– Надеюсь, Лена счастлива. Она все еще с Давидом? – спрашивает красный тип в серой одежде.
– Думаю, да. Она часто выходит в свет, она даже возобновила свою политическую деятельность. Это все, что я могу тебе сказать, – бросает мне Мари.
– Как, она снова ходит на собрания?
– Да, она посещает собрания социалистической партии, по-моему, даже вступила в нее.
Мари доканывает меня. Еще куда ни шло, что Лена помогает политическим беженцам – она всегда старалась быть полезной, но что может делать нормальная девушка со здоровым духом и телом в социалистической партии?
– Ты считаешь, я мешал ей?
– Да нет, ты – хороший парень, но твоя голова вечно занята чем-то другим. В конце концов Лене это надоело. Понимаешь?
У Мари снова ласковый голос. Она хочет сделать мне комплимент. Неудачный.
– Успокойся, мы часто говорим с ней о тебе. Она тебя очень ценит, – продолжает Мари.
Я завожусь еще больше. Ценит… Какое противное словечко! Какое-то ничтожное. Отреагировать? Задушить ее? Стукнуть головой о стенку? Расколоть стакан об ее лоб? Разбить ей череп? Выпустить ее мозги и перелить в стакан? Посмотреть на дыру в ее черепе?
Я как раз в полной медитации, когда врываются два типа в белой одежде. Они бегут к мужской раздевалке. Выходят с носилками, на которых лежит маленький толстяк. Вытянувшийся, с открытым ртом.
– Он умер? – спрашиваю я.
– Нет, получил серьезный тепловой удар, – просветил меня врач. – Его нашли на полу в сауне. Он не мог открыть дверь.
Спрашиваю у Мари телефон Лены. Она уверяет, что не знает. Лжет, конечно.
– Если она захочет, чтобы мы как-нибудь вечерком посидели, просто как старые друзья, я согласен.
– Я передам, – говорит Мари, улыбаясь.
Целуемся на прощание. Идем к нашим машинам. Она – к своей «чероки», я – к своей. Мне надоела моя машина. Я мечтаю о «ягуаре». Я заплачу за нее сразу. У продавца будет обалдевший вид. Он подумает: «Как такой молодой парень может заплатить за столь дорогую машину?» А я буду по-королевски щедр. Витаю в облаках. Светофор переключился на красный. «Мерседес» впереди резко тормозит. Я – нет. Разъяренный тип выскакивает из машины, но в это время я теряю сознание.
В больнице рентгенолог ставит диагноз: перелом правого запястья и легкая травма черепа. Он оставляет меня на ночь в госпитале в палате рядом с забинтованной мумией. Первое, что я слышу, когда эта мумия просыпается:
– Подонок!
Делаю вид, что не слышу, но он повторяет:
– Подонок, я убью тебя!
Под повязками я узнаю маленького толстяка, красного, очень красного… Он изрыгает:
– Ты разом поднял температуру и заблокировал дверь.
– Не понимаю, – бормочу я. – Вы ошибаетесь.
Ложусь. Толстяк ругается. Всю ночь он ругается. Я с трудом засыпаю. Даже в своем несчастье толстяку повезло. Его боль физическая, поверхностная и излечимая.
Он под капельницей, так что я ничем не рискую…
На следующий день, рано утром, меня разыскал Габи. Маленький толстяк спит. Мы сразу пошли в гараж посмотреть мою машину. Перед у нее похож на аккордеон. Я застрахован на треть. Хозяин гаража приветливо улыбается и сообщает:
– Я бы с удовольствием ее починил, но это будет стоить денег.
– Сколько?
– Что-то около тридцати тысяч.
– Я могу одолжить тебе мою «панду», – предлагает Габи.
– Можно сделать и по-другому. Я забираю вашу развалину, а на распродаже вы покупаете у меня другую машину в кредит, – говорит хозяин гаража. – Могу вам предложить за нее десять тысяч.
– Десять тысяч! Ей только два года!
Но у этого старого мошенника есть обезоруживающий аргумент. Он бросает жалостливый взгляд на мою машину и говорит:
– Было…
Мы соглашаемся на десяти тысячах пятистах франках. Я забираю с собой радиоприемник, колонки, маршрутную карту, чехлы от сидений и чековую книжку. Писателю, чтобы излечиться, надо обязательно столкнуться с такими приключениями. Габи доставляет меня домой.
– А сейчас я должен тебя оставить, у меня свидание с Клэр. Она возвращается сегодня из Парижа, – говорит Габи, обняв меня щуплой рукой за плечи.
Клэр – единственная его любовь. Они вместе учились в лицее, а затем она уехала в Париж заниматься танцами. Она хотела, чтобы Габи последовал за ней, но он предпочел остаться здесь. Габи – истинный провинциал. Клэр не понимает этого. Они встречались по выходным между гастролями. Потом Клэр стала приезжать все реже и реже, а гастроли стали все длиннее и длиннее. Однажды она призналась Габи, что у нее роман с одним типом из их труппы. Габи тяжело пережил это.
По его вымученной улыбке я понял, что он все еще привязан к ней. Раньше я обязательно бы отпустил пару шуток по этому поводу. Сейчас же я накидываю покрывало на плечи. Забираю конверт из почтового ящика. Письмо из Парижа. С письмом в зубах я поднимаюсь к себе на седьмой этаж. Моя соседка, мадам Безар, помогает мне открыть дверь. С ней маленькая белокурая девочка лет пяти-шести. Малышка прячется в юбках своей бабушки. Ее родители развелись, и каникулы она проводит у мадам Безар. Ее зовут Гаэль.
– Бедный мальчик, – всхлипывает моя соседка, – и надо же такому случиться, когда вы совсем один. Вам действительно не везет. Как все это произошло?
– Я боролся с одним чемпионом по боксу, но он был слишком силен для меня.
Я хочу выглядеть героем в ее глазах.
– Вы когда-нибудь плохо кончите с этими глупостями, вам стоило бы вернуться к прежней работе. Это более надежно. И вам надо иметь женщину, она будет готовить вам, пока вы заняты книгами.
– Вы свободны? – спрашиваю я шутки ради.
Замечание нравится. Даже Гаэль смеется.
– Вы все шутите, – говорит мадам Безар. – Даже забываешь, что однажды все взорвется.
– Что должно взорваться?
– Как что? Атомная станция…
Я не протестую. На следующей неделе, когда станция будет вновь пущена, на нас может упасть спутник.
– Вечером я вам принесу вкусный суп, – говорит мадам Безар.
– Не стоит, – отнекиваюсь я.
Но она настаивает.
Посуда громоздится в раковине. Пылесос покрыт тонким слоем пыли. Выпиваю полную чашку воды и распечатываю конверт. Маленький голубой прямоугольник. Чек. Мой чек. Мой первый чек в двадцать пять тысяч франков – аванс, который мне прислал издатель.
Звоню хозяину гаража.
Этот мошенник уже продал мою колымагу.
Не могу выносить тишину в квартире. Включаю телевизор только затем, чтобы выключить его через пять минут, потом вновь включаю. Там говорят об амнистии политических деятелей. Журналисты слушают, затаив дыхание. Бывший министр тянет резину:
– Вы не должны путать. Может быть, среди нас и есть одна-две паршивых овцы, но в подавляющем большинстве мы – честные, порядочные люди, избранники народа, работающие совершенно бескорыстно во славу Франции.
Чувствуется, что они все заодно. Министр поучает:
– Время от времени надо давать поблажку. Правосудие должно исполнять свой долг.
Журналисты боятся кашлянуть.
Я думаю об Этьене. Он бы сказал: «Спустись ненадолго на землю, не принимай меня за дурака. У тебя больше обязанностей, чем прав». Почему Этьен погиб? Меня все мучает этот вопрос. Звоню его жене:
– Спасибо за книгу.
– Не за что. Это не от меня. От него…
– Как он умер? Пожалуйста, расскажите мне.
– Он был болен. Врачи, может, и могли бы его спасти, но он не хотел. Он не желал умирать в постели, стремился работать, но у него были провалы в памяти. Я думаю, он хотел улететь в небо. Если бы вы знали, как я сейчас ругаю себя.
С покрывалом на плечах я слоняюсь по квартире. Представляю Этьена в небе, смотрящего на приближающуюся землю. Не шелохнувшись, с широко раскрытыми глазами. Что есть жизнь? Я смутно представляю, как я мог бы покончить со своей. Как Этьен. Почти представил. Меня тошнит. Нет, я воображаю другую смерть – в машине, двести километров в час, бросаю руль. Беру свой маленький магнитофон и диктую:
– Дорогая Лена, я страшно огорчен, что причинил тебе столько горя. Ты, наверное, будешь расстроена, прочитав утреннюю газету с моим фото. Да, я решил покончить со всем. Не считай себя виновной, я один в ответе. Я не сумел удержать тебя. Не могу жить без твоего тепла. Я хочу, чтобы ты занялась похоронами. Единственное, чего я бы хотел, – это музыки и печальных улыбок. Свое тело я завещаю науке, а сердце отдаю в твои руки. Будь осторожна, не испачкайся. Нет, я совсем не хочу быть смешным. Мне очень грустно. Я любил тебя. Я люблю тебя. До самой смерти. Аминь.
Иду взглянуть на Матильду. Несмотря на свою озлобленность, она не могла жить одна. Как и я. Эмиль и Лена бросили нас. Это нас объединяет.
– Хватит мусолить одно и то же, действуй, – кажется, говорит она.
Пустой аквариум Деде и Жако выводит меня из тоски. Это надо срочно исправить. Пешком отправляюсь к торговцу живностью в коммерческий центр, где в неоновом свете пляшут рыбки. Я не знаю, каких выбрать. Восьмисотлитровый аквариум, полный светящихся рыбок, другой, поменьше, – с карликовыми черепахами и рачками, поедающими мясо. Слишком дорого. Я выхожу с пакетом, в котором плещутся две черные рыбки. Самец и самка. Джон и Йоко. Я покупаю также маленького пластмассового аквалангиста, пальму и разноцветные камешки. Возвращаюсь. Ну и видок у меня с перебинтованной рукой и прозрачным пакетом с рыбками! Чтобы не чувствовать себя таким одиноким, разговариваю с Матильдой. О Лене. Хоть она меня слушает. Кто еще? Она считает мою любовь преувеличенной. Ревнуешь, Матильда?
