— Э-э-э, Берил, э-э-э, Агнес, э-э-э, Мью.
— Берил Агнес Мью. Насколько мне известно, вы работаете неполный рабочий день в Тэнкред-хаусе и были там вчера днем, не так ли, мисс Мью?
— Миссис. — Она перевела взгляд с Вайна на Уэксфорда и повторила еще раз, с ударением: — Миссис Мью.
— Извините. Вы были там вчера днем?
— Да.
— И что вы делали?
Последовала такая реакция, как будто на нее обрушился удар. Или ей выразили абсолютное недоверие и подозрение в преступлении против человечества. Вопрос Вайна ошеломил ее, и, окаменев, она несколько секунд смотрела на него, прежде чем пожать большими тяжелыми плечами.
— Что вы там делаете, миссис Мью?
Женщина снова задумалась. Она сидела неподвижно, двигались только ее глаза, и то как-то странно, не как у всех, но после этого вопроса они и вовсе начали вращаться. Затем прозвучало нечто невразумительное:
— Они называют это черной работой.
— Значит, вы делаете уборку, миссис Мью, — произнес Уэксфорд. — Понятно. Моете полы, стены и тому подобное?
Утвердительный кивок.
— Кажется, вы мыли холодильник?
— Холодильники. У них три. — Она покачала головой из стороны в сторону. — Видела по телевизору. Не могу поверить. Вчера все было хорошо.
Как будто, подумал Уэксфорд, обитатели Тэнкред-хауса подверглись нашествию чумы.
— Когда вы ушли домой?
Если произнесение даже собственного имени вызвало у нее некую задумчивость, то, как ожидал Уэксфорд, ответ на такой вопрос потребует нескольких минут глубокого раздумья, но Биб ответила быстро:
— Они начали обедать.
— Вы хотите сказать, что мистер и миссис Копленд, миссис Джонс и мисс Джонс уже были в столовой?
— Я слышала, как они разговаривают, а дверь закрыта. Я задержалась с холодильником, а потом снова включила его. Руки очень замерзли, и я немножко подержала их под горячей водой. — Она приложила усилия, чтобы произнести такую длинную фразу, и потому на минуту замолчала. Казалось, она восстанавливает силы. — Взяла пальто и пошла за велосипедом, туда, за дом, где кусты, таким полукругом.
Интересно, подумал Уэксфорд, она когда-нибудь разговаривала со своим соседом-американцем, а если разговаривала, то понимает ли он ее?
— Вы заперли за собой заднюю дверь?
— Я? Нет. Запирать двери не моя работа.
— Так, значит, это могло быть в котором часу? Без десяти восемь?
Раздумье.
— Наверное.
— Как вы добрались домой? — спросил Вайн.
— На велосипеде. — От его глупости она просто пришла в негодование. Мог бы и знать. Все знают.
— Как вы ехали, миссис Мью? По какой дороге?
— По проселочной.
— Подумайте хорошенько, прежде чем ответить.
Но она и так постоянно думала. Поэтому дело продвигалось медленно.
— По дороге домой вам не попадалась машина? Вы кого-нибудь встретили? Вас кто-нибудь обгонял? На проселочной дороге? — Вопрос явно нуждался в пояснении. — Машина, или фургон, или что-то вроде того, что стоит у соседнего дома?
Уэксфорд испугался, что вопрос Вайна наведет ее на мысль, что в преступлении может быть замешан сосед-американец. Биб встала и посмотрела в окно в ту сторону, где стоял «форд-транзит». Лицо выражало замешательство, и она прикусила губу. Наконец произнесла:
— Вот эта?
— Нет-нет, любая машина. Просто какая-нибудь машина. Вчера вечером, когда вы ехали домой, вам попалась какая-нибудь машина?
Она задумалась. Кивнула головой, потом покачала из стороны в сторону и сказала:
— Нет.
— Вы в этом уверены.
— Да.
— Сколько времени вам надо, чтобы добраться домой?
— Я еду домой вниз по холму.
— Да. Так сколько времени у вас на это ушло вчера?
— Минут двадцать.
— И вы никого не встретили? Даже Джона Гэббитаса в «лендровере»?
На лице появились проблески выражения. Оно отразилось в ее беспокойных глазах.
— Он так говорит?
— Нет-нет. Вряд ли вы его встретили, если вы вернулись домой, скажем, в восемь пятнадцать. Большое спасибо, миссис Мью. Покажите нам, пожалуйста, дорогу, по которой вы едете до проселочной.
Длинная пауза.
— Я не против.
Дорога, вдоль которой стояли дома, круто спускалась в долину по берегу маленькой речушки. Биб Мью показала на дорогу и кое-как объяснила, причем взгляд ее постоянно возвращался к «форду-транзиту». Уэксфорд подумал: вероятно, он навсегда поселил в ее сознании мысль, что именно этот фургон она должна была встретить вчера вечером. Когда они ехали вниз по холму, она, перегнувшись через калитку, смотрела им вслед.
У подножия холма речушка оказалась совсем мелкой, не более тридцати сантиметров глубиной, а для пешеходов и велосипедистов был сооружен небольшой деревянный мостик. Течение было быстрым, но сквозь прозрачную воду виднелись плоские коричневые валуны, и Вайн переехал речку вброд. Они подъехали к тому, что Вайн упорно называл Т-образным перекрестком, хотя окружавшая их природа, крутые, заросшие кустарником берега, нависающие над водой деревья и живописные поляны с пасущимся скотом явно не ассоциировались с этим городским словом. Следуя объяснениям Биб, если их можно назвать таковыми, здесь им надо было повернуть налево, а затем направо. Именно так и можно было выбраться из Помфрет-Монакорума на проселочную дорогу.
Сделав поворот, они неожиданно увидели лес сквозь прогалины придорожных деревьев. Он нависал высоко над дорогой темной синеватой стеной. Не успели они оглянуться, как их обступили деревья. Машина ехала словно в глубоком тоннеле, который привел их к началу проселочной дороги, где стоял знак: «Только в Тэнкред-хаус. Три километра. Сквозной дороги нет».
— Когда останется чуть меньше километра, я выйду и остальную часть пройду пешком, — сказал Уэксфорд.
— Верно, сэр. Они наверняка знали места, если приехали этим путем.
— Они знали его. Или один из них.
Проехав километра два, Уэксфорд решил выйти из машины, и как раз в этот момент выглянуло солнце. Пройдет не меньше месяца, прежде чем на деревьях появятся первые листья, а сейчас на набухающих почках не было видно даже крошечных зеленых клювиков, отчего лес кажется будто бы окутанным зеленоватой дымкой. Пока во всем доминировал светло-коричневый цвет, и блестящие гладкие ветви деревьев казались золотистыми, а почки приобрели оттенок слегка раскаленной меди. Было сухо и холодно. Прошедшей ночью, когда небо расчистилось от облаков, ударил заморозок. К этому времени иней уже растаял, но его морозное дыхание явно чувствовалось в тихом прозрачном воздухе. Между кронами деревьев проглядывало светло-голубое небо, настолько светлое, что казалось почти белым.
В интервью Уин Карвер, вспомнил Уэксфорд, говорилось об этих лесах, о том, когда они были посажены, какие относятся к тридцатым годам, какие — к более раннему времени, и как они увеличились с тех пор. Древние дубы и редкие гигантские каштаны с большими блестящими почками возвышались над более низкими и скромными деревьями с искусно подстриженными, а потому казавшимися естественными, кронами в виде удлиненных ваз. Уэксфорду показалось, что это грабы. Затем он заметил металлическую табличку, прикрепленную к стволу одного из них. Да, обычный граб, «Carpinus betulus». Чуть дальше по дороге росли более высокие и стройные деревья, рябина, подумал он и не ошибся, на табличке было написано: «Sorbus aucuparia». Неплохая проверка для специалиста — определить дерево, когда на нем нет листьев.
Рябиновая роща уступила место норвежским кленам (Acer platanoides), кора которых напоминала кожу крокодила. И ни одного хвойного дерева, ни сосен, ни елей, чей темно-зеленый цвет нарушил бы сияющую гармонию золотисто-коричневых ветвей. Это была самая красивая часть лиственного леса, посаженного человеком, но воспроизводящая естественную природу, леса, которому человек придал изначальный порядок, не ограничивая в то же время естественные тенденции природы. Упавшие стволы оставлены там, где они упали, и теперь на них ярко зеленел мох в соседстве с пушистой травкой и первыми весенними стебельками с желтыми и бронзовыми головками. Засохшие деревья стояли рядом с живыми, и стволы их с отвалившейся корой и обнажившейся и ставшей серебристой древесиной служили теперь пристанищем сов и дятлов.
Уэксфорд продолжал идти дальше, ожидая, что за новым поворотом узкой дороги он увидит восточное крыло дома, но всякий раз перед ним открывались лишь ряды деревьев и кустарников. Серебристо-коричневая белка, зигзагами перескакивая с ветки на ветку, вскарабкалась по дубовому стволу и, сделав гигантский прыжок, уже раскачивалась на ветке соседнего бука. Наконец, сделав плавную дугу, дорога расширилась, деревья как бы отступили в сторону, и перед ним, словно из ниоткуда, вырос дом.
Среди обступавшего его леса восточное крыло выглядело особенно величественно. Его окаймляли терраса и сад. Под деревьями вместо желтых нарциссов, которые Уэксфорд привык видеть в кингсмаркхэмском саду и на городских клумбах, драгоценными россыпями поблескивали маленькие колокольчики. Но сад еще не проснулся от зимнего сна. На цветочных бордюрах, розовых клумбах, аллейках, кустарниковых изгородях, лужайках лежал отпечаток заботливой руки и повседневного ухода, но чувствовалось, что все это ждет своего часа. Высокая живая изгородь из тисса и кипарисов темной стеной отделяла от взора жильцов дома подсобные помещения, даря полное уединение.
