И кивнул в сторону деревянной конструкции у задней стены.
— Ладно, Котэн, привяжи его повыше.
* * *
“Ты должна вернуться к источнику...” Его источнику. Слова Масасиги Кусуноки всплыли в ее памяти, на фоне диалога между Сато и Фениксом. Акико снова и снова прослушивала эту часть их разговора, словно он мог что-то прояснить и увенчать успехом ее тщетные попытки разгадать загадку.
Она сидела в комнате Котэна, обхватив руками колени и положив на них голову. Она была голой, и в свете лампы ее кожа блестела, как будто намазанная маслом. Несмотря на достаточно яркий свет, множество теней скрывало очертания ее тела. Открытая и невидимая, она была физическим воплощением тайны ее души.
“Люди, пославшие его, представляют огромную угрозу для Японии”. Слова Масасиги-сан.
Масасиги. Что заставило ее поехать прежде всего в “Гёкку-рю”? Она не знала или не могла вспомнить. Но она помнила, как впервые увидела Масасиги Кусуноки. Именно тогда она обнаружила связь со своим прошлым — неизвестным ей прошлым. Она принадлежала Сайго в супружеской жизни, а Масасиги — по долгу службы. Акико была женой Сайго всего три недели и шесть недель назад ушла из замка Кёки.
В “Гёкку” Масасиги-сан впервые поддержал ее. Он покинул Совет вместе с ней, когда другие сэннины встали и выразили несогласие: они не могли позволить женщине остаться.
И они отправились вместе в Ёсино, в “Тэнсин Сёдэн Катори”.
Зачем он так поступил? Что особенное увидел в ней сэнсэй? И как он ошибся! Его опека принесла ему смерть; смерть от рук той, кого он защитил.
Акико вспомнила улыбку на его лице в тот момент, когда он вступил из жизни в смерть. Почему? Кто может улыбаться в такой миг? В жизни Масасиги не было места грусти. Он жил в гармонии со вселенной, в согласии с собой и космосом. Он не мог жаждать смерти. По мнению Акико, он был почти святым. В этом и таилась еще одна причина, по которой она выбрала его на роль своей первой жертвы. Если умение скрывать свое “ва”, чему она научилась у Кёки, сработает на таком человеке, то получится и с другим.
Что-то появилось в воздухе, какой-то запах специи? Акико не могла определить. Она подняла голову и огляделась — возникло ощущение, что она не одна в комнате. На мгновение за приоткрытой рамой окна блеснул свет. Бумаги на столе слабо шевельнулись. Но это же просто ветер?
По телу Акико пробежала дрожь. Зачем она снова ворошит воспоминания? “Люди, пославшие его, представляют огромную опасность для Японии”. Масасиги-сан говорил это о мухон-нине Цуцуми. Она убила второго мухон-нина Тэнгу, возвратив то, что он похитил.
Теперь она знала, что в “Тэнсин Сёдэн Катори” есть третий предатель. Масасиги Кусуноки появился перед ней, словно призрак, и приказал ей сделать то, чему он ее научил, выполнить данное ему обещание. Она подумала о Сато, Фениксе и Николасе, там, на севере, на Хоккайдо. Особенно о Николасе.
Акико встала и пошла в спальню. Со дна нижнего ящика, куда никогда не заглянет Сато, она достала кимоно со светло-серым рисунком на темно-сером фоне. Сверху на ткани было заметно темно-коричневое пятно там, куда брызнула фонтаном кровь сэнсэя.
Медленно, торжественно она надела его. Она была готова. Она направлялась на север.
* * *
Когда Николас очнулся, он понял, что подвешен на колесе. Сознание вернулось к нему быстро, но он не открыл глаза, изменил темп дыхания, ничем не показал присутствовавшим в подвале, что сознание вернулось к нему.
Они его накачали чем-то очень сильным, и он ощущал последствия. Голова легкая, немного кружится. Он не был уверен, что может полностью доверять своим чувствам. Но логика подсказывала ему, что лучше попытаться сохранить сложившуюся ситуацию.
Кожаные ремни охватили его пальцы, запястья, талию, бедра и щиколотки. Он был приподнят над полом. Смутно припомнились очертания этой деревянной конструкции.
Больше всех его беспокоил Проторов. Он достаточно умен, чтобы понять, с кем имеет дело. Из всех русских только он один подозревал, что благодаря своей подготовке Николас не подвергнется воздействию газа. Он классно подставил Николаса, отвлекая его внимание Котэном — кажущейся главной угрозой, — а сам оставался вне поля зрения. Не было только того молодого офицера, Русилова. И не было времени. Стресс слишком силен. Николас подумал, что, может, он уже стар для этого. Он должен был почувствовать присутствие Русилова. Он недооценил русских — особенно Проторова — и заплатил за это.
Он открыл глаза.
— А, — приветливо произнес Виктор Проторов, — как отдохнули?
Откуда он столько обо мне знает, спрашивал себя Николас, пытаясь согнуть пальцы. Ремни не позволили. Любопытно, подумал Николас. Он приготовил их для меня. Обычному пленнику такие не понадобились бы.
Николас сообразил, сколько людей было в комнате: кроме него и Проторова — Русилов и врач. Русилов стоял сзади, справа от своего начальника; врач находился совсем рядом, у левого плеча Николаса, на табуретке возле него лежали шприц и медицинский чемоданчик.
Проторову не нужен был ответ. Вместо этого он развернул длинный рулон компьютерной распечатки, который потянулся за ним, как хвост. Он поднял один из листов и поднес к лицу Николаса. Николас смотрел на схемы, пытаясь сконцентрироваться. Ему показалось, что он видел уже что-то вроде этого в каких-то научных журналах, подробный маршрут американских спутников над поверхностью Земли.
— Вам знаком этот район, господин Линнер? — До сих пор Проторов говорил только по-русски. — Должен быть знаком. Северная часть Хонсю, весь Хоккайдо, пролив Немуро, южная часть Курил.
Проторов не сводил глаз с Николаса.
— Здесь, — сказал он, указывая на одну из красных отметок, — у побережья, стык двух геологических плато. Здесь и здесь на Хонсю землетрясение значительной силы — более семи баллов по шкале Рихтера — произойдет в течение ближайших нескольких недель. Уже зафиксированы ощутимые толчки к северо-западу от Токио.
Проторов щелкнул пальцами, и Русилов, словно ассистент иллюзиониста, заменил схему. Теперь это было увеличение первой страницы до такой степени, что были видны топографические начертания.
— А здесь, — продолжал Проторов, снова указывая на схему, — еще одна горячая точка, она не имеет отношения к геологическим аномалиям. Здесь ничего никогда не происходило. Причина тут — не природная.
Бумага шуршала, как насекомое в коробке.
— Что вы об этом скажете, господин Линнер?
— Что вы мне суете?
Проторов щелкнул языком.
— А это вы нам расскажите.
В юности Николас общался с японскими монахинями. И все это зрелище казалось ему нелепым. Японский дух стал для него синонимом гармонии с природой, с элементами космоса. С его точки зрения христианство проповедовало божественный порядок, предназначенный для человека, хотя его последователи ведут себя несоответственно собственным принципам. История римской католической церкви была окровавленным стягом, поднятым во имя борьбы за господство.
Он обнаружил, что все католики весьма высокомерны, в том числе монахи и священники. Их абсолютная вера в узкоограниченную мораль не принимала в расчет никаких природных факторов. Человеческой природе, так же как и природе окружающего мира, чужда церковная иерархия. Жестокость моральных устоев ведет к глухоте, слепоте, немоте.
Николасу пришло в голову, и он готов был взвыть от такого сравнения, что Виктор Проторов обладал всеми качествами, которых требует церковь. Он был похож на служителя церкви, хотя понять этого не мог. Моральные устои коммунизма так же слепы, как моральные устои католичества.
— Если вы не дадите мне пояснений, господин Проторов, я не смогу ответить вам вразумительно, — сказал Николас.
— Вы хотите сказать, что не узнаете эти контуры издалека? — Проторов угрожающе помахал документами, бумажный хвост за его спиной зашелестел. — Примерно 35888 километров от земной поверхности. Это дает возможность совпадения скорости спутника со скоростью вращения Земли, в результате чего он все время находится над одной точкой Тихого океана.
Проторов подошел ближе.
— Видите, господин Линнер? Пролив Немуро. Граница Японии и Советского Союза. — Глаза его лихорадочно блестели. — Далее, вы видите область, отмеченную красным? Здесь, под проливом, на японской территории — и на нашей!
Он кивнул, и Николас понял, что сейчас произойдет. Он ничего не мог сделать со своим телом, но разум — другое дело. Блестящая игла вошла в предплечье в сантиметре от следа, оставшегося от первой инъекции. Ему показалось, что тело раздувается изнутри, плоть превращается в воду и этот поток захлестывает легкие. Он тонул; от этого ощущения хотелось кричать. Сердце бешено колотилось.
Надо собраться.
Он собрал свое сознание подобно тому, как отец обнимает напуганного ребенка, и вошел туда, где нет места страху.
А где-то вне его Проторов говорил голосом, словно доносящимся из-под воды:
