Естественно, выдающиеся Зна-То-Ки, к великой радости трудящихся, разоблачили и заловили эту отрыжку капитализма в профессорском обличье, а молодого талантливого художника даже вроде бы пожалели, перед тем как отправить на скамью подсудимых. Тем более, художник в исполнении только-только начинающего Караченцова вызывал у зрителей явное сочувствие, в отличие от фальсификатора-эксплуататора с интеллигентской очкатой мордой.
В реальной жизни никакого профессора не существовало. Зато талантливый художник, творивший не хуже мастеров фирмы Фаберже, был. Михаил Скитальский, который в другой стране, да с таким-то талантом вполне стал бы не только всемирно известным, но и статьей национального дохода. У нас, понятно, статья для любой национальности находилась, а потому родине было гораздо интереснее посадить Мишу, вместо того, чтобы зарабатывать на нем большие деньги. Это случилось после того, как в славном городе Одессе прихватили на таможне скромного атташе бельгийского посольства в Москве по фамилии Дюруа.
Атташе Дюруа оказался самым настоящим контрабандистом, потому что дипломатически тащил из страны фигурки Фаберже, разворовывая общенародное достояние, купленное за большие деньги франки без стакана жемчуга на сдачу. Наглым типом, осмелившимся торговать иноземцу фигурки Фаберже, оказался молодой художник Скитальский, которому тут же присвоили высокое звание контрабандиста еще до суда за закрытыми дверьми по скромной просьбе Комитета Государственной Безопасности.
Наш справедливый суд быстро вкатывает Скитальскому десять лет за продажу того, что принадлежало исключительно ему. Да, были времена, сегодня Миша получил бы куда меньше за умышленное убийство, вернее, конкретно он, обладающий депутатской неприкосновенностью, вообще неподсуден. А тогда после вынесения приговора Скитальский делает заявление, от которого некоторые выдающиеся искусствоведы присели на свои ученые задницы. Этим деятелям было отчего грохаться на пятую точку: великие эксперты вместе с искусствоведами в штатском написали тонну справок о подлинности произведений искусства, а наглый зэк Скитальский взялся подрывать их мировой авторитет клеветническими воплями. Дескать, никакой это не Фаберже, моя работа. А чего я на нее лепил фальшивую печать? А потому что меня никто не признавал, гениальным не называл, критики считали слабенькими работы, выстраданные бессонными ночами. Вот я и решил доказать, чего стою на самом деле. Не хуже широкоизвестного Фаберже, а если откровенно, то и получше некоторых из мастеров, работавших на эту фирму.
Ну, конечно, зэка после наглого заявления отправили на перевоспитание с помощью кайла, хотя к его словам кое-кто прислушался. Понадобилось всего-навсего три года, чтобы эксперты вынесли решение: Скитальский не наврал, перехваченный таможней Фаберже — его работа. Но в таком случае, по какому поводу художник творит киркой в качестве контрабандиста? Гражданина Скитальского опять затащили в суд и в связи с открывшимися обстоятельствами снова дали десять лет. Теперь уже за подделку произведений искусства. В общем, дорогой сынок, сказала устами правосудия родина-мать, наш суд сдачи не дает, иди досиживай тот же срок по другой статье...
Жаль все-таки, что теперь господин Скитальский развернулся на поприще бизнеса и парламентаризма. Такой художник, как он, раз в пятьдесят лет рождается, без преувеличения. Наверняка, если старик с ним опять свяжется, господин Скитальский вспомнит о третьем сроке, улыбнется и пошлет Туловского на веки вечные, куда ему самая дорога. На родину. В Германию.
А мне жить здесь, хоть я и не принял предложения Туловского. У каждого бизнеса — свой кодекс чести. Но если быть откровенным перед самим собой, встреча с Туловским стала отправной точкой в решении взять спецхран. В конце концов, должна же быть в мире хоть какая-то справедливость, даже если не иметь в виду самый распространенный способ ограбления коллекционеров с помощью так называемого правосудия.
— Рябов звонил, — голос Марины оторвал меня от раздумий по поводу предстоящего отпуска. — Сказал, что не успевает. Просил ждать его дома.
— Мариночка, кофе, пожалуйста. Насколько звонков ты сегодня ответила?
— Два десятка — точно. Разных. Ответ один: директор в отпуске.
— Молодец. Прими поощрение: сделай двойной кофе. Появится Босягин — сразу ко мне.
Марина еще два раза приносила кофе, когда наконец-то заявился Босягин и принялся дополнительно освещать кабинет бликами, отзеркаливающимися от его лысины. Это единственный человек, работающий в моем многопрофильном хозяйстве, на характер которого не рискую нарываться. Помню, однажды, как обычно, отпустил какую-то шуточку, но перехватил спокойный взгляд колючих глаз бывшего спецкора. Создалось такое ощущение, что в миллиметре от горла прошла бритва. Нормальный ровный тон с тех пор стал моим стилем в разговорах с Босягиным. Может, он и догадывается, отчего пресс-группой руководит более слабохарактерный Бойко, однако понимает: никаких личных амбиций, мое решение идет на пользу дела.
— Игоря видел? — жму крепкую руку одного из самых известных в свое время журналистов, напоминающего своим внешним видом очка предпенсионного возраста.
— Если бы не видел, здесь бы не был, — отвечает Босягин.
— Извини за дурацкий вопрос. Задание будет еще хуже. Через три дня ты должен доловить любую информацию, если таковая сыщется. Меня интересует: были ли случаи проникновения в спецхраны нашего профиля?
— Территория?
— Бывшего СССР, за исключением Прибалтики.
— Тогда мне пора в аэропорт. Теперь рейсы не как прежде — ежечасно.
— Это усложняет твою задачу, но одновременно облегчает ее. Я позвоню сам, тебя встретят.
— Надеюсь, не Рябов?
— Нет, в этот раз мы работаем параллельно. Докладываешь, естественно, только мне. Вопросы есть?
— Пока нет.
— А кто будет встречать, как они тебя узнают, не интересует?
— Моей особой приметы под шапкой не видно. Следовательно, это будут, как в прошлый раз, представители туристического агентства. Приятные ребята.
В ответ на его здравое рассуждение все-таки оставляю последнее слово за собой:
— Чтобы впоследствии не возникли вопросы и по поводу пресловутого «пока», поясняю: деньги, которые передал тебе Игорь, — это транспортные и прочие расходы. Счастливчик!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ну разве десять лет назад ты мог так запросто взять и выскочить за границу? Пять-шесть месяцев уходило, чтоб на недельку в Болгарию поехать, если повезет, конечно. И чего бы я о ежечасных рейсах вздыхал?
— Это все? — Босягин есть Босягин, для него лишний раз улыбнуться — как мне заплакать.
— Счастливого пути, — бросаю в спину уходящему и, дождавшись, пока он плотно прикроет дверь, неожиданно для самого себя добавляю:
— Внебрачный сын Хрущева от Фантомаса!
Всех разогнал, все при деле, будем считать день не зря прожитым. Впрочем, это поспешное решение, впереди важная встреча. Судя по всему, мой последний трудовой день перед отпуском вполне может окончиться ночью.
Предчувствие грозящей опасности в моей довольно насыщенной неординарными событиями биографии еще ни разу не оказывалось ложным. Вот и сейчас, войдя в дом, постоянно находящийся под охраной десяти человек, буквально нутром ощущаю холодок от возможности нарваться на неприятности. В том, что ошибаюсь редко, пришлось убедиться буквально через секунду. «Да, на телохранителей надейся, а сам не плошай», — подумал я, разглядывая заминированный домашний тапочек.
Бросив беглый взгляд на лестницу, ведущую на второй этаж, замечаю самого отважного из всех киллеров, нагло зыркающего вниз. Другие минеры, сделав свою работу, убегают куда подальше, а персидская тварь с завидным хладнокровием надеется полюбоваться результатом своей работы.
Вместо того чтобы менять туфли на домашнюю обувь, щедро украшенную автографом Педрилы из заднего прохода, улыбаюсь не менее гадливо, чем волосатая дрянь, глядящая на меня сверху вниз. Ничего, усатый выродок, сейчас тебе станет еще веселее, нарком хренов.
Проходя мимо мгновенно отскочившего в сторону кота, роняю крохотный пакетик, надежно перетянутый суровой ниткой, и, не оборачиваясь, направляюсь в свой кабинет.
Дверь еще не была отперта, а по дому раскатилось урчание вперемешку с визгом, лишний раз доказывающее испокон веков известную истину: мелко нарубленный корень валерианы плодотворно действует на мою нервную систему. Сейчас Педрила дожрет кошачьи колеса, заскачет боком и примется куролесить по всему дому, доводя до нервных припадков кухарку и Гарика. Жаль, Сабины нет, она если не у одного из многочисленных врачей, так в сауне. В прошлый раз кот так хорошо порезвился в ее гардеробе, что потом летал по дому впереди собственного визга с такой скоростью, словно Сабина его не шваброй гоняла, а активно смазывала персидский зад отечественным скипидаром.
