— Я дам вам мое согласие, мистер Холл, — низким, полным драматизма голосом произнес Розен; видно было, что говорил он неохотно. — Но обещаю: когда вы вернетесь в Чикаго, я буду рекомендовать правлению фирмы отказаться от ваших услуг.
— Это может оказаться излишним, — моментально среагировал Адам.
— Вы проникли сюда обманом.
— Я уже принес извинения. Больше такого не повторится.
— Вы слишком большой умник.
— Как и вы, мистер Розен. Назовите юриста, который не был бы большим умником.
— Какая находчивость! Наслаждайтесь делом Кэйхолла, мистер Холл, потому что оно — последнее ваше дело в этих стенах.
— Вы хотели сказать: наслаждайтесь исполнением приговора?
— Остынь, Дэниел, — мягко произнес Гудмэн. — Расслабься. Никто никого не уволит.
Розен предупреждающе поднял указательный палец:
— Клянусь, ноги его здесь не будет.
— Ты можешь только рекомендовать, Дэниел. Я поставлю вопрос перед правлением, а там посмотрим, хорошо?
— Не опоздай! — Розен резко поднялся из-за стола. — Завтра же поговорю с нужными людьми. К концу недели большинство голосов останется за мной, гарантирую. Всех благ! — Стремительным шагом управляющий покинул конференц-зал.
Некоторое время оба мужчины сидели молча.
— Спасибо, — наконец нарушил тишину Адам.
— В принципе, он вовсе не зануда.
— Ну что вы! Само очарование.
— Мы уже долгое время знаем друг друга. Сейчас он страдает, чувствует себя совершенно раздавленным. Ума не приложу, что с ним делать.
— На пенсию уйти ему не предлагали?
— Уж больно деликатная это проблема. Пока еще ни одного партнера не вынуждали подать в отставку. По вполне понятным причинам такой прецедент весьма нежелателен.
— Он действительно хочет меня уволить?
— Не беспокойтесь, Адам, этого не произойдет, даю слово. Вы совершили ошибку, но грех не так уж велик. Ваш поступок абсолютно понятен. Молодость плюс наивность плюс желание помочь. Выбросьте Розена из головы. Сомневаюсь, что через три месяца он будет по-прежнему сидеть в своем кресле.
— Скажете, в глубине души он мной восхищается?
— Это очевидно.
С шумом выдохнув, Адам поднялся, зашагал вокруг стола. Гудмэн достал из кармана ручку, начал что-то писать.
— Времени у нас мало, Адам.
— Знаю.
— Когда сможете выехать?
— Завтра. Чтобы собраться, мне хватит вечера. Дорога отнимет десять часов.
— Досье весит около сотни фунтов. В данный момент для вас печатают копию. Я вышлю ее утром.
— Расскажите о нашем мемфисском офисе.
— Я говорил с ними сегодня по телефону. Управляющий, Бейкер Кули, ждет вас. Вам дадут небольшой кабинет и секретаршу. Понадобится помощь — просите. Там сделают все, что будет в их силах. Имейте в виду, судебными разбирательствами наши коллеги не занимаются.
— Сколько в офисе юристов?
— Двенадцать. Контора похожа на дорогой бутик. Мы поглотили ее лет десять назад, никто толком не помнит, с какой целью. Но специалисты они хорошие, настоящие профессионалы. Давным-давно их предшественники обслуживали торговлю зерном и хлопком, вот откуда, думаю, потянулась ниточка в Чикаго. Вы бывали в Мемфисе?
— Я в нем родился, забыли?
— Ах да…
— Несколько лет назад ездил навестить тетю.
— Старый уютный город на берегу реки. Провинция вам понравится.
Адам опустился в кресло напротив Гудмэна.
— Что мне предстоит в ближайшие месяцы?
— Хороший вопрос. Вам необходимо как можно быстрее посетить Скамью.
— Сделаю это послезавтра.
— Отлично. Я свяжусь со смотрителем, зовут его Филлип Найфех, ливанец. Не удивляйтесь, ливанцы есть даже в Дельте. Мы с Филлипом старые друзья.
— Вот как?
— Угу. Нас свело дело Мэйнарда Тоула, ставшего моей первой потерей. Он был казнен в восемьдесят шестом. Тогда-то я и познакомился со смотрителем, убежденным, кстати, противником смертной казни, если поверите.
— Не поверю.
— Процедура исполнения приговора вызывает в нем бешенство. Вы еще поймете, Адам, что многие в стране приветствуют смертную казнь, но только не ее непосредственные исполнители. Вы встретитесь с этими людьми, увидите охранников, которые становятся братьями осужденным, администраторов, которые по минутам планируют сатанинское действо, с теми, кто открывает вентиль — за месяц до последнего дня они начинают проводить репетиции. Это совершенно особый мир.
— Скорее бы…
— Я переговорю с Филлипом, устрою вам разрешение на визит. Обычно он длится около двух часов. Но если Сэм откажется от адвоката, разговор может занять не более пяти минут.
— Думаю, я найду с ним общий язык.
— Надеюсь. Не знаю, как Кэйхолл будет реагировать на ваше появление, но что-то он наверняка скажет. Допускаю, не сразу удастся убедить его, однако со второй попытки вы добьетесь своего.
— Когда вы видели Сэма в последний раз?
— Пару лет назад. Вместе с Уоллесом Тайнером. Вам обязательно нужно связаться с ним. Тайнер вел дело более шести лет.
— Каков будет наш первый шаг?
— Об этом позже. Утром я с Уоллесом вновь проанализирую досье. Все зависит от вас. Мы не сможем ничего предпринять, если Кэйхолл и вам укажет на дверь.
Адам подумал о черно-белых газетных фотоснимках Сэма, сделанных в 1967-м, сразу после ареста. Еще в его архиве имелись и цветные, относившиеся уже к 1981 году, когда состоялся третий суд, а на двухчасовой видеокассете были собраны куски всех телерепортажей, где фигурировал Кэйхолл.
— Как он выглядит?
Гудмэн положил ручку, прикоснулся к галстуку.
— Среднего роста, худощав, но на Скамье редко увидишь мало-мальски дородного мужчину: сказывается постоянное нервное напряжение, да и еда не из ресторана. Курит сигарету за сигаретой, что в общем-то неудивительно. Делать там нечего, а конец у всех один. Марка какая-то странная, «Монклер», по-моему, в синей пачке. Волосы с густой проседью, неопрятные — утреннего душа сидельцы лишены. Довольно длинные, но то было два года назад. Ни намека на лысину, бородка. Лицо в глубоких морщинах, ведь ему скоро семьдесят. Ну и табак, конечно. Вы сами заметите, что белые выглядят на Скамье более изможденными, нежели чернокожие. Смертники проводят в своих камерах по двадцать три часа в сутки, а от этого человек блекнет, кожа у него становится серой. У Сэма голубые глаза и приятные черты лица. В молодости на него наверняка заглядывались девушки.
— Когда после самоубийства отца я узнал правду, у меня появилась куча вопросов к матери. Ответов на них прозвучало очень немного, но однажды мать упомянула, что Эдди не был похож на Сэма.
— Между вами и дедом тоже никакого сходства, если вы это имеете в виду.
— Угадали. Рад слышать.
— Он может помнить вас только несмышленым ребенком, Адам. Вам не грозит быть узнанным. Скажите обо всем сами.
Холл отсутствующим взглядом смотрел на поверхность стола.
— Вы правы. Что он мне ответит?
— Даже не представляю. Думаю, Сэм будет слишком потрясен, чтобы разразиться долгой речью. Я, пожалуй, назвал бы его интеллигентным. Не образованным, нет, но начитанным и способным грамотно выражать мысли. Он подберет слова. Дайте ему минуту-другую.
— Вы говорите так, будто испытываете к нему симпатию.
— Ее нет. Кэйхолл — расист и фанатик. Он нисколько не раскаивается в содеянном.
— Значит, он виновен?
Гудмэн задумался. Вину или невиновность Сэма Кэйхолла пытались установить три судебных процесса. Девять лет его дело кочевало по инстанциям. Расследованием обстоятельств трагедии и поиском ее идейных вдохновителей занимались многие журналисты.
— Во всяком случае, так решили присяжные. В суде только их мнение чего-то стоит.
— Но вы? К какому выводу пришли вы?
— Вы же читали досье, Адам. Вы до тонкостей изучили дело. Нет и тени сомнения в том, что Сэм Кэйхолл участвовал в акции.
— Но?..
— Существует великое множество «но». Всегда.
— Сэм ни разу в жизни не управлялся со взрывчаткой.
— Это правда. Зато он был куклуксклановцем, террористом, а уж Клан швырял бомбы налево и направо. После ареста Сэма взрывы прекратились.
— Хорошо… Но! Но некий человек утверждал, что еще до взрыва в Гринвилле видел в зеленом «понтиаке» двух мужчин.
— Суд отказался слушать показания этого свидетеля. Он только в три часа утра вышел из бара.
— Был и другой. Водитель трейлера говорил о двух посетителях ночного кафе в Кливленде. Одним из них, по его словам, и был Сэм Кэйхолл.
— Верно. А потом водитель три года молчал. К последнему процессу его не допустили — за давностью лет.
— Так кто же являлся сообщником?
— Этого, боюсь, мы не узнаем. Не забывайте, Адам, ваш дед трижды стоял перед судом, однако ни разу рта не раскрыл. Он ничего не сказал полиции, очень мало — адвокатам, которые его защищали, и не удостоил взглядом присяжных. За прошедшие семь лет Сэм не проронил о деле ни слова.
