— Хорошо, Майк, конечно.
Карло направился домой. Там позвонил любовнице, которую содержал втихую поблизости, в маленьком поселке Уэстбери, и договорился, что постарается, уже на ночь глядя, приехать к ней. Потом запасся бутылкой хлебной водки и стал ждать. Ждать ему пришлось долго. В первом часу дня к воротам начали подъезжать машины. Карло видел, как из одной вышел Клеменца, немного погодя прибыл Тессио. Обоих впустил к Майклу в дом телохранитель. Клеменца часа через два опять уехал; Тессио больше не показывался.
Карло вышел минут на десять прогуляться на свежем воздухе. Все, кто нес охрану в парковой зоне, были ему знакомы — иные даже числились приятелями. Он рассчитывал кое с кем из них потрепаться от нечего делать. Но, как ни странно, никого из тех, кто дежурил сегодня, он не знал. Все были новые. А самое странное, что ворота охранял Рокко Лампоне, — Карло не мог не знать, что Рокко занимает в семействе слишком высокое положение и такая черная работа не соответствует его рангу. Кроме как при чрезвычайных обстоятельствах.
Рокко дружески улыбнулся ему, поздоровался. Карло настороженно следил за ним. Рокко сказал:
— Ха, ты ведь вроде отдыхать намыливался?
Карло развел руками.
— Майк велел задержаться на пару дней. Для чего-то я ему понадобился.
— Ага, — сказал Рокко Лампоне. — Я тоже. Оказалось — за воротами доглядывать. Да ладно, пес с ним, хозяин — барин.
Оттенок пренебрежения в его голосе означал, что Майкл совсем не таков, каким был его отец. Карло не принял предложенного ему тона.
— Майк знает, что делает.
Рокко молча проглотил упрек. Карло бросил ему: «Ну, бывай», и зашагал назад к дому. Что-то явно случилось, но, видно, Рокко был не в курсе дела.
Майкл стоял у окна гостиной, наблюдая, как слоняется по пятачку Карло Рицци. Хейген сзади протянул ему рюмку коньяку, и Майкл благодарно припал к ней. Хейген сказал, очень мягко:
— Майк, пора начинать. Время.
Майкл вздохнул:
— Хоть бы не так скоро. Хоть бы старик еще пожил малость.
— Ничего, все будет нормально. Если уж мой глаз ни за что не зацепился, то постороннему тем более слабо. Ты подготовил все на совесть.
Майкл отвернулся от окна.
— Очень многое разработал он, отец. Я до того и представления не имел, какая у него голова. Хотя ты-то, наверно, знаешь.
— Второго такого нет и не будет, — сказал Хейген. — Но даже он не сумел бы сделать лучше. Очень красивая работа. А значит, и ты не совсем безнадежен.
— Жизнь покажет, — сказал Майкл. — Клеменца и Тессио здесь?
Хейген кивнул. Майкл одним глотком осушил рюмку до дна.
— Пришли ко мне Клеменцу. Я дам ему инструкции лично. С Тессио я вообще не хочу встречаться. Просто передашь ему, что примерно через полчаса мы с ним выезжаем на переговоры с Барзини. Об остальном позаботятся ребята Клеменцы.
Хейген невыразительным голосом спросил:
— Тессио снять с крючка никак нельзя?
— Никак, — сказал Майкл.
В маленькой пиццерии на боковой улочке города Буффало, штат Нью-Йорк, было в обеденный час не протолкнуться. Постепенно толпа рассосалась, продавец снял с оконного прилавка жестяной круглый лист с непроданными ломтями пиццы и поставил на полку громадной кирпичной печи. Заглянул внутрь проверить, не поспела ли свежая пицца. Слой сыра сверху не начинал еще пузыриться. Потом повернулся к окошку, из которого торговал навынос. Молодой, нахального вида паренек, стоящий снаружи у окошка, проговорил:
— Мне — одну порцию.
Продавец деревянной лопаткой поддел с листа остывший ломоть и сунул в печь разогреваться. Парень, решив, как видно, поесть за столиком, вошел в опустевший зал. Продавец полез в печь, достал горячий ломоть и положил его на бумажную тарелку. Почему-то, вместо того чтобы протянуть ему деньги, посетитель разглядывал его в упор.
— У тебя, дядя, слыхать, наколочка хороша на груди, — сказал он. — Вон виднеется краешек. Всю не дашь поглядеть?
Продавец застыл на месте как вкопанный.
— А ну, расстегни рубаху.
Продавец затряс головой.
— Это не у меня, — сильно коверкая английские слова, пролепетал он. — У сменщика, который вечером работает.
Посетитель хохотнул. Смех был нехороший — резкий, натянутый.
— Давай-давай, расстегивайся. Поглядим.
Продавец попятился, отступая за край печи к двери, ведущей в подсобку. Но парень уже поднял над прилавком руку с пистолетом. Он выстрелил. Пуля попала в грудь продавцу, его отбросило к печи. Прогремел второй выстрел, и он стал сползать на пол. Посетитель зашел за прилавок, нагнулся к нему и рванул рубашку так, что посыпались пуговицы. На залитой кровью груди явственно проступала татуировка: любовники, сплетенные в объятье, и муж, пронзающий неверную жену ножом. Продавец приподнял слабую руку, как бы загораживаясь от взгляда.
— Фабрицио, — сказал убийца, — привет тебе от Майкла Корлеоне.
Он приблизил пистолет почти вплотную к черепу продавца и спустил курок. Потом быстро вышел на улицу, где дожидалась у тротуара машина с открытой дверцей. Скользнул на сиденье, и мужчина, сидящий за рулем, дал полный газ.
Рокко Лампоне подошел к телефону, висящему на опоре чугунных ворот, и снял трубку.
— Твой товар упакован, — сказал чей-то голос; в трубке щелкнуло и смолкло.
Рокко сел в машину и повел ее в сторону дороги, что тянется по гребню плотины на Джоунз-Бич, — той дороги, на которой встретил смерть Санни Корлеоне. Оттуда по парковому шоссе он выехал к железнодорожной станции Уонта и стал на привокзальной площади. Рядом, в другом автомобиле, его ждали двое.
Через десять минут они втроем подъехали к мотелю на Рассветной автостраде и свернули во двор. Рокко Лампоне, оставив спутников в машине, подошел к одному из маленьких коттеджей, построенных в стиле швейцарских шале. От сильного пинка дверь слетела с петель, и Рокко вломился в комнату.
Семидесятилетний Филипп Татталья, в чем мать родила, стоял у кровати, на которой лежала совсем еще юная девица. Густая шевелюра Таттальи была черна, как вороново крыло, но оперение в паху отливало стальной сединой. Вялая припухлость его тела наводила на мысль о птичьей тушке. Рокко всадил в него четыре пули, все четыре — в живот. Потом повернулся и побежал назад, к своим. Его высадили на станции Уонта. Рокко опять пересел в свою машину и прежней дорогой вернулся обратно. Приехав, он на минуту зашел к Майклу Корлеоне и снова занял свой пост у ворот.
В Бронксе, у себя на квартире, Альберт Нери кончил приводить в порядок полицейскую форму и стал неторопливо облачаться. Натянул брюки и рубашку, повязал галстук, надел мундир. Снял со стула ремень с кобурой. Оружие его заставили сдать, когда увольняли, но полицейскую бляху, по чьему-то административно-хозяйственному недосмотру, не востребовали. Пистолетом его снабдил Клеменца, новеньким «полис-спешл» 38-го калибра, неопознаваемым. Нери переломил его, смазал, проверил курок и защелкнул обратно. Взвел курок, зарядил барабан. Теперь он был готов.
Он положил полицейскую фуражку в бумажную сумку, накинул поверх мундира свой штатский плащ и сверился с часами. Машина будет внизу через пятнадцать минут. Пятнадцать минут ушли на то, чтобы придирчиво оглядеть себя в зеркале. Сомнений не оставалось. Он выглядел настоящим полицейским.
На переднем сиденье дожидались двое подчиненных Рокко Лампоне. Нери сел сзади. Когда выехали из его района, он шевельнул плечами, и штатский плащ сполз на пол. Нери не стал его поднимать. Он разорвал бумажную сумку и привычным движением надел на голову фуражку.
На углу Пятьдесят пятой улицы и Пятой авеню машина стала у тротуара; Нери вышел. Со странным чувством двинулся он вниз по Пятой авеню — сколько раз он в этой форме обходил улицы во время дежурства… Было многолюдно. Он миновал три квартала и очутился перед Рокфеллеровским центром, напротив собора Святого Патрика. Нужный ему лимузин в вызывающем одиночестве красовался на той же стороне под вереницей указателей с надписями «Остановка запрещена» и «Стоянка запрещена». Нери замедлил шаг: немного рановато. Он остановился и сделал вид, будто записывает что-то в служебном блокноте, потом зашагал дальше. Поравнялся с лимузином и постучал дубинкой по крылу. Водитель удивленно поднял на него глаза. Нери показал дубинкой на щит с надписью «Остановка запрещена» и махнул водителю: проезжай. Водитель со скучающим видом отвернулся.
Нери сошел с тротуара и, зайдя на проезжую часть, остановился у открытого окна, с той стороны, где сидел водитель, наглого вида детина — как раз таких Нери особенно любил обламывать. Обдуманно оскорбительным тоном он сказал:
— Эй, умный, проедем дальше или тебе повестку вставить в зад?
Водитель равнодушно отозвался:
