Воображение Дженнифер совсем разыгралось: она вдруг представила себе, как медвежонка вместо нее сажают на стул и начинают допрашивать и пытать. Она подумала, что никогда не простит себя за то, что отдала мучительнице игрушку. Ей казалось, что она не сможет вернуться домой без своего плюшевого друга. Она была уверена, что никогда не сможет посмотреть отцу в глаза, даже притом, что он давно умер… Терзаемая этими мыслями, Дженнифер не замечала, как ее тело то начинает бить дрожь, то сводит судорогой.
— …тысяча сто двадцать один, тысяча сто двадцать два…
Не переставая считать, Дженнифер подумала: «Нужно считать столько, сколько хватит сил. Дай им побольше времени. Пусть они бегут куда хотят. Пусть проваливают на все четыре стороны. Ты больше никогда их не увидишь».
Дженнифер показалось, что она придумала вполне логичное объяснение тому, что было сказано во время последнего допроса, и тому, что с нею сейчас происходило. «Эта тетка ведь по-своему права: со мной они покончили. Настал конец всему этому». Дженнифер захлюпала носом. Она даже мысленно боялась произнести запретную фразу: «Я останусь в живых». Но радостное предчувствие крепло в ее душе с каждой секундой.
Отсчитав тысячами до двухсот сорока, она призналась себе в том, что больше терпеть не в состоянии. Слишком уж тяжело стали даваться ей эти секунды. «Ключ, — напомнила она себе. — Нужно найти ключ. А потом — домой, сразу же домой».
По-прежнему не вставая со стула, она наклонилась вперед и вытянула перед собой руку, как кающийся прихожанин в церкви, на коленях ставящий свечу перед алтарем. Поводив растопыренной пятерней из стороны в сторону, она вздрогнула, когда ее пальцы наткнулись на твердый металлический предмет.
Дженнифер оторопела. С одной стороны, что там могло быть, кроме ключа? С другой — эта штуковина не была похожа ни на один ключ, который ей когда-либо доводилось держать в руках. Она подалась вперед еще немного, и ее пальцы нащупали что-то деревянное, удобно ложившееся в ладонь.
Дженнифер медленно изучала найденный предмет. Ей нужно было почувствовать его контуры, определить форму.
Предмет был отчасти круглым… отчасти вытянутым… и страшным. Дженнифер непроизвольно отдернула руку, как будто схватила что-то обжигающе горячее.
«Они мне все время врали, — пронеслось у нее в голове. — Плач младенца — ложь.
Голоса детей на игровой площадке — ложь.
Полицейские, врывающиеся в дом, — тоже ложь.
Ключ от двери, ведущей на свободу…»
Это была самая страшная ложь.
Перед Дженнифер на полу лежал не ключ от двери ее камеры.
Это был пистолет.
Адриан раза три свернул не там, где было надо, и как минимум столько же раз пропустил нужный ему поворот. Эти неровные, все в выбоинах и ухабах дороги сводили его с ума. Окружавшие его пейзажи были бы столь же очаровательны, как и Американа Нормана Роквелла, если бы не видневшиеся повсюду свидетельства тяжелого многолетнего кризиса, поразившего эти места. Кругом царили бедность и запустение: слишком много старых ржавых машин стояло без колес на кирпичах, возле пустых, в большинстве покосившихся домов. Слишком много брошенной сельскохозяйственной техники гнило по обочинам вдоль рахитичных заборов и запущенных живых изгородей. Крыши некрашенных по десять-пятнадцать лет амбаров и сараев во многих местах проломились под тяжестью снега, который на протяжении многих зим никто ни разу не чистил. Судя по немалому количеству домов-трейлеров, крыши которых были увенчаны тарелками антенн спутникового телевидения, жили в этих краях в основном недавние переселенцы. То и дело Адриан замечал вдоль дороги самодельные таблички и указатели, обещавшие заезжему путнику «настоящий кленовый сироп» или же «настоящие индейские сувениры».
Эти дороги не вели ни в какой крупный город, ни в какое иное чем-либо примечательное место. Пустынные двухполосные шоссе пересекали в разных направлениях те районы Новой Англии, которые просто-напросто выпадали из поля зрения составителей туристических брошюр. Дороги извивались между холмами, нередко с обеих сторон их отделяли от запущенных полей изрядно заросшие лесополосы. Кое-где вдали виднелись небольшие рощицы, а иногда — и довольно крупные участки, сплошь покрытые лесом. Для большей части американцев этих мест как бы не существовало. Порой они проезжали по этим дорогам, направляясь куда-то еще — на модный лыжный курорт или в дорогой загородный дом, расположенный в престижном поселке на берегу какого-нибудь живописного озера. Адриану Томасу пришлось много раз останавливаться и сверяться с потрепанным дорожным атласом, найденным в перчаточном ящичке автомобиля, чтобы окончательно не заблудиться на этих узких пустынных дорогах.
Четкого плана действий у него не было.
Он чувствовал, что с каждым ошибочно сделанным поворотом теряет драгоценное время. Больше всего Адриана раздражало то, что совершенные им ошибки были свойственны, скорее, не человеку его возраста, а совсем уж глубокому старику, лет на двадцать постарше. Понимая, что время уходит, он начал нервничать и стал вести машину не плавно, как обычно, а в совершенно несвойственном ему дерганом ритме. Он то резко нажимал на педаль газа, срывая старенький «вольво» с места с пробуксовкой колес, то, вдруг поняв, что свернул не туда, куда нужно, резко тормозил, чуть не вылетая на обочину. Повороты он порой проходил на такой скорости, что машину сносило на встречную полосу — к счастью, чаще всего совершенно пустую. «Думай, куда едешь, — твердил про себя Адриан. — Любой неверный поворот может стоить тебе жизни. Любой крюк, сделанный по этим дорожкам, будет стоить жизни уже не только тебе, но и Дженнифер…»
Профессору никак не удавалось сосредоточиться на том, что он делает. Даже думая о судьбе Дженнифер, он все время отвлекался, и лишь всплывающие в памяти зрительные образы, связанные с этой девушкой, заставляли его возвращаться к тому, ради чего он и отправился в эту поездку. Вот ему вспомнилась Дженнифер в розовой бейсболке — такой он впервые увидел ее. Вот портрет Дженнифер с вымученной, словно пририсованной, улыбкой на лице — именно эту фотографию с подачи родителей разместили на полицейской листовке с обращением о помощи в поиске пропавшего человека. А вот — Дженнифер (в чем Адриан уже не сомневался) в черной маске, практически голая — отвечает на вопросы человека, стоящего за видеокамерой, которая ее снимает.
Он уже знал, какую Дженнифер он найдет там, на заброшенной ферме, до которой ему никак не удавалось добраться.
Какая-то часть сознания Адриана Томаса — часть, оставшаяся еще от весьма здравомыслящего профессора психологии, много лет занимавшего пост заведующего кафедрой, — склонялась к тому, что в его положении самым здравым решением было бы позвонить инспектору Коллинз: если уж не спрашивать у нее совета по поводу того, как поступить, то по крайней мере стоило бы сообщить ей о том, где он находится и что собирается делать. Более того, вполне логичным в этой ситуации был бы и звонок Марку Вольфу — единственному человеку, которому бы не пришлось долго объяснять, с какой стати старикашку-профессора занесло в эту глушь. Как инспектор Коллинз, так и условно освобожденный маньяк Вольф, безусловно, подсказали бы Адриану, что следует делать, и этот совет был бы в любом случае намного разумнее, чем те противоречивые рекомендации, которые давал он себе сам.
Впрочем, еще утром, выходя из дому и садясь в машину, Адриан твердо решил, что больше не будет вести себя ни осторожно, ни благоразумно: соблюдать какие-то нормы и увязывать свои действия с поведением других людей было выше его сил. Что диктовало ему такую модель поведения: характер или же прогрессирующая болезнь, Адриан сказать бы не смог. «Может быть, я сейчас действую, находясь в состоянии обострения болезни, — подумал он. — Вполне возможно. В таком случае, проглотив пригоршню этих чертовых таблеток, которые прописал мне врач, я, наверное, одумался бы и на какое-то время стал бы вести себя иначе.
А может, и не стал бы».
Адриан резко сбросил скорость, и теперь его машина не столько ехала, сколько ползла по извилистой двухполосной дороге. На такой скорости профессор чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы вертеть головой по сторонам и выискивать вокруг соответствующие карте детали пейзажа, подтверждающие, что он движется в нужном направлении. Он каждую секунду ожидал, что вот-вот из-за поворота появится нагоняющий его какой-нибудь старый пикап, водитель которого начнет сигналить ему, разозлившись, что заезжая, явно чужая в этих местах машина катится со слишком маленькой скоростью. Оставалось надеяться, что на сей раз он ничего не напутал и вот-вот доберется до нужного места.
«Вот спрашивается, почему я не позвонил агенту по недвижимости и не расспросил его, как сюда добираться? Сэкономил бы кучу времени», — мысленно упрекал себя Адриан. Впрочем, какой-то внутренний голос, звучавший в его душе, не переставал утверждать, что в том деле, которое он затеял, лишние участники и помощники ни к чему. Такие вещи делаются в одиночку. Что-то подсказывало Адриану, что эти инструкции исходили от его младшего брата. Брайан всегда гораздо более полагался на себя, чем на окружающих, даже тех, кто искренне хотел ему помочь. Вполне возможно, что те же мысли навязывала мужу и Касси. Она, как истинный художник, тоже зачастую действовала сугубо самостоятельно, не позволяя никому вмешиваться в ее дела и оказывать ей помощь. «Я сама знаю, что мне нужно, и сама во всем разберусь». Этим негласным правилом она руководствовалась не только в творчестве, но и в жизни. В том, что и Томми присоединился бы к этим рекомендациям, у Адриана сомнений не возникало: его погибший сын был самым настоящим воплощением самостоятельности, как в принятии решений, так и в их реализации. Мнения этих троих, самых близких Адриану Томасу людей, было достаточно, чтобы он смог подавить в себе вспышки благоразумия и действовать так, как считал нужным.
