообщить, было новостью даже для Дюрана и Ронкая.
– Я беседовал с Жан-Лу Вердье, вернее, с Даниэлем Леграном – таково его настоящее имя. Не без некоторого труда мне удалось составить общую картину, потому что он лишь изредка проявлял желание как-то открыться. А обычное его состояние – полное отстранение. Итак, семья Легран, как только что сообщил начальник, прибыла в этот прованский городок. Мадам Легран, между прочим, была итальянкой. Этим, я думаю, и объясняется, почему Даниэль или Жан-Лу, как вам угодно, так хорошо говорит по-итальянски. Я бы предпочел его по-прежнему называть Жан-Лу, для большей ясности.
Клюни огляделся, ища поддержки. Общее молчание подтвердило, что возражений нет. Клюни продолжал излагать факты. Или по крайней мере то, как, по его мнению, обстояло дело.
– Вскоре после того, как они переехали, мадам рожает. Согласно женоненавистнической логике мужа, превратившейся со временем в навязчивую идею, никакого врача приглашать нельзя. Мадам рождает, обратите внимание, не одного ребенка, а двух близнецов, Люсьена и Даниэля. Но Люсьен появляется на свет уродом. Лицо ребенка обезображено мясистыми шишками, они превращают его в настоящее чудовище. С клинической точки зрения не могу сказать точно, в чем причина, полагаюсь только на свидетельство Жан-Лу, а он на эту тему не очень-то расположен откровенничать. В любом случае анализ ДНК обнаруженного трупа вне всякого сомнения говорит о том, что они братья. Отец потрясен этой драмой, его психическое состояние ухудшается. Он отказывается от уродливого сына и официально заявляет о рождении только одного ребенка, Даниэля. Другого держат в доме тайком, сохраняя позорный для семьи секрет. Мать умирает через несколько месяцев после родов. В медицинском заключении врача, выдавшего свидетельство о смерти, говорится о каких-то банальных естественных причинах, и нет оснований предполагать что-либо другое.
Дюран прервал Клюни, добавив:
– Мы порекомендовали французскому правительству эксгумировать труп мадам Легран, но думаю, что спустя столько лет вряд ли этот вопрос будет представлять для французов жизненно важный интерес.
Дюран откинулся на спинку кресла с выражением человека, который порицает подобное отсутствие внимания к деталям. Затем опять передал слово Клюни.
Доктор продолжал.
– Дети растут в жестоких, безжалостных руках отца, полностью взявшего на себя их воспитание и не допускавшего ни малейшего влияния извне. Ни детского сада, ни школы, ни, тем более, общения со сверстниками. Тем временем отец превратился в настоящего маньяка. Наверное, он страдал манией преследования, его мучила навязчивая идея о каком-то «враге», которого он видел в каждом человеке вне дома, и семья замкнулась дома, словно в крепости. Это только мои догадки, не подкрепленные конкретными фактами. Единственный, кому дозволялись случайные контакты с внешним миром, непременно под строгим контролем отца, был Жан-Лу. Брат-близнец Люсьен жил пленником – своего рода Железная Маска, если вспомнить известный роман. Оба получают суровое военное обучение, то самое, какое Легран давал агентам секретной службы. Отсюда отличные боевые навыки Жан-Лу и подготовка в самых разных областях. Не стану распространятся, но он сам рассказывал мне леденящие душу подробности, в полной мере совпадающие с его личностными характеристиками, какие проявились со временем…
Клюни помолчал, как бы предпочитая ради всеобщего блага оставить эти подробности при себе. В свою очередь, Фрэнк начал кое-что понимать. Или, во всяком случае, начал представлять, что пришлось сделать в данном случае Клюни. Вырисовывалась история, плававшая во времени, подобно айсбергу в море, так что на поверхности виднелась лишь небольшая часть, покрытая кровью. И эту часть мир окрестил Никто.
– Могу утверждать, что Жан-Лу и его несчастный брат практически никогда не были детьми и не знали детства. Легран сумел превратить старинную детскую игру – игру в войну – в настоящий кошмар. Этот тяжелый опыт нерасторжимо сблизил братьев. А ведь отношения даже обычных двойняшек всегда намного прочнее дружбы обычных братьев, и примеров тому сколько угодно. Что же говорить об этом случае, когда один из братьев оказался вдобавок явно неполноценным. Жан-Лу взял на себя роль защитника и покровителя младшего, с которым отец обращался, как с животным. Жан-Лу сам признался мне, что самым мягким определением, какое отец давал сыну, было «мерзкое чудовище»…
Наступила тишина. Клюни дал всем время осмыслить услышанное. Выходит, личность Жан-Лу действительно сформировалась под влиянием травмы. Теперь они убеждались, что масштабы этой травмы выходили за рамки любых, самых фантастических предположений. И это было еще не все.
– Их связывало болезненное чувство. Жан-Лу переживал драму брата, как собственную, может, даже сильнее и глубже, потому что видел, насколько брат беззащитен перед гневом и издевательствами собственного отца.
Клюни умолк. И опять вынудил присутствующих созерцать свой ритуал с очками. Фрэнк, Ронкай и Дюран терпеливо ждали. Он заслужил этого своими беседами с Жан-Лу, общением с его помутившимся разумом, попыткой через прошлое понять причины настоящего, не имеющего будущего.
– Не могу сказать точно, – продолжал Клюни, – что именно послужило толчком для тех событий, какие случились однажды ночью в доме Легранов много лет назад. Может, это был целый комплекс причин, создавших со времени идеальные условия для трагедии. Вам известно, что в охваченном огнем доме было найдено тело, с лица которого была снята кожа…
Взгляд психопатолога блуждал по комнате, избегая других взглядов. Будто он тоже был отчасти виноват в том, что собирался сообщить.
– Это сам Жан-Лу убил своего брата. Переживания, больное сознание привели его к мысли, что это единственный способ вылечить брата «от его болезни», как он считал. Словно речь шла о самой обыкновенной болезни. Кроме того, это был символический жест: ритуал снятия кожи с лица для освобождения брата-близнеца от уродства. Затем он убил отца и гувернантку, которую, естественно, считал его сообщницей, и создал таким образом видимость двойного убийства, завершившегося самоубийством. Потом он поджег дом. Я мог бы говорить здесь и о символическом значении катарсиса, но мне кажется, это уже риторика… Потом он скрылся. Мне неведомы подробности его бегства…
Ронкай прервал Клюни, чтобы спустить обратно на землю – рассказ уж очень походил на сагу о ведьмах.
– По документам, обнаруженным в доме Жан-Лу, мы выявили счет в одном цюрихском банке. Возможно, это были деньги, положенные Марселем Леграном, весьма крупная сумма, между прочим. Жан-Лу достаточно было знать код, чтобы получить эти деньги. Нам неизвестно, где он жил до того, как появился в Монте-Карло, взяв имя мальчика, погибшего в море, в Кассисе. Относительно того, на что он жил, у нас нет никаких сомнений. Располагая такими деньгами, он вообще мог всю жизнь не работать.
Прокурор Дюран прервал его.
– Мы должны учитывать следующее. Поскольку официально в этом доме проживал только один мальчик, после пожара ни у кого не возникло никакого сомнения, что обнаружен труп Жан-Лу. Так или иначе, пожар опустошивший дом, не оставил никаких следов. Отсюда довольно поверхностное расследование, что и позволило этому сумасшедшему выкрасть тело брата с кладбища в Кассисе, когда он узнал, что оно не погибло в огне, а захоронено.
Дюран замолчал. Поколебавшись, Фрэнк воспользовался возникшей паузой.
– А музыка? – обратился он к Клюни.
Психопатолог помедлил с ответом.
– Отношения этого человека с музыкой – вопрос, в котором я разобрался еще не до конца. Похоже, отец был маниакальным меломаном и коллекционировал редкие записи. Возможно, это было единственное удовольствие, которое он дозволял детям в их затворничестве. И судить об этом крайне трудно. Когда я заговариваю с Жан-Лу о музыке, он закрывает глаза, и всякое общение прекращается.
Теперь все ловили каждое слово Клюни. Если он это и заметил, то не показал. Возможно, то, что он сумел выяснить, не до конца еще улеглось в его голове, и ему нужно было выговориться.
– Мне хотелось бы сейчас еще раз подчеркнуть один очень тонкий аспект всего этого дела. Убийство брата вызвало у Жан-Лу безотчетное чувство вины, от которого он не избавится уже никогда. Он считал и до сих пор считает, что весь мир виноват в смерти его брата и во всем, что тому пришлось выстрадать из-за своего уродства. Вот почему Жан-Лу стал серийным убийцей. Из-за тяжелого положения в семье у него развился особый комплекс. Ему хотелось придать брату хотя бы видимость нормального облика. Он убивал, скальпировал свои жертвы и надевал скальп на лицо мумии, потому что это казалось ему необходимым вознаграждением несчастному за все его страдания…
