— И что из этого?
— Да ничего. Просто потрындели и все. А я запомнил. Ну, дом запомнил. Там же через два квартала моя телка живет, фиг ли. А кореш еще сказал, они с этим Сусликом тоже раскумариться любили. Суслик дунуть не дурак был.
— Имя кореша?
Боб заметно напрягся.
— Слушайте, вы ж… Если вы к нему пойдете, вы ж меня вломите по-любому, да? Не надо! Он… Он же мне глотку перегрызет, нахер! Да он просто мне про тот дом ляпнул, что там Суслик жил, что они курили иногда с ним, и все. Ничего больше! Кореш тут не при чем, отвечаю, так что вы…
— Закрой хлебало, а, — поморщился Халилов. — Чувак, у тебя не рот, а решето какое-то. Хорош трындеть. Отвечай по существу. Я тебе вопрос задал. И обрисовал ситуацию, что будет, если мне твои расклады не понравятся. Так что, типа, выбирай.
Боб мученически вздохнул.
— Санчес. Санчес его кликуха.
Халилов вопросительно покосился на Полякова. Оторвавшись на секунду от своих художеств, Поляков покачал головой. Кличка Санчес ему ни о чем не говорила. Тогда Халилов вернулся к Бобу:
— А зовут как?
— Вано.
— Вано? Грузин, что ли?
— Почему грузин-то сразу? А, не. Иван в смысле. Иван, Ванек, Вано… — Боб схватился за голову. — Блин, вот непруха-то. Надо ж было сунуться туда. Проще было в кусты любые залезть и там раскумариться. Нет, решил в тепле посидеть. Посидел, мля… А я ведь чисто оказался не в то место не в том вре… Ну, то есть наоборот, не в то время не в том месте. Ну, вы поняли.
— Все мы часто оказываемся не там, где хотели, — сказал Поляков. — Но это не означает, что мы не должны были там оказаться. Ведь никто из нас не знает всего плана, верно?
Боб непонимающе уставился на Полякова.
— Какого плана?
— Того самого, Боб. Который мы так хотим понять — но так никогда и не поймем.
Поляков отложил кусок бумаги. Рисунок вряд ли был закончен, просто ему надоело рисовать. Даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы понять — в Полякове пропадал неплохой художник. Картинка была странная. Черной шариковой ручкой на куске протокольного бланка были изображены редкие звездочки на заштрихованном темном небе. Край какого-то оврага, на дне которого виднелась рука со скрюченными в агонии пальцами. И черные силуэты людей, стоявших на краю оврага и смотревших вниз.
— Ты жила в Яме, — выдал Гапонов после долгого молчания. — До восемнадцати лет, кажется?
— Что?
Видя, что Катя сбита с толку, Гапонов счел нужным пояснить:
— Это есть в твоем личном деле. Я внимательно перечитал его. Ты выросла в Яме.
Была вторая половина дня, и Катя, вспомнив о просьбе Кости, уже рассчитывала смыться с работы пораньше, чтобы дома — в своей новой квартире, куда она переехала на прошлой неделе, но где ее вещи все еще хранились в коробках — заняться главным. Начать обживаться в их с Костей логове.
А потом зазвонил телефон. Это был Гапонов. И вскоре Катя, удивленная, настороженная и озадаченная, стояла напротив рабочего стола главного следователя города и смотрела ему в глаза.
— Да, Ефим Алексеевич.
— Немногие выходцы из этого района добились хоть чего-то, — сказал он. — Ты, конечно, не легендарный прокурор Крыма, «няш-мяш» и все такое, однако все равно. Скорее исключение, чем правило. — Гапонов покачал головой. — Восемнадцать лет назад. А это ведь ровно половина твоей жизни. Даже не знаю, символизм просто какой-то. Ты веришь в символизм?
— Здесь, скорее, занимательная математика, — осторожно откликнулась Катя. — Позвольте спросить, почему мы… почему мы сейчас говорим об этом?
Гапонов вздохнул, машинально поправляя бумаги на столе.
— Катя, мы нашли в архивах все материалы по тем убийствам. О которых ты упомянула. Нашли, подняли и внимательно изучили. И знаешь… Все гораздо хуже, чем я думал. Я-то надеялся, это нам как-то поможет… А следствие тогда сработало отвратительно. Не только следствие, дознание тоже. Одна видимость. Хватали кого попало в надежде, что это хоть к чему-то приведет. По-русски говоря, тыкали пальцем в небо.
Катя вспомнила мертвые лица людей. В том числе близких людей. Тех, кого погубила эта история. Эти лица она гнала из памяти полжизни. Катя промолчала.
— Но я понимаю наших предшественников, — продолжал Гапонов. — В таких специфических, мягко говоря, условиях… Вот и сейчас, например. Я сижу и ломаю голову, с какого бока лучше подступиться к этому делу. И пока выводов не так чтобы много, честно говоря.
Гапонов поднялся. Обошел вокруг стола и присел на его угол, оказавшись в метре от Кати.
— Район очень сложный. Процентов 80 населения без прописки, половина вообще без паспортов и каких-либо документов. Криминальная обстановка там аховая. Целая армия маргиналов и уголовников, судимым по большинству статей Уголовного кодекса, причем в основном речь идет о тяжких статьях. Ну и плюс менталитет местных. Последние 20 лет они настолько привыкли обходиться своими силами, что сейчас для них любой мент или следователь — как красная тряпка для быка. Что-то между врагом и пришельцем, когда не знаешь, кто из них хуже.
— Все сложно, — осторожно возразила Катя. — Но так было не всегда.
— Как раз с тех убийств все и началось, да? Кто мог — собрал вещи и уехал, кто не смог — озлобились и закрылись от всего окружающего мира?
Катя поколебалась, но решила ответить честно.
— Скорее, наоборот. Это весь окружающий мир решил отгородиться от Ямы. Забыть о ее существовании.
Гапонов вздохнул.
— Двадцать лет назад органы ничего не смогли сделать, чтобы остановить это. Сейчас другое время. Интернет, СМИ, социальные сети… Замять, как в те времена, ничего не получится. Да и никто не даст, учитывая мэра. Поэтому, как ни крути, сейчас мы должны сделать невозможное. Показать, что мы можем навести порядок. Что мы можем найти преступника и восстановить справедливость. Везде. Даже в Яме. Особенно в Яме.
— Понимаю.
— Короче, Мазурова, — внезапно перешел Гапонов на официальный тон. — Я решил включить тебя в следственную бригаду по делу о похищении и убийстве дочери Марфина.
Катя ждала чего-то в этом духе. Но все равно оторопела.
— Но… Вы же читали мое личное дело.
— Вот именно. И это вторая причина, почему ты в игре.
Катя долго не могла успокоиться после этого разговора. Вчера, после дежурства, после трех скелетированных трупов, которые были задушены, изнасилованы и изувечены целую вечность назад, она молилась, чтобы все это поскорее закончилось. Катя никогда не была лучшей в отделе, и ей почти удалось убедить себя в том, что в историю с Ямой ее не втянут. Она не могла проходить через это снова.
Ирония была в том, что Катя, 18 лет назад порвав с Ямой, не учла одного. Сама Яма, кажется, имела на нее другие планы.
Она вспомнила слова Полякова. Как он сказал вчера там, около кафе? «Так совпало, что среди ста двадцати оперов нашего отдела именно я оказался дежурным сегодня. Среди всех следаков городского СК дежурной оказалась именно ты. Через 18 лет мы встретились в той самой Яме, в тот самый день, когда там снова нашли тела точно так же убитых девчонок. Неужели ты не понимаешь, что это значит?». «Ты будешь бежать всю жизнь от призраков своего прошлого. От самой себя. Но это бесполезно. Сегодня ты это увидела!».
И вдруг Катя поняла, что нужно делать.
Она не стала звонить. Катя сразу спустилась на парковку для служебного транспорта перед зданием горотдела СК, села в свою зеленую малолитражку и отправилась на северо-запад. По пути позвонила Косте и приврала, что задерживается, так как ей поручили срочно допросить несколько свидетелей по одному из ее дел.
Катя вела машину по тому самому проспекту, где до сих пор ходили троллейбусы, связывающие центр города с промышленными окраинами. Когда-то в детстве она ездила с родителями этим самым маршрутом. Каждая такая поездка — а они случались редко, раз в год, иногда два — была для маленькой Кати прикосновением к волшебству. Она отправлялась на рогатом громыхающем чудовище-троллейбусе в новый, такой незнакомый ей мир высоких домов, широких улиц, мир автомобилей и снующих по тротуарам людей. В ее мире не было ничего этого. Не было ни высоток, ни асфальта, ни машин, ни даже тротуаров.
Сейчас все было наоборот. Она была частью того мира, на который в детстве смотрела, затаив дыхание. И сейчас ее путь лежал в сторону мира старого. Когда-то уютного, родного и знакомого, но этот уют обернулся кошмаром.
Все было так странно. Словно демиург росчерком пера разбил 36 лет ее жизни на две — чтобы по окончании этого цикла просто перезапустить его с начала. Сейчас Катя была близка к пониманию термина «колесо майи» больше, чем когда либо.
Поляков приехал в отдел через час. Снова моросил дождь. Поляков, щурясь от бьющих в лицо капель, выпрыгнул из старенького «УАЗика» патрульно-постовой службы и двинулся к дверям ОВД, по пути окидывая быстрым взглядом пятачок парковки перед зданием. А потом остановился, увидев ее. Катя стояла под зонтом около своей «Дэу». Хотела махнуть рукой, но передумала.
