– Слушай, а ты точно не хочешь рассматривать версию, что они у кого-то из других потомков вдовствующей императрицы?
– Княгиня меня тоже об этом спрашивала, – Штарка передернуло от неприятного воспоминания. – Но я пока не верю в такой вариант. Княгиня – единственная дочь Василия Романова, и у нее не было детей, а у всех прочих потомков императрицы были дети, внуки, а теперь есть и правнуки. И никто из них не разбогател. А ведь такое наследство наверняка пришлось бы продавать, чтобы делить. Но открытых продаж не было, разве что какие-то тихие…
– А я бы не исключал такого варианта, – покачал головой Винник. – Я, конечно, не аристократ, но мне кажется, у них такая замкнутая тусовка… Какие-то сделки могут не выходить за ее пределы.
– Может, ты и прав. Но я бы хотел первым делом проверить датскую версию, а Молинари, пока он все равно в Америке, попытался бы что-нибудь выяснить про завещание княгини. Это для него довольно опасно, но, когда мы расставались, он сказал, что теперь для него дело чести разобраться с теми, кто зарезал старушку. Так что он что-нибудь придумает.
– А как ты будешь проверять датскую версию?
– Поеду в Канаду. В любом случае нам с Молинари полезно разделиться; может быть, так станет понятнее, откуда эти люди получают информацию и какие у них ресурсы. То есть могут ли они следить за обоими одновременно.
– Погоди. В Канаду? Ты же вроде про Данию говорил?
– Я в самолете читал мемуары великой княгини Ольги, младшей дочери Марии Федоровны. Она жила с матерью в Дании и осталась там после ее смерти. Помогала белым эмигрантам. После войны забот у нее прибавилось – ее помощи стали искать русские офицеры, которые воевали на стороне Гитлера. Ольга им не отказывала, потому что понимала – они с кем угодно готовы были заключить союз против большевиков. Советский МИД предъявил Дании претензии – мол, у вас живет русская эмигрантка, помогает врагам народа. Ссориться со Сталиным в то время было страшновато, и датчане решили Ольгу выдворить. Вывезли в Англию на военном корабле. А уж оттуда она уехала с мужем и сыновьями в Канаду. Там сейчас и живут ее потомки. Может быть, они наведут меня на какой-нибудь след. Нет, ну то есть я могу и в Копенгаген поехать, но, чтобы что-то попробовать выяснить, пришлось бы записаться на прием к королеве. Я не нашел там никаких зацепок.
– Какой-то это невнятный план, – упавшим голосом сказал Винник. – А что, никаких других идей нет?
Иван отрицательно покачал головой.
– Хотя у меня тоже нет идей, – Винник затянулся заново разожженным для него кальяном. – Хорошо. Канадская виза тебе понадобится?
– Да.
– Я попрошу, чтобы тебе организовали. А сам пока попробую проверить мою версию насчет этих парней. Расскажу, что узнаю, думаю, даже до твоего отъезда.
Штарк допил свой арманьяк и поднялся.
– Извини за плохие новости.
– Ну, никто не обещал, что будет легко. А с княгиней ты сделал все, что мог: предупредил ее, сказал о нашем интересе… А она не захотела иметь с нами дело.
– Ну да, ну да, – пробормотал Иван себе под нос. – Мне позвонят по поводу визы?
– Завтра.
Иван кивнул и вышел к еще не оттаявшему пруду. «Выживают только параноики» – кажется, это книжка какого-то бизнес – гуру, вспомнил он. С таким названием не нужно никакого текста – и так понятно, какой главный совет содержится под обложкой. Никогда не успокаиваться, всегда держать ушки на макушке, ждать удара с любой стороны. Именно так Иван и собирался себя вести. И этот образ действий совершенно не предполагал поездки в Канаду. Он собирался зайти домой, поцеловать Алю и Софью и успеть на ближайший самолет до Парижа: к счастью, открытая шенгенская виза у него была. А с Винником – связаться в «Твиттере», и лучше послезавтра.
3. «Портреты Александра III», 1896
В Руасси Штарк не стал брать машину, а сел в поезд: по Парижу, как и по Москве, он предпочитал ходить пешком. А в этот раз специально прилетел налегке. С мексиканцем они договорились встретиться возле стеклянной пирамиды во дворе Лувра: скульптор заявил, что не любит сидеть в ресторанах, а предпочитает свежий воздух. «Март в Париже – волшебный месяц», – объяснил он Ивану. А Штарку и самому нравилась здешняя ранняя весна с ее бледным, но оптимистичным светом и разноцветными шарфиками на шеях французов.
Виктору Мануэлю Контрерасу Иван позвонил тайком от всех, даже от Молинари. До сих пор все принимали на веру его аргумент, что княгиня Наталья Васильевна в Калифорнии – единственная, до кого доля наследства великой княгини Ксении дошла бы, не претерпев по пути никаких разделов. На самом деле таких ситуаций было две. Единственная дочь Ксении, Ирина Александровна, вышла замуж за князя Феликса Юсупова. И у них тоже родилась единственная дочь, названная в честь матери Ириной. А у нее, в браке с графом Шереметевым, – дочь Ксения, единственный ныне живущий потомок Юсупова. Штарк прочел ее интервью, из которого следовало, что семейные драгоценности дед с бабкой распродали еще при жизни. Так что эта линия показалась Ивану, измученному великокняжеской генеалогией, бесперспективной. Но вдруг он наткнулся на упоминание о еще одном возможном наследнике Юсупова – его приемном сыне. Сначала история про мексиканца показалась ему какой-то дурацкой уткой: почти во всех текстах об эмигрантской жизни Романовых куча наивных ошибок, очевидных теперь даже Ивану, далеко не специалисту в этом предмете. Но, перепроверив эти данные по нескольким источникам – кажется, за последнюю пару дней он заработал себе еще более толстые стекла для очков, – он понял, что Феликс и Ирина Юсуповы и вправду нашли себе в старости сына.
Это был бы еще не повод куда-то звонить. Но, разглядывая сайт Контрераса, Штарк вдруг увидел скульптуру, выполненную мексиканцем для Ватикана в 1974 году. Называлась она, насколько Штарк понял универсальный латинский корень, «Происхождение».
Увеличив изображение, Иван увидел – яйцо. Огромное, выполненное из блестящего желтого металла. Яйцо одновременно было и птицей. Ее крылья образовывали заднюю стенку скорлупы, передняя же была как бы отколота сверху, открывая задранную кверху птичью голову на длинной шее. Штарк с первого взгляда понял идею скульптора, но описать ее словами было гораздо труднее, чем выразить лаконичной формой. Видя работы такого уровня, Штарк всякий раз на несколько минут испытывал острую тоску по оставленной в юности карьере художника. Но и всякий раз успокаивал себя: «Так я все равно никогда бы не смог». Полюбовавшись пластикой птицы, осознавшей свое происхождение, Иван потратил пятнадцать минут на розыски первого телефона в цепочке, по которой к трем часам утра он нашел Контрераса. И – разбудил старика: скульптор оказался не в Мексике, а в Париже. Встретиться он согласился сразу, даже никаких уточняющих вопросов не задал. И вот, выйдя на Шатле – ле – Алль, Штарк широко зашагал по Риволи к Лувру, дыша мартовским воздухом и улыбаясь встречным шарфикам. Ожидание встречи с Контрерасом было ему приятно. А значит, все должно было сложиться хорошо. «Надо доверять ощущениям, – думал он. – Вот не хотел я идти к старой княгине, надеялся, как ребенок, что мы с Молинари проедем мимо этого ее городка, – а если бы и в самом деле проехали, она бы, может быть, осталась жива». До встречи оставался еще час – договорились с запасом, так что Иван успел выпить кофе в кафе, названия которого не запомнил, и сделать круг по саду Тюильри, прежде чем повернуть назад, к пирамиде. Мексиканец уже ждал его, широко улыбаясь, – узнал по описанию. Выглядел он лишь немного старше своей фотографии на сайте: коротконогий, плотный, круглолицый, с седой артистической шевелюрой, носиком – пуговкой и широкими черными бровями.
– Когда в ночи звонит незнакомый русский, это серьезно. Значит, будут приключения, – бодро сказал Контрерас на своем корявом английском. Французский Штарка, впрочем, был и того хуже, а испанский он вовсе не знал.
– Искренне надеюсь, что не будет никаких приключений, – Иван улыбнулся в ответ.
– Жаль было бы, если так, – возразил Контрерас. – Пройдемся?
Они спустились к реке и пошли по набережной Тюильри. Здесь дул пронизывающий ветер, но мексиканец даже не запахнул плащ. Русскому тем более было не с руки показывать неустойчивость к холоду.
– Я прочел, что вы были приемным сыном князя Феликса Юсупова, – начал Иван.
– Я тоже читал о себе такое.
– То есть это неправда? В «Файненшл таймс»…
– Ну конечно, «Файненшл таймс» никогда не пишет неправды, – рассмеялся скульптор. – Да, все правильно, я его приемный сын. Только фамилию его не ношу. Мне всегда казалось нечестно ею пользоваться. Знаете, как-то раз Феликса позвали на прием в Елисейский дворец. И он потащил меня с собой. А я был мальчишка, студент, никто меня не знал. Феликс нарядил меня во фрак, повязал бабочку и объяснил, что делать. И вот посреди этого роскошного приема я подхожу к нему, кричу все русские слова, которые я знал – братущщка! балалайка! кинясь! вотка! – и лезу обниматься. И он меня тоже обнимает, как старого знакомого. Тут уж все захотели познакомиться с молодым другом самого князя Юсупова. Я не хотел всю жизнь вести себя, как на этом приеме. Ну, теперь и мою фамилию стали немного узнавать.
