— Пошла вон, сучка!
Она успела увидеть Сергея Юрьевича, ничком распластанного под ногами гостей. Из-под его живота растекалась неровная лужица мочи.
Оглохшая от страха Ирина пятилась и почему-то все повторяла: «сучка, сучка». В доме отчетливо пахло смертью.
Между тем Шимкевич в тот вечер не склонен был к мокрым последствиям. Его резонно занимал только один вопрос: каким образом его, Колины, деньги, посланные губернатору с покойным уборщиком Суриным, попали в руки Немченко?
— Откуда денежка? — ласковым тоном допытывался Коля, попинывая Сергея Юрьевича острой туфлей по лицу. — Кто тебе дал?
Мысленно погибший Немченко вдруг почуял спасительный шанс. И то, как он назвал фамилию Безукладников и пресловутую улицу Кондукторскую — тихо-тихо, почти шепотом, с боязливой оглядкой на дверь, за которой находилась Ирина, — заставило Шимкевича насторожиться. Более того, Колю озарила догадка, что здесь он без толку расходует время и ударные силы. Потому что, видимо, настоящий скрытый враг, если не вражеский штаб, дислоцируется там, на Кондукторской…
Устремляясь к выходу, Шимкевич опять столкнулся с дрожащей полуодетой Ириной, чуть не сбил ее с ног — и вот тут, за время короткой тишины, произошло то, о чем потом Безукладников поведал мне морщась, как от сердечной боли, но так и не смог внятно растолковать, и я теперь в меру своего разумения пытаюсь разглядеть причину случившегося. А случилось то, что Ирина очень скоро сделалась женщиной Шимкевича, его полной физической собственностью, причем без малейших мужских усилий с его стороны.
Я могу только представить первобытную, темную покорность в ее глазах, готовность подчиниться силе насильника, и, кажется, в этом чувстве была некая тошнотворная сладость.
— Позвонишь, — сказал Шимкевич, отводя взгляд и вытягивая из кармана визитную карточку.
Она сидела, рыдая, больше часа на краю ванны, мотала растрепанной головой, как полоумная, а потом позвонила Шимкевичу и сказала глухим, треснувшим голосом: «Я твоя сучка».
Глава девятая
ВОДОПОЙ НА ОЗЕРЕ ВИКТОРИЯ
Вот какой утренний телефонный разговор довелось выслушать полковнику Стефанову по долгу службы.
Очевидно, странноватый диалог двух бывших супругов не был самым захватывающим звуковым «документом» в полковничьей коллекции. Но именно эта прослушка фактически перевернула судьбу Стефанова и довела его до таких поступков, о которых стефановские коллеги в погонах всегда с пафосным отвращением говорили: «Измена Родине». И с восхищением присовокупляли два-три нецензурных слова.
Паузы в разговоре иногда были настолько тихи, что полковник начинал сомневаться в исправности аппаратуры.
— Ирина, это я. Не удивляйся.
— Как ты меня нашел?
— Так… Случайно.
— Не звони сюда больше.
— Ирина, девочка моя, зачем ты сидишь на этой даче? Зачем ты его ждешь?
— Откуда ты знаешь? Следишь за мной?
— Я не слежу. Я прошу тебя — возвращайся! Прошу тебя. У нас теперь есть деньги, сколько угодно.
— Ты что, занялся бизнесом?
— Могу заняться, если тебе так нравится… Давай я за тобой сейчас приеду?
— Сюда не пустят. Здесь охрана.
(Пауза.)
— Саша, я, наверно, сошла с ума. Но я уже не могу без этого человека.
— Ты хоть знаешь, с кем связалась? Он бандит. Реальный убийца. Он людей заказывает.
— Что ты несешь?!
— Сейчас, например, готовит покушение на губернатора.
(Пауза.)
— Откуда ты это взял?
— Тебе я скажу. Хотя ты все равно не поверишь. В общем, я могу теперь узнавать все, что мне нужно. В любой момент.
— Прямо все-все?
— Абсолютно.
— Откуда?
— Просто само в голову приходит.
(Долгая пауза.)
— Саш, ты, наверно, тоже с ума сошел?
— Ну хорошо. Спроси меня что угодно! Что тебя сейчас интересует больше всего?
(Пауза.)
— Меня интересует, когда он приедет. Когда он сюда приедет?
— Завтра вечером.
— А сегодня??
— Только завтра. И знаешь… Он тебя снова будет мучить, заставлять унижаться. Он тобой обзавелся, как домашним животным… Тебе этого хочется?
— Мне этого хочется.
(Долгая пауза.)
— Ирина, можно я задам глупый вопрос? Я, конечно, не ангел. Тебе трудно со мной было. Но я, правда, не понимаю — чем он так хорош для тебя?
— Ты серьезно спрашиваешь?
— Я серьезно. Что он может такого, на что я не способен?
— Саша, прости. Я тебе скажу. Он меня может изнасиловать. А ты — нет.
Еще только набирая номер, чтобы сказать: «Прошу тебя — возвращайся!», Безукладников уже точно знал: она не вернется. Но не верил и не верил этому знанию. Его потянуло на улицу — пойти, поехать неважно куда, лишь бы не сидеть в квартире одному.
Во дворе в холодном осеннем воздухе Безукладникову чудилось какое-то гостеприимство, словно бы его тут ждали. Хотя четыре пары следящих глаз, действительно ждавших его — за тонированными стеклами грязно-синей «Тойоты», на скамье у детской площадки, на крыльце соседнего подъезда, — он добросовестно не заметил.
И те, кто потом следовал по городу за праздношатающимся объектом, прилагая неимоверные конспиративные усилия, были сбиты с толку и сражены зашифрованностью его маневров. Надо обладать особо изощренной хитростью, чтобы дойти торопливым шагом до перекрестка, застрять на целых девятнадцать минут под светофором с идиотским выражением лица, якобы заглядевшись на чередующиеся потоки людей и машин, а затем все же тронуться с места — на красный свет. Добраться пешком до неблизкого железнодорожного вокзала, выстоять очередь в кассу для поездов дальнего следования, дважды пересечь привокзальную площадь, взад-вперед, и на ходу выбросить в урну только что купленный билет (одно спальное место в плацкартном вагоне до города Оренбурга). Битый час клеиться к витрине ларька с пиратскими видеокассетами и китайской электроникой, так ничего и не выбрав. Положить две пятидесятидолларовые купюры в пластиковую баночку из-под майонеза — орудие труда молчаливой старухи-нищенки. Приценившись к пахучим шашлыкам, съесть неподалеку два копеечных пирожка с печенью, продаваемых с тележки. Запрыгнуть в троллейбус, доехать до Атриум Палас Отеля, купить в ресторанном баре пачку сигарет «Парламент» (хотя они есть и в любом уличном киоске), выйти на воздух и с ненормальной быстротой выкурить две сигареты подряд. Затем, после коротких блужданий вокруг автостоянки, нерешительно зайти в «Венское кафе», не менее получаса просидеть над бокалом яблочного сока, откровенно робея перед официанткой, помычать под сурдинку, покивать в такт фирменному для этого заведения Моцарту. Уходя, забыть на столе кошелек, возвратиться, забрать, окончательно уйти, направиться в глухую подворотню позади старинной бани. Покрошить носком ботинка серый ледок у подножья водостока, набрести на мерзлую скамейку, примоститься на левом сухом краю — и заплакать.
Домой он вернулся уже затемно. Его немного шатало, болело горло, и было жарко в голове, будто ее наполнили ватой, пропитанной горячей водой. Войдя в квартиру, в свою односпальную крепость, защищенную только хилой дощатой дверью, он сразу включил свет везде, где можно, поставил на плиту чайник, разделся догола, собираясь лечь в ванну, однако передумал. Его уже нешуточно знобило.
Чтобы всласть, как в детстве, поболеть, Безукладникову пришлось наскоро инсценировать заботу родных и близких — он разгладил поверх диванных бугров измученную постель, взбодрил кулаками подушку, придвинул к изголовью стул и выложил на него градусник, хрусткую аспириновую облатку и «Человека-невидимку», зачитанного еще в те годы, когда не надо было ничего инсценировать.
Кипящий чайник напомнил, что больному полагается горячее питье. В шкафчике под кухонным окном отыскалось древнее засахаренное варенье. Он наболтал в литровую банку что-то наподобие морса. Кажется, все. Оставалось возлечь под одеяло. Но как раз в эту минуту Безукладников, совершенно голый, застыл посреди ярко освещенной комнаты — и чуть не выронил банку. На пыльном полу возле шифоньера отпечатались грубые рифленые следы мужских ботинок.
— Кино и немцы! — очень тихо сказал Безукладников. — Цирк с конями.
От растерянности он прикрыл свободной рукой низ живота, будто застигнутый посторонним взглядом.
Квартира перестала быть крепостью или даже простым укрытием. В его отсутствие здесь кто-то хорошо потоптался. Не мешало бы знать — кто? Ответ пришел настолько подробный, что Безукладников почувствовал себя в роли зрителя, которого принудили смотреть нелюбимый детектив.
Он наконец залез в постель и громко вздохнул, обращаясь в пространство прямо перед собой:
— Как же вы мне все надоели!!
Затем встал, осторожно прошелся по квартире, выключая повсюду свет, и снова улегся в постель.
