— Я никогда ничего такого не скажу.
Доктор Кинзлер наблюдала за нами.
— Ну тогда я сама себе это говорила, — заявила Синтия. — Сотни раз. И мне хотелось бы забыть. Но иногда, и я знаю, что это покажется безумием…
Мы с доктором Кинзлер сидели очень тихо.
— Иногда мне кажется, что я их слышу. Слышу, как они разговаривают, моя мама, брат, папа. Как будто находятся здесь, в одной комнате со мной. Просто разговаривают.
Доктор Кинзлер заговорила первой:
— Вы им отвечаете?
— Наверное, — сказала Синтия.
— Когда это происходит, вы дремлете?
Синтия призадумалась.
— Скорее всего. В смысле — вот сейчас я их не слышу. — Она печально улыбнулась. — Я не слышала их в машине, когда сюда ехала.
Я внутренне с облегчением вздохнул.
— Так что, скорее, это происходит во сне или в дреме. Но мне кажется, будто они вокруг меня и пытаются поговорить со мной.
— И что они хотят сказать? — спросила доктор Кинзлер.
Синтия сложила руки на коленях и переплела пальцы.
— Я не знаю. По-разному. Иногда они просто разговаривают. Ни о чем. Что ели на обед или что показывают по телевизору. Ничего существенного. Но иногда…
Вероятно, я выглядел так, будто собирался вмешаться, потому что доктор Кинзлер снова одарила меня взглядом. Но она ошиблась. Я открыл рот в ожидании того, что Синтия собиралась сказать. Ведь я впервые узнал, будто члены ее семьи говорили с ней.
— Иногда мне кажется, что они зовут меня присоединиться к ним.
— Присоединиться к ним? — переспросила доктор Кинзлер.
— Прийти, чтобы мы снова стали одной семьей.
— И что вы им отвечаете?
— Говорю, что мне бы очень хотелось, но я не могу.
— Почему? — спросил я.
Синтия посмотрела мне в глаза и печально улыбнулась.
— Потому что туда, где они находятся, я, возможно, не смогу взять с собой тебя и Грейс.
— Что если я все эти другие вещи опушу, а сразу сделаю то, что требуется? — спросил он. — Тогда я смогу вернуться домой.
— Нет, нет и нет, — рассердилась она и подождала, пока не успокоилась. — Я знаю, что ты хочешь вернуться. Я тоже хочу этого больше всего. Но мы должны сначала разделаться со всеми этими вещами. Не следует быть нетерпеливым. В молодости я тоже проявляла нетерпение, была слишком импульсивной. А теперь знаю — лучше не торопиться, но сделать все правильно. — Она услышала его вздох на другом конце линии.
— Я бы не хотел все испортить, — сказал он.
— Ты и не испортишь. Ты всегда старался мне угодить, поверь мне. Приятно иметь в доме хотя бы одного такого человека. — Она хмыкнула. — Ты славный мальчик, и я люблю тебя больше, чем ты когда-либо будешь знать.
— Я уже давно не мальчик.
— И я тоже уже не маленькая девочка, но всегда вспоминаю, каким ты был раньше.
— Сделать это… будет неприятно.
— Знаю. Но именно это и хочу тебе сказать. Если наберешься терпения, то со временем, когда все будет подготовлено, тебе это покажется самым естественным поступком в мире.
— Наверное. — Но в голосе не было уверенности.
— Одно ты должен помнить всегда. То, что ты делаешь, является частью большого цикла. И мы тоже его часть. Ты ее уже видел?
— Да. И чувствовал себя странно. Отчасти мне хотелось сказать: «Привет, — и добавить, — эй, ты не поверишь, кто я такой».
В следующие выходные мы отправились навестить тетю Синтии, Тесс, живущую в небольшом, скромном доме на полпути к Дерби, рядом с идущей лесом дорогой из Милфорда. До нее было всего двадцать минут езды, но мы навещали ее не так часто. Поэтому в особых случаях, например, на День благодарения, Рождество или, как на сей раз, день ее рождения, обязательно к ней ехали.
Меня это вполне устраивало. Я любил Тесс почти так же сильно, как Синтию. Не только за то, что она была замечательной старушкой, как я ее называл, когда позволял себе с ней шутливо пофлиртовать, но прежде всего за заботу о Синтии после исчезновения ее семьи. Она взяла к себе четырнадцатилетнюю девочку, которая, по признанию самой Синтии, порой бывала трудным подростком.
— Так у меня не оставалось выбора, — как-то сказала мне Тесс. — Она была дочерью моей сестры. А сестра пропала вместе со своим мужем и моим племянником. Как еще я могла поступить, черт возьми?!
Тесс была сварливой, немного резкой, но этот способ она выработала, чтобы защитить себя, белую и пушистую. Кстати, она вполне заслужила право на некоторую вздорность. Муж бросил ее еще до того, как в доме появилась Синтия, предпочтя ей официантку из бара в Стамфорде, и, по словам самой Тесс, убрался куда-то на запад к чертям собачьим, так что она ничего о них больше не слышала, и слава Богу. Тесс, которая за несколько лет до этого ушла с фабрики радиодеталей, нашла бумажную работу в дорожном управлении и зарабатывала ровно столько, чтобы содержать себя и платить за коммунальные услуги. Растить подростка ей было практически не на что, но она поступила так, как должно. Тесс не имела собственных детей, а когда ее недотепа-муж сбежал, ей было приятно, что в доме появился другой человек, хотя обстоятельства этому сопутствовали таинственные и, вне всякого сомнения, трагические.
Сейчас Тесс было под семьдесят, она жила на пенсию и те деньги, что получала от графства по социальной страховке. Она возилась в саду, выращивала цветы в горшках и иногда путешествовала, как, например, прошлой осенью, когда ездила через Вермонт и Нью-Гемпшир, чтобы посмотреть на осенние листья: «Господи, полный автобус старичья, я думала, что повешусь». Но Тесс редко выходила из дома. Не играла в карты, не посещала собрания пенсионеров. Но следила за новостями, подписывалась на «Харперз», «Нью-йоркер» и «Атлантик манфли» и никогда не стеснялась озвучить свои левые политические убеждения.
— Этот президент, — однажды сказала она мне по телефону. — В сравнении с ним можно присудить Нобелевскую премию мешку с гвоздями.
Большую часть своей юности Синтия провела рядом с Тесс, и это помогло ей сформироваться и, несомненно, способствовало тому, что в ранние годы, после замужества, она собиралась делать карьеру социального работника.
И Тесс обожала, когда мы приезжали. Особенно радовалась Грейс.
— Я копалась в старых коробках с книгами в подвале, — сказала она, после того как мы обнялись и расцеловались, — и взгляни, что там нашла.
Она наклонилась в кресле, отодвинула экземпляр «Нью-йоркер», под которым пряталось что-то, и протянула Грейс огромную книгу в жестком переплете — «Космос» Карла Сагана. Глаза Грейс расширились при виде калейдоскопа звезд на обложке.
— Книга довольно старая, — вроде как извинилась Тесс. — Ей почти тридцать лет, и парень, который ее написал, уже умер, а в Интернете можно обнаружить кое-что и получше, но и здесь ты, возможно, сумеешь найти что-то для себя интересное.
— Спасибо! — сказала Грейс, забирая книгу, и чуть не уронила ее — не ожидала, что она такая тяжелая. — Здесь есть что-нибудь про астероиды?
— Вероятно, — ответила Тесс.
Грейс побежала вниз, где, как я знал, она свернется калачиком на диване перед телевизором, возможно, прикроет ноги одеялом, и начнет листать книгу.
— Очень мило с твоей стороны. — Синтия наклонилась и поцеловала Тесс — наверное, в четвертый раз после нашего приезда.
— Бессмысленно было выбрасывать эту проклятую книгу. Я могла пожертвовать ее библиотеке, но как ты думаешь, им нужны книги тридцатилетней давности? — спросила она Синтию. — Ты выглядишь усталой.
— Нет, я в порядке. А ты? Ты тоже сегодня выглядишь вымотанной.
— Ну, думаю, я тоже в порядке. — Тесс смотрела на нас поверх очков, которые надевала для чтения.
Я поднял повыше большой пакет с двумя ручками.
— Мы кое-что привезли.
— Ой, это вы зря. Но давайте сюда мою добычу.
Мы позвали Грейс, чтобы она полюбовалась новыми садовыми перчатками; которые мы подарили Тесс, красным с зеленым шарфом и красивой коробкой печенья. Тесс охала и ахала над каждым предметом, появлявшимся из сумки.
— Печенье от меня, — объявила Грейс. — Тетя Тесс?
— Да, милая?
— Почему у тебя так много туалетной бумаги?
— Грейс! — одернула ее Синтия.
— Вот это, — объявил я дочери, — точно «фокс пас».
Тесс отмахнулась, показывая, что так просто ее не смутишь. Как у многих пожилых людей, у Тесс появилась привычка складировать некоторые товары. Полки в ее подвале заставлены двухслойной бумагой.
— Когда она появляется в продаже, — пояснила Тесс, — я всегда покупаю лишнюю.
Когда Грейс снова спустилась вниз, Тесс заявила:
