- Нет, мама, не хочется.
- Ну, как знаешь, сыночек. Не переживай так сильно, и постарайся заснуть. Хорошо?
- Спокойной ночи, мама.
- Спокойной ночи.
Мама укрыла его, подоткнула ему одеяло, как в детстве, еще раз погладила по голове.
- Послушай, мам, – окликнул он ее, когда она уже скрылась за ширмой. - Почему мы никогда не говорим об отце?
За ширмой несколько минут было тихо
- А что о нем говорить, Миша? Я не знаю, о чем говорить… Все, что нужно было, я тебе рассказала.
- Ты, правда, не знаешь, где он сейчас?
Он слышит, как мама вздыхает.
- Может быть, мы не будем об этом говорить? Это не очень легко… Я ведь тебе уже рассказывала… Правда, ты был еще маленьким, наверное, не все мог понять. Но ведь мы еще тогда с тобой договорились, что не станем больше обсуждать эту тему.
- А мое отчество? Матвеевич…
- Нет, Миша. Это имя твоего деда. Ты ведь знаешь… Зачем снова спрашивать?
Мама снова помолчала. Потом заговорила, и по ее голосу Миша почувствовал, как она волнуется, как ей тяжело.
- Я тогда была очень молодой, не понимала, что происходит. Мне было девятнадцать, и он был первым, и казался особенным. Самым умным, самым красивым, самым лучшим.
- А потом это оказалось не так?
- А потом оказалось, что он женат, и что его жена скоро родит ему ребенка. Он ушел и больше не искал со мной встреч. Наверное, таких как я, у него было много.
- И ты не пыталась его найти?
- Зачем? Если бы он захотел, он и сам мог бы меня найти.
- Но он не захотел.
- Не захотел… - сказал мама, и снова помолчала. – Но я ни о чем не жалею, слышишь, ни о чем. – Миша увидел, что она улыбается. – Ты самое лучшее, что есть в моей жизни.
- Прости меня, мама, я не буду больше говорить о нем.
- Спокойной ночи, дорогой, отдыхай, и постарайся ни о чем не тревожиться.
- Спокойной ночи, – сказал Миша и выключил ночник.
Поворочался, посчитал до ста, представил, как прыгает с парашютом, как летит над землей, раскинув руки. Обычно это помогало уснуть, но сейчас сон не шел. В ушах все время стоял голос Сенина-старшего:
- Ты просто неудачник! Ты - неудачник…
Тарас Борисович – маленький, кругленький, волосики гелем зализаны на бочок - похож на колобка, который целый день катается по редакции, раздавая указания налево и направо.
Сегодня колобок был не в духе, он смотрел поверх Мишиной головы, избегая смотреть в глаза. Мишу охватили недобрые предчувствия.
- Ты чего это вытворил вчера? Я тебя просил, чтобы ты не лез больше к Сенину?
- Тарас Борисович, там интересный материал. Эта девушка оказалась любовницей Аркадия Сенина, она беременна от него.
Тарас Борисович вдруг покраснел, набычился, бровки поползли вверх под прилизанную челочку. Он в негодовании замахал на Мишу руками:
- Тише, тише ты!
- Вы понимаете, Тарас Борисович, у меня и снимки были. Я снимал в больнице крупным планом – лица… этой женщины – матери, и этого подонка. Но эти ублюдки – его охранники - уничтожили фотографии, просто удалили из фотоаппарата. Очень удачные, уникальные можно сказать кадры… - торопливо говорил Миша, словно этим можно было остановить то, что последует дальше.
- Не нужны мне твои кадры, - сказал Тарас Борисович. - Уходи, Миша, уходи.
- Что случилось, Тарас Борисович? Что-то я не пойму.
- Да чего здесь понимать? Я тебя увольняю. Увольняю, Плетнев. Из газеты и с канала. Забирай манатки и проваливай.
- Тарас Борисович, как же так?
- А вот так. Уходи немедленно. Не расстраивай меня.
«Быстро же ты подсуетился, олигарх сраный», - подумал Миша. Он совершенно не знал, что ему теперь делать.
- Как же вы без меня? - он криво ухмыляется, так что сам себе противен, и говорит дурашливо:
- Ведь я спец по эксклюзиву!..
- Иди отсюда, прошу тебя! – прошипел Тарас Борисович. – Мне скоро из-за твоего эксклюзива башку оторвут. Зарплату потом передам через кого-нибудь. Иди, и чтоб ноги твоей больше здесь не было.
Миша вышел. Что ж теперь по полу валяться, в ноги упасть? Молить о прощении? Вот так вот, через три года служения верой и правдой, постоянного риска, недосыпания… Черт с тобой, урод прилизанный… Иуда, предатель… Сдал с потрохами и спасибо не сказал… А я задницу рвал, пахал как лошадь.
Миша постоял в коридоре за закрытой стеклянной дверью, через которую видно было, как бывшие сослуживцы перешептываются, поглядывая на него. Потом уныло поплелся к выходу. В голове гудело, уши горели.
«Вот гад, - бормотал он, - гад, скотина, ублюдок, - и неясно было о ком это он, о Тарасе Борисовиче или о Сенине-старшем.
Надо бы вернуться, выяснить все до конца, но не хотелось устраивать разборки при коллективе. Может потом, - хотя какой в этом смысл? Тараса уже не переубедить, и унижаться Миша не хотел.
- Мишаня! Мишаня! Подожди! - услышал он голос за спиной.
Секретарша Валентина Васильевна, цокая шпильками, торопилась к нему по коридору.
- Вот возьми, - она протянула конверт, – это твое выходное. Колобок передал.
Миша стоял с опрокинутым лицом, и она его пожалела. У нее на лице была написана эта жалость. Жалость к лузеру.
- Послушай, Миша, - сказала она и сочувственно похлопала его по плечу, - не расстраивайся так сильно.
- Не понял, что произошло... – Миша и сам до всего уже дотумкал, не дурак, да и вчера ему недвусмысленно все объяснили, но он хотел услышать подтверждение своим предположениям от официального, так сказать, лица.
- Звонили от Сенина, - сказала Валентина Васильевна, - от Сенина-отца, сказали, что если Колобок тебя не уволит, наш канал прикроют. Навсегда.
- Вот оно что, – усмехнулся Михаил, - теперь понятно.
Он вспомнил, какое было лицо у Сенина, когда он говорил о том, что Миша не понимает, с кем имеет дело. Теперь Миша понимает – его теперь вообще не возьмут ни на один канал, ни в одну газету. Сенин выписал ему пожизненный волчий билет.
- Ну, пока, Миша. Звони, если что, - Валентина Васильевна поцеловала его в щеку и зацокала прочь на своих высоченных шпильках.
И этот цокот показался Мише барабанной дробью, которую выбивали в давно минувшие времена при исполнении смертного приговора.
«Доигрался, Мишаня, - подумал он, - где теперь бороться за справедливость будешь? Не иначе в Макдональдсе за прилавком… А можно еще пылесосы продавать. Если возьмут, конечно. С твоим-то гуманитарным…»
На улице накрапывал холодный осенний дождь. Засунув руки поглубже в карманы старой ветровки, и подняв воротник, Миша поплелся прочь от здания редакции, которое, казалось, глядело ему вслед подслеповатыми окнами и то и дело разевало хлопающие двери, словно беззубый рот, скривившийся в усмешке:
- Неудачник! Неудачник!
Камера уныло болталась за плечом, на куртке-ветровке сломалась молния, и ветер без стеснения врывался в ее и без того холодное нутро, выдувая последние остатки тепла.
Машина не завелась, черт бы ее побрал, пришлось бросить на парковке. Ну ее эту рухлядь, пусть и остается там, пока не сгниет.
Переполненные автобусы проходили мимо, не останавливаясь. Чертовый час пик, и не уедешь, а он так замерз, даже зубы стучали.
В кафе что ли зайти, горяченького пожрать? Выпить хоть граммулечку. Ну ладно - не выпить, и не граммулечку, мама расстроится, не любит, когда он выпивший, ну тогда хотя бы чая горячего, пельменей каких-нибудь, или лучше супчика с зеленью, с черным перцем. Домой торопиться не стоит, сначала нужно успокоиться, иначе мама все по лицу прочтет.
Вон знакомое кафе в переулочке светит приметными окнами с китайскими фонариками. Фонарики китайские, а еда самая что ни на есть русская.
- Девушка, мне, пожалуйста, борща тарелочку! И сметанку не забудьте, будьте любезны, и зеленюшечки! - Миша сглотнул слюну и потер ладони.
В дальнем углу кафе темнокожие студенты отмечали какое-то событие, должно быть чей-то день рождения. Белые рубашки, белые зубы, а лица грустные, несмотря на то, что вроде положено веселиться. Парень в шляпе на курчавых волосах, судя по всему именинник, подперев кулаком подбородок печально и протяжно пел на незнакомом гортанном языке. Остальные тихонько подпевали, покачиваясь и хлопая себя по коленям.
«Бедняги, – подумал Миша – холодно им в России. Холодно и одиноко. Совсем как мне».
Официантка поставила перед ним тарелку огненно-красного варева с расплывшимся пятном сметаны. Миша вдохнул чудесный запах, плотоядно щелкнул зубами и взялся за ложку.
- Плетнев? Ты? - кто-то похлопал его по плечу.
Михаил обернулся, неловко встал, чуть не опрокинув при этом тарелку с заветным борщом.
- Какие люди и без охраны! – воскликнул, раскинув руки, и самого аж передернуло от дурацкой заезженной фразы. «Только тебя, рыжий, здесь не хватало!» - подумал про себя, а вслух сказал:
