— Так и не спросишь, где Ди?
— Поддерживаю загадочный имидж. К тому же проголодался я.
На самом деле ему до боли не терпелось увидеть Ди. И они оба это знали.
— Она в конюшню пошла. Хоуги тебе готовить.
— Хорошо.
— Все-таки паршивец ты редкостный, — улыбнулась Мэри. — Она все утро на нервах, ждала тебя.
— Разве вы должны мне об этом говорить?
— Уж не знаю, что у вас двоих там разладилось. Все в игры какие-то играете. А я так и не поняла, чего вам вздумалось расплеваться-то. Любите ведь друг дружку. И оба так и будете маяться всю жизнь.
— В жизни вообще все сложно.
— Да просто, еще как просто, — отрезала Мэри. — И всегда так было. А такие вот вроде вас двоих, интеллектуалов чертовых, делают вид, что сложно, и все портят. Мир-то как вертелся, так себе и вертится. Всего-то и надо — научиться держаться и не падать. Вон — как лошади.
— Это вы намекаете на мое последнее выступление в Салинасе?
— Нет. Но слышала, ты там не блистал. Дай-ка палец посмотрю.
Шпандау показал ей палец, она рассмеялась.
— Что ж ты его суешь куда ни попадя? Вот и Бо говорил, что ты его когда-нибудь отчекрыжишь. И похоже, тебе это чуть было не удалось. — Она села напротив Шпандау и посмотрела на него. — А тебе не приходило в голову, что я не ровен час помру?
— О смерти думаете?
— Они же разорвут ранчо на клочки и загонят тем придуркам, которые смотрят Опру Уинфри,[24] — сказала Мэри.
— Тогда на вашем месте я не стал бы умирать.
— Мальчикам плевать на ранчо. А Ди в одиночку им заниматься не будет. Ей это по силам, думаю, но она не станет.
— Мэри, но ко мне это вообще никакого отношения не имеет. Господи, вы бы не подначивали меня так, будь здесь Ди.
— Упрямая она. Может, хоть у тебя еще капля здравого смысла осталась.
— Это Ди от меня ушла, — напомнил Шпандау.
— Ты ее отпустил.
— Ну конечно, остановишь ее.
— Черт побери! Да пусть работает в школе. А ты ранчо займись.
— А может, надо спросить ваших сыновей, что они думают по этому поводу?
Для них это просто кусок сухой земли где-то в глуши, который ничего для них не значит. Деньги у меня есть, я могу с ними договориться. Хотя они не сильно в этом нуждаются. Ранчо может перейти к Ди, если она захочет. Они и слова не скажут.
— Вы бы лучше с ней самой поговорили.
— А я с тобой говорю, паршивец. Ты бы пораскинул мозгами да понял, чего хочешь. Времени-то не так много осталось.
— Мэри, вы у нас как огурчик. Или вы что-то скрываете?
— Да я не о том.
Мэри поднялась и принялась мыть уже перемытую посуду.
— А о чем?
— Да ни о чем. Это вообще не моего ума дело, что у вас двоих там с личной жизнью происходит.
— Вы намекаете, что Ди с кем-то встречается?
— Не мне о таком говорить. Сам с ней потолкуй.
— Черт!
— Я только одно скажу. Вам двоим надо все решить. Я же не вечная.
— Что решить? — спросила Ди с порога.
— Что вы оба хотите на ужин, — нашлась Мэри. — Готовить-то мне в радость. Но меню выдумывать — это уж нет. Так что сами решайте.
Делия Макколей пошла ростом в отца. Золотисто-каштановые волосы, тоже доставшиеся от отца, длинные и волнистые, были собраны шпильками на затылке. Сколько раз вечером Шпандау наблюдал, как она стоит у края кровати и вытаскивает шпильки из волос. И волосы падают ей на плечи, словно дождь осенних листьев — аж дух захватывает. От матери Ди унаследовала подтянутость, тонкие черты и царственную осанку — высокая, стройная красавица, Шпандау никогда не желал ее так, как сейчас. Ди вошла и отпустила дверь — та захлопнулась, щелкнув. «Хочет мать позлить», — догадался Шпандау. Ди подошла к нему и поцеловала в щеку, положив руку ему на плечо. От нее едва заметно пахло лошадями и седлами, и ему нравился этот запах. Он соединял Ди с этим миром, с этим местом, которое он тоже любил.
— Я думала, ты не приедешь, — сказала Ди.
— Задержался по делам в городе. Следовало позвонить, но я только забежал домой — и сразу сюда.
— Я тебе Хоуги приготовила. Если, конечно, ты еще хочешь покататься. И успеем вернуться, чтобы ужин приготовить.
— Да поезжайте, — не выдержала Мэри. — Уж я как-нибудь с готовкой управлюсь. А вы развлекайтесь, — мягко добавила она.
Ди посмотрела на нее выразительно. Мэри сделала вид, что не заметила, и Ди ушла в дом.
— Сто процентов, сейчас вода зашумит, — заметила Мэри. — Будет лошадиный запах смывать. И не удивляйся, если от нее духами запахнет. Глупее вас двоих я людей не встречала.
Шпандау покончил с едой. Когда Ди вернулась в кухню, он различил легкий аромат «Шанель».
Мэри посмотрела на него, покачала головой и фыркнула.
— Готов? — спросила Ди.
Он пошел за ней следом к конюшне. Ди шла через двор, ее бедра, обтянутые джинсами, слегка покачивались. Она настолько естественно вписывалась в этот пейзаж, что трудно было представить ее в классе перед оравой второклашек или среди учителей на каком-нибудь собрании. Но Шпандау видел ее и там — в строгой блузке и юбке, с убранными в тугой пучок волосами, с очками на кончике носа. Она стояла, такая высокая, бескомпромиссная и неприступная. Он подозревал, что некоторые коллеги ее боялись. Ди была тверда и принципиальна. Но учительница из нее получилась хорошая. Она любила свою работу и учеников. И все же ему казалось, что он наблюдает за незнакомкой. Это была совсем не та женщина, которая, после стриптиза на пороге ванной, еще не высохшая, гладенькая, пахнущая ароматным мылом, забиралась в постель, ложилась на него, клала его руки на свои бедра, шептала что-то на ухо. Капли стекали с ее мокрых волос по шее, груди, животу и падали на Шпандау теплым дождем, когда она, положив руки ему на плечи, подавалась вперед, так что он не мог уже видеть ее лица, и шептала: «Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя».
Коня назвали Хоуги, потому что он всегда казался грустным. Он стал первым подарком Ди мужу на день рождения. Тощий годовалый жеребенок, в котором одна Ди разглядела перспективу. Он был слишком худеньким, с длинными тонкими ножками. И ничто в нем не говорило о том, что из Хоуги вырастет отличный конь, который будет стоить больших денег.
Но Ди сказала, что у него есть душа. А Бо съязвил, что Хоуги больше на ламу похож, чем на лошадь. Мэри заметила, что он смотрит в глаза, как Хоуги Кармайкл[25] — немного печально. Так и стали называть жеребенка Хоуги. Когда он подрос, Шпандау сам объезжал и тренировал его. И даже сейчас Хоуги был слишком высок, слишком длинноног. И центр тяжести у него располагался слишком высоко для лошади, которая работает на ранчо. Но это ему не мешало. Все думали, что Хоуги сгодится только для верховых прогулок Шпандау. Но Дэвид нашел ему работу со стадом на соседнем пастбище. Хоуги был неповоротлив, и всадник сидел слишком высоко над землей, того и гляди рискуя упасть. Но конь оказался умен и каким-то образом предугадывал, что взбредет в голову той или иной корове, чем с лихвой компенсировал свои недостатки. А уж о резвости и говорить нечего! Когда Шпандау впервые привез его на родео, ковбои со смеху покатились и донимали Шпандау вопросами, разрешено ли верблюдам участвовать в соревнованиях с арканом. Когда же открыли стартовые ворота, все шутники умолкли. Хоуги ринулся вперед с такой скоростью, что чуть не задавил бычка, так что Шпандау осталось только бросить лассо. Хоуги замер как вкопанный и слегка потянул назад, чему его вовсе не учили. Бычок шлепнулся на спину, и Шпандау стреножил его. Когда он покидал арену, те же ковбои уже спрашивали, зачем этому коню понадобился Шпандау, когда он сам сделал всю работу, — разве только держать веревку.
Как только Дэвид вошел в конюшню, конь почуял его, узнал и приветственно зафыркал, перебирая ногами.
— Он скучал по тебе, — заметила Ди.
Шпандау погладил Хоуги по лбу и потрепал по шее.
— Надо было ему принести вкусненького.
— Если ты на нем покатаешься, он и так будет счастлив. С тех пор как ты уехал, он не ходил под седлом.
Они вывели лошадей на пастбище, и Шпандау закрыл ворота. Затем сели в седла и пустили лошадей медленным шагом по пастбищу, через вторые ворота и вверх по лесистому холму. Оба молчали. Тропа петляла по склону между деревьями и вскоре стала такой крутой, что лошади то и дело останавливались, если их не понукали. Через некоторое время деревья расступились, и они выехали на поляну. Далеко впереди виднелся океан и склон Вентуры. Утес, на котором они остановились, резко обрывался в долину с разбросанными там-сям фермами. У самого края утеса приткнулась грубо сколоченная скамейка. Шпандау и Ди спешились, привязали лошадей и подошли к скамейке. Ди присела, глядя на океан, и сделала глубокий вдох.
— Мама сказала тебе, что сегодня два года?
— Да.
— Он очень любил это место, — продолжила Ди. — Наше тайное место. Я сама сюда доски притащила, чтобы эту штуковину сколотить. Мы с ним вместе на нее целый день убили.
