– Уж если я бы хотел совершить преступление в метро, с кассой я бы точно не стал мелочиться.
– А что бы вы сделали?
– Например, захватил бы поезд, – брякнул Лонгмэн.
– Поезд метро? А что с ним потом делать?
– За него можно потребовать выкуп.
– Будь это мой поезд, я бы сказал вам: да заберите его себе на здоровье! – усмехнулся Райдер.
– Я не собираюсь требовать выкуп за сам поезд, – пояснил Лонгмэн. – Пассажиры. Заложники. Ясно?
– Как-то это слишком сложно, – покачал головой Райдер. – Не думаю, что это сработает.
– О, это может отлично сработать. Я время от времени подумываю над этим. Так просто, смеха ради.
Смех, правда, был невеселым. Это было его местью Системе, игрой, в которую он играл, когда обида подкатывала к горлу. Никогда он не думал, что совершит что-нибудь подобное в действительности.
Райдер поставил стакан с пивом на стойку, обернулся к Райдеру и посмотрел на него в упор.
– Почему вы уволились из метро? – спросил он ровным голосом. Командирским, как теперь уже понимал Лонгмэн.
Такого вопроса Лонгмэн совершенно не ожидал. Максимум, чего он мог ждать – это проявления вежливого интереса. Застигнутый врасплох, он, не успев сориентироваться, выпалил правду:
– Я не увольнялся. Меня вышибли с работы.
Райдер молча смотрел ему в глаза, ожидая продолжения.
– Я был невиновен, – пробормотал Лонгмэн. – Конечно, надо было бороться за свои права, но я…
– Невиновен в чем?
– В нарушении, само собой.
– Каком нарушении? В чем вас обвиняли?
– Меня ни в чем не обвиняли. Это был просто наговор, но они все равно меня выперли. Вы прямо как прокурор.
– Простите, – сказал Райдер.
– Да нет, черт, я могу рассказать. Меня подставили. Клювам нужна была жертва…
– Клювам?
– Это специальные инспектора, сыщики. Они шныряют вокруг в штатском, проверяют персонал. Иногда одеваются вообще хиппово, знаете там – длинные волосы и все такое. Шпионы, короче.
– А «клювы» – потому что они везде суют свой нос? – улыбнулся Райдер.
– Вот все так думают. На самом деле, их прозвище происходит – как, кстати, и у английских «бобби» – от имени первого начальника службы безопасности. Его фамилия была Бики.[6]
Райдер кивнул.
– Так в чем вас все-таки обвиняли?
– Они подозревали, что какая-то банда перевозит наркотики, – ответил Лонгмэн вызывающе. – С нижнего Манхэттена на север. Один дает машинисту пакет, другой забирает его в Гарлеме. И никаких концов. Клювы решили повесить это на меня. Но свидетелей у них не было, и с поличным меня не взяли. Да я в жизни не стал бы заниматься такими делами. Вы же меня знаете.
– Да, – сказал Райдер. – Я вас знаю.
Пока его окончательно не взбесили два этих черных молокососа, Комо Мобуту вообще не парился. Происходящее его не касается. Пусть эти уроды грабят поезда хоть дважды в день, он и глазом не моргнет. Если это не связано с революционной борьбой угнетенного чернокожего населения, Комо Мобуту это не волнует.
Впрочем, ему доставляло некоторое извращенное удовольствие оказаться участником, точнее, наблюдателем происходящего – а все из-за того, что он ездил на метро. Он не был черным из разряда «лимузин-пентхаус-первый-класс-бесплатные-коктейли-от-белых-стюардесс», из этой международной клики, к которой относились все эти псевдобратья с западного побережья, из Парижа и Алжира. Он был настоящим революционером, и даже водись у него бабки, он бы все равно ездил общественным транспортом, а на дальние расстояния ездил бы междугородними автобусами компании «Грейхаунд».
В обычные дни – то есть когда поезд не захватывали белые ублюдки с оружием, при виде которого у него текли слюнки, – он почти наслаждался поездкой, поскольку придумал себе хобби, помогавшее скрасить время в пути. Не убить время, а именно скрасить, провести с пользой. Он выбирал какую-нибудь белую сволочь, фиксировал на сукином сыне свой пламенный взор и пялился на мерзавца, пока эта белая рожа не начинала расплываться у него перед глазами. Чаще всего белый гад так напрягался из-за этого, что пересаживался подальше, а то и вообще переходил в другой вагон. Некоторых белых это настолько нервировало, что они и вовсе сходили с поезда раньше своей станции. А он ничего не делал, просто пристально смотрел, – но в его глазах они читали праведный гнев народа, который наконец восстает после трехсот лет угнетения и геноцида. Не было еще ни одного белого, который не сумел бы прочесть это в его немигающих карих глазах и не отступил бы перед его вызовом. Ни разу еще он не проиграл в этой игре. Он просто гипнотизировал белых гадов! И если бы каждый брат повторил эту его фишку с пристальным взглядом, то энергии гнева наверняка хватило бы, чтобы парализовать все это ублюдочное белое население.
С очень прямой спиной Мобуту сидел на своем месте, глядя перед собой, прямо сквозь модно прикинутую белую сучку в мини-юбке, сидевшую прямо напротив. Когда белый сосед-старикан заговорил с ним, он даже не повернул головы. Ну их всех к дьяволу, слишком много чести. Но потом он обратил внимание на двоих черных парнишек, сидевших наискосок через проход. Оба с очень темной кожей, хорошие африканские типажи, на вид лет семнадцати-восемнадцати. Мальчики на посылках, служат белому хозяину, таскают его дерьмо. Но окончательно его вывело из себя то, что они проделывали со своими глазами. Большие, карие, добрые глаза – а так и бегают из стороны в сторону, будто два хвостика виляют перед белым захватчиком, чтобы тот не осерчал и не влепил ниггерам пулю в задницу.
Прежде чем он успел сообразить, что делает, Мобуту уже гневно кричал через проход:
– Эй, вы там, парочка ниггеров, чтоб вас черти взяли, а ну держите ваши чертовы глаза на привязи, слышите? – Он вперил в них яростный взгляд, и мальчишки, вздрогнув, испуганно уставились на него. – Тупые черномазые, вы еще слишком молоды, чтобы лизать задницу белому дяде! Перестаньте избегать его взгляда, смотрите ему прямо в его чертовы глаза!
Теперь уже все в вагоне уставились на Мобуту. В ответ он обжег каждого по очереди ненавидящим взглядом и задержался лишь на фигуре хорошо одетого негра с аккуратным кейсом, сидевшего через проход с отстраненным, бесстрастным видом. Типичный «белый негр», давно потерянный для дела революции, ради такого и париться не стоит. Но вот те двое ребят… Ради них стоит устроить небольшое шоу.
Повернувшись к громиле с автоматом, но обращаясь к мальчишкам, он громко сказал:
– Вы не должны бояться никаких белых ублюдков, братья. Грядет день, когда мы отберем у него пушку и запихнем ее в его свинячью глотку!
– Закрой свою паршивую пасть, – отозвался белый. Виду него был невозмутимый, даже скучающий.
– Я не подчиняюсь приказам чертовых белых ублюдков!
Громила сделал жест автоматом:
– А ну подойди сюда, крикун!
– Думаешь, я боюсь тебя, свинья? – Комо встал. Ноги у него дрожали, но не от страха, а от ярости.
Он вышел на середину вагона и остановился перед человеком с автоматом, спина прямая, сжатые кулаки по швам.
– Ну, давай! – выкрикнул он. – Стреляй. Но я тебя предупреждаю, что нас много, нас тысячи и тысячи, и один из нас рано или поздно перережет тебе глотку!
Белый без всякого выражения поднял автомат и наискось ударил Комо стволом по лицу. Мобуту ощутил удар – оглушающая боль, красные полосы перед глазами, – пошатнулся и медленно осел на пол.
– Сядь на место и не разевай больше пасть.
Голос донесся до Мобуту как сквозь пелену. Он дотронулся до лица и обнаружил, что кровь хлещет в глаз из рассеченной брови. Он дотащился до своего сиденья рядом со стариком. Тот протянул руку, чтобы помочь ему усесться, – Мобуту оттолкнул ее. В вагоне стояла мертвая тишина.
– Он сам напросился, – сказал человек с автоматом. – Остальным предлагаю не напрашиваться.
Мобуту достал платок и прижал ко лбу, покосился правым глазом на черных ребят-рассыльных. Все те же выпученные глаза, те же отвисшие губы. Черт, подумал Мобуту, только зря в морду получил. Никогда из них не выйдет ничего, кроме гребаных черных рабов.
Все в вагоне теперь старательно старались не смотреть на него – даже те из них, кого вид крови обычно завораживал.
Контора Управления городского транспорта (оно же Транспортное управление) размещается в центре Бруклина, в большом, облицованном гранитом, здании по адресу Джей-стрит, 370. Это сравнительно новое здание современной архитектуры, окруженное большим числом старых и изящных домов, построенных из темного кирпича и в более нарядном стиле. Это официальный центр округа Кинге: окружная управа, здание суда, солидные офисы администрации. И все же выражение «центр Бруклина» звучит как очередной бруклинский анекдот, и на острове, лежащем за рекой,[7] считают это место глухой провинцией и относятся к нему без особого пиетета.
