Я уже совсем сплю, когда мой мобильник вдруг начинает судорожно вибрировать и гудеть. Неохотно протягиваю руку к паршивцу, смотрю одним глазом на номер. Это Марина. Выбора нет — любимой супруге надо ответить в любом случае. Отвечаю:
— Халло!
— Халло! Как ты там, дорогой? Что делаешь?
— Не беспокойся, родная. У меня всё пучком. Пообедал и валяюсь на диване, как Черчилль.
— При чём здесь Черчилль? Ты в санктуарий ходил?
— Обижаешь! — обижаюсь я. — Конечно, ходил. Попросил у высших сил здоровья и набрал канистру волшебной воды. Буду теперь её регулярно употреблять. И горло у меня больше не болит. Можешь сообщить по своим каналам в Ватикан о новом чуде.
— Ну вот, уже что-то. Молодец! — радуется Марина. — Как с погодой?
— С утра светило солнце, а сейчас тучки набежали, дождик накрапывает. Лучше скажи, как вы до дома добрались?
— Ох, даже не спрашивай! Приехали поздно ночью. Но всё равно обратная дорога показалась гораздо короче.
— Потому, что уже знакомая.
— Саша говорит, что так далеко на машине больше не поедет. Он же длинный, ноги некуда было девать. Измучился, бедняжка.
Мне тоже становится жалко нашего двухметрового бедняжку. У меня есть свой такой же двухметровый. Роберт — моё кудрявое продолжение — живёт в России. Эх, дети-дети!
— А как твоя новая работа?
Супруга вздыхает:
— Пока прохожу обучение. Ты не представляешь себе, сколько, оказывается, существует видов вешалок для одежды. Вот и запоминаю. Я же буду работать на сортировке.
Марина замолкает на секунду, потом говорит:
— Слушай, Вадим, я тут кое о чём подумала.
— О чём?
— Завтра обязательно возьми с собой в санктуарий какую-нибудь майку или футболку.
— Это ещё зачем?
— Намочишь её в чудотворной воде. Пусть майка высохнет. Как почувствуешь себя плохо, наденешь. Это мне Лиза подсказала. Она говорит, такая майка хорошо помогает при недомогании.
— Ладно.
— Только эту майку потом больше не стирай!
— Ладно.
— А таблетки пьёшь?
Я морщусь. Ну, вот! Опять начинается.
— Пью.
— Опять врёшь?
— Не вру.
— А раньше врал.
— Так то было раньше, а сегодня я умылся святой водой и больше врать не смею.
Марина смеётся.
— Хорошо, поверю пока. Но учти, когда приеду за тобой, всё равно узнаю у Кассандры. Как ты с ней? Нашёл общий язык?
— Нормально. Она меня сводила в санктуарий, всё показала-рассказала. Приятная девочка.
— Смотри, очень-то не увлекайся этими кассандрами! Они тебя до добра не доведут.
— Не смешно. Она мне в дочери годится. Ребёнок.
— Ох, дорогой, сам ты ребёнок. Я чувствую, что Кассандра — девочка с секретом.
Пресловутая женская интуиция?
— Ладно, договорились, не буду увлекаться.
— А с другими жильцами отеля познакомился?
— Да, почти со всеми.
Рассказываю Марине про мсье Франсуа с длинной, как у пророка, бородой, братьев-рыболовов, а зубастую Луизу она сама знает. Удовлетворив своё любопытство, жена обещает мне позвонить завтра, и мы прощаемся:
— Целую, чюсс!
— Чюсс!
Кладу мобильник в карман, снова закрываю глаза, размышляю. Как всё-таки странно устроена наша Вселенная. По количеству отелей малюсенький Лурд занимает во Франции второе место после Парижа, но Марина из всего множества пристанищ для приезжих выбрала именно «Галльский петух». Я уже понимаю, что это не то место, где можно, отрешившись от всего бренного, заниматься очищением своей бессмертной души от скверны. Мешает труп, исчезнувший из сарайчика.
От странностей Вселенной меня отвлекает негромкое царапанье под дверью. Коря себя за напрасную трату энергии, поднимаю себя с дивана, подвожу к двери, открываю. На пороге сидит, высунув язык, чёрная французская бульдожка.
— Привет! — говорю я по-русски неожиданной гостье. — Вы к кому, мамзель?
В качестве ответного приветствия бульдожка, засопев, слегка тыкается носом мне в щиколотку.
— Стичи! — слышу я слабый старческий голос, звучащий сверху, с третьего этажа. — Где ты, Стичи? Иди к мамочке.
— Ваша Стичи здесь, — перехожу я на французский. Похоже, это легендарная тётка Шарлотта потеряла свою собаку.
— О, мсье, не будете ли вы столь любезны принести мне Стичи?
— Ну конечно, мадам.
Я прижимаю жалобно заскулившую бульдожку к груди и со скоростью черепахи поднимаюсь на олимп. На олимпе в дверях своей комнаты торчит толстенная седовласая старуха в очках и туго подпоясанном домашнем халате. Старуха похожа на огромный перевязанный свёрток. Её массы запросто хватило бы на трёх женщин приятной полноты и ещё осталось бы на крепенькую девочку. Увидев бульдожку у меня на руках, старуха очаровательно улыбается провалившимся беззубым ртом. Подхожу к ней, опускаю Стичи на пол и деликатно пихаю бульдожку в зад, загоняя её в комнату.
— Вот ваша Стичи, мадам.
— О, благодарю вас, мсье. Меня зовут Шарлотта. Шарлотта Дюпон. Я совладелица этого отеля.
— Очень приятно, мадам. Меня зовут Вадим Росс. Я из России. Снял номер в «Галльском петухе» на две недели.
— Я очень рада, что в моём отеле остановился такой любезный молодой человек.
Я галантно улыбаюсь старухе, думая о том, что, между нами говоря, у тётки Шарлотты заметна склонность к преувеличениям. Обычно моя любезность заканчивается там же, где начинается, и к тому же я совсем не молод.
— Может быть, зайдёте ко мне на минутку, мсье Росс? — приглашает к себе в гости тётка Шарлотта. — У меня ещё осталась бутылочка настоящего пастиса. Скоро ужин, сейчас как раз самое подходящее время для аперитива.
Хотя из двери отчаянно разит тошнотворной смесью застарелого табачного дыма и псины, это приглашение имеет свои привлекательные стороны. Захожу внутрь. Меня встречает писк нескольких крошечных щенков и яростный лай Стичи. Дружески подмигиваю взволнованной бульдожке: «Да не гавкай ты так, мамзель. Не трону я твоих отпрысков».
— Прекрати, Стичи, — гневается тётка Шарлотта, побыстрее усаживаясь в глубокое кресло. — Вот адская собака! Нужно быть вежливой девочкой. Сегодня у нас гости.
Стичи успокаивается и сворачивается на коврике возле двери. Я занимаю кресло напротив старухи. Проваливаюсь, словно сел в ведро. Вцепившись в подлокотники, осматриваю территорию собачьей деспотии, стараясь пореже дышать. Атмосфера пропитана миазмами. Комната завалена множеством вещей. Примерно как подвальная кладовка Марины, но в кладовке свободного места больше. На полу валяются детские игрушки со следами зубов, косточки из ассортимента собачьего питания, клочья шерсти, мусор. Углы у мебели погрызены, обои внизу висят клочьями. Невольно передёргиваю плечами. Я не люблю, когда любовь к животным переходит границы безумного.
— Вы курите, мсье Росс? — спрашивает хозяйка, вертя в пухлых пальцах, унизанных серебряными перстнями, длинную сигарету.
Отвечаю, тщательно подбирая слова:
— Нет. Я так давно не курил, что уже не помню, как это делается.
Усмехнувшись, тётка Шарлотта прикуривает от дешёвой газовой зажигалки.
— А я закурю, с вашего позволения. У меня осталось не так уж много удовольствий. Только что покурить да повозиться со Стичи и её детками.
Я учтиво киваю. Детки Стичи как раз сейчас облепили мои ступни. Обнюхивают и стараются прокусить ботинки.
— А вы хорошо говорите по-французски, — хвалит меня старуха.
— Совсем нет, — отклоняю я незаслуженный комплимент и, чтобы спасти свои ботинки от собачьих зубов, предлагаю: — Наверное, я пойду?
— Я же обещала вам пастис! — спохватывается тётка Шарлотта. — Мне тяжело ходить, мсье Росс. Отекают ноги. Стараюсь использовать их пореже. А то ещё упаду и провалюсь в гостиную. Если вам не трудно, возьмите в шкафу бутылку перно. Бокалы тоже там. Лёд в холодильнике. Только не наступите на деток Стичи!
Вытаскиваю себя из кресла. С осторожностью человека, крадущегося среди змей, достигаю шкафа, достаю бутылку и два хрустальных бокала. Потом в холодильнике нахожу пластиковый пакет с замороженной водой. Разливаю по бокалам аперитив, бросаю лёд, подаю один бокал тётке Шарлотте.
— За ваше здоровье, мадам Дюпон!
— Ещё мадемуазель! — игриво шамкает старая дева. — За ваше здоровье, мсье Росс!
Пьём. Я не очень люблю пастис. Он делается из аниса и, на мой взгляд, отдаёт аптечной микстурой, но путь к сердцу любого человека лежит через совместную трапезу или выпивку.
— Чем вы занимаетесь, мсье Росс? — добродушно интересуется тётка Шарлотта.
— Я писатель.
— О, как интересно!
Пожимаю плечами. Обычная реакция людей, никак не связанных с литературой. Они просто не знают, что в мире насчитывается двести миллионов писателей, а регулярно издают примерно двести имён. То есть одного из миллиона. К сожалению, моего имени среди этих двухсот счастливчиков пока нет.
