Прежде чем закончить разговор, я поинтересовался у Ферлаха, не готовы ли еще результаты лабораторных анализов больных.
– Я уже разговаривал с микробиологами, – ответил он, – они ничего не нашли.
– Наш таинственный микроб, – заметил я.
– Да уж, дело интригующее.
– К сожалению.
Когда Херберт произносил эти слова, я уже въехал на стоянку Сент-Рэфа и копался в ящике в поисках удостоверения: без него меня не пропустил бы стоящий у входа охранник.
Трудно представить себе зрелище более печальное, чем покинутая и закрытая больница. Это нонсенс. Больницы не закрываются. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году эти заведения живут и функционируют. И в снежные бури, и в Рождество, и во время террористических нападений. Скорее всего, Сент-Рэф еще ни разу не выглядел таким опустошенным – с того самого 1915 года, когда его построили. Когда наконец человечеству все-таки удастся себя прикончить, археологи-инопланетяне, наверное, найдут именно такие госпитали, каким передо мной предстал добрый старый Сент-Рэфэел. Разве что лифты уже не будут работать.
Я растерянно направился в отделение М-2, где теплилась жизнь или, вернее, тень жизни: двое больных с пустыми, ничего не выражающими глазами да жидкая команда медсестер. Дежурным врачом оказался Гэри Хэмилтон; выглядел он так, словно не спал с самого окончания университета. Я быстро поздоровался, постарался отделаться от вопросов о том, как идет расследование, и начал облачаться в защитный костюм. Я приехал, чтобы увидеть больных.
Первым делом направился в комнату Бетани. Однако она спала, причем выглядела далеко не лучшим образом. Болезнь явно быстро побеждала. Проявляя человечность, я решил не трогать ее. А потому пошел к Хелен.
– Привет, Хелен. Я доктор Маккормик, приходил к вам вчера. Помните?
Она покачала головой.
– Я здесь для того, чтобы выяснить, из-за чего вы заболели.
На это она ничего не ответила.
– Как вы себя чувствуете?
– Хочу домой.
Это был хороший знак; она уже поправилась настолько, что захотела домой. Кажется, болезнь отступает.
Чтобы сделать обстановку менее официальной, если такое вообще в данной ситуации возможно, я подвинул стул к кровати и сел.
– Ну вот, – начал я, пытаясь найти приемлемый способ общения. – Мне очень нужно задать вам еще несколько вопросов. Так же, как вчера. Идет?
Хелен немного повернула голову в мою сторону. Следы кровотечения на коже уже потемнели – кровь свернулась, и начался процесс поглощения.
– Идет.
– Мне нужно, чтобы вы ответили на мои вопросы. Причем правду. Понимаете меня?
– Да, – едва слышно произнесла она.
– Это очень важно.
Из папки, которую принес с собой, я вынул два чистых листа. Когда я закончу дело, то засуну их в факс, а получу уже там, «на воле».
Ну, пора начинать, решил я.
– Хелен, кто-нибудь из мужчин касался ваших интимных мест?
– Не-е-е-т.
Это слово она не произнесла, а почти провыла, растянув на несколько секунд.
– Пожалуйста. Мне обязательно нужно знать, кто вас касался.
Она отвернулась. Пока ничего не получалось.
– А в своей комнате вы занимались сексом с мужчиной?
Снова то же самое воющее «не-е-е-т». Оно казалось не столько ответом на мой вопрос, сколько протестом против него.
– Хелен, что за мужчина развлекался с вами и Бетани, когда в вашу комнату вошел Майк?
Отвернувшись от меня, она теперь еще вдобавок закрыла глаза.
– Хелен, – снова позвал я, решив, что она просто притворяется спящей. Положил ладонь на ее руку. Ответа не последовало. Неужели я заслуживаю такого обращения? – Хелен, послушайте меня. Если вы мне не скажете… не скажете правду, придется разговаривать о вашем поведении с Майком и Мэри. – О чем конкретно придется разговаривать, я не знал, а потому решил прибегнуть ко лжи. – Если вы мне не скажете, вас заберут из пансионата. А если скажете, то все будет в порядке. Вас никуда не отошлют. Вы же не хотите уходить из своего дома?
Глаза Хелен теперь уже были открыты, а голова мелко тряслась, вернее, дрожала.
– И Бетани тоже заберут. Разве вы этого хотите?
Дрожь внезапно прекратилась.
– Да, – прошипела она.
Вот так сюрприз!
– Почему же вы хотите, чтобы Бетани ушла из дома?
– Она приводит их.
– Кого?
– Мужчин. Приводит их в наш дом.
Ага. Так, значит, дневные оргии – дело вовсе не редкое, значит, они происходят регулярно. А бедняга д'Энджело считает, что это случилось лишь один раз. Или притворяется, что так считает.
– Так было уже много мужчин, Хелен?
Она заплакала.
– Несколько.
– Сколько именно?
– Несколько.
Да уж, не слишком богатая информация.
– А вы помните их имена? Пожалуйста, Хелен, это очень важно. Вспомните. Как их зовут?
– Нет, – коротко ответила она.
Я изо всех сил старался не показать своего раздражения. Через пару секунд она произнесла:
– Джерри, Генри. И еще…
Я записал имена. Петли, которые совершала мысль этой женщины, уже становились понятными и привычными.
– А вы не вспомните их фамилии?
Снова замешательство и слезы.
Я постарался ей помочь.
– Эти мужчины работают с вами? С вами и Бетани у мистера Миллера?
Она кивнула.
– Хелен, вы помните, кто был с вами, когда Майк увидел вас всех троих в комнате? Ну, когда и вы, и Бетани были голыми?
Она принялась яростно трясти головой:
– Нет-нет! Не говорите, не говорите.
– Ни за что и никому не скажу.
Потом я добавил:
– Майк и Мэри любят вас. – И это было правдой. – Как звали того мужчину, который был с вами тогда, голый?
Она схватилась за мой халат. Вспомнив, что произошло днем раньше, я тут же попытался освободиться, но потом плюнул и решил – пусть тянет, если ей от этого легче.
– Только не говорите. Не говорите никому. Дуглас. Пожалуйста.
– Дуглас?
– Не говорите!
Ну, просто прекрасно. Вот и Казанова нашелся в пару к Екатерине Великой.
– Сколько раз вы были с Дугласом? – уточнил я. – Один раз?
Она угрюмо кивнула.
– А может, два раза?
Она снова кивнула.
– Пожалуйста, не говорите. Не говорите.
Девушка замолчала, потом начала что-то бормотать. Наверное, молитву.
– Не скажу, – соврал я и тут же, пытаясь смягчить ложь, добавил: – Обещаю, что вам не будет плохо.
Теперь уже я был готов на все, лишь бы не впутывать Хелен Джонс в неприятности. Если что-нибудь произойдет, я даже согласен поселить ее у себя. Храбрая девушка.
Хелен снова вцепилась в мой халат.
– Не говорите про Бетани. Пожалуйста, не говорите.
– Бетани? Хелен, я думал, вы…
– Я так ее люблю. Так люблю…
Я сидел рядом с Хелен еще минут десять, пока она плакала, и просто гладил ее по голове. Картина начала принимать определенные очертания. Бедная Хелен. Настолько влюблена в Бетани, что даже согласна служить буфером в мощных сексуальных порывах своей любовницы. Я представил себе их жизнь вдвоем в этой комнате. Сколько продолжались эти отношения? Недели? Месяцы? Годы? До тех пор, пока Бетани все не наскучило и она не начала приводить в комнату других?
Каково было Хелен наблюдать, насколько стремительно отдаляется от нее подруга? Причем не только наблюдать, а еще и держать все в себе, не имея возможности никому ничего рассказать?
Я направился в палату Бетани. Она проснулась, но толку от этого было не много. Температура начала спадать, и больная слегка бредила. Однако она смогла подтвердить те имена, которые дала Хелен, и даже добавить несколько других.
Я поинтересовался, любит ли она Хелен. Она ответила, что любит. Потом спросил, любит ли она Дугласа, Джерри и Генри. Ответ оказался аналогичным: любит.
Стоило Бетани открыть рот, как сразу обнажились кровавые очаги, напоминающие страшные раны от выстрелов.
Бедная Бетани. Бедная Хелен. Бедные Дуглас и Генри. Бедные мы.
Позвонил Тим Ланкастер, мой босс, и сказал, что этим же вечером приедет в Балтимор вместе с Сонжит Мета, гуру в области сбора информации. В 1999 году Тим очень помог организовать контроль в Нью-Йорке во время западно-нильской лихорадки, а потом и по всей стране, когда болезнь расползлась на запад и на юг. Он первым прореагировал на события одиннадцатого сентября, когда специалисты так боялись, что террористы нанесут еще один удар – биологический. Тим знал почти всех в сфере охраны здоровья здесь, на северо-востоке, и вообще слыл одним из золотых мальчиков Центра контроля и предотвращения заболеваний. Надо сказать, вовсе не случайно: свою репутацию он заслужил опытом, неистощимой энергией, способностью взять на себя ответственность и политической мудростью. Тим был таким человеком, каким хотел бы стать я. Но тем не менее, мне трудно за ним следовать. Ему тридцать пять лет. На два года больше, чем мне.
