– Мистер Вин удивлен, – продолжала Сьюзан, – как много американских ветеранов приезжают теперь на юг. Он читал об этом в газетах и видел в школе, где есть телевизор.
Я кивнул и подумал, что Банхин не совсем отрезана от внешнего мира. Это может оказаться важным, если подтвердятся мои подозрения по поводу убийцы.
Сьюзан и вьетнамец продолжали трепаться и закурили по новой. Я понимал, что так полагается – нельзя сразу приступать к делу, и все-таки начал терять терпение. Кто знает, кого еще может сюда занести?
– Вы позволите спросить, – обратился я прямо к Вину, – эта женщина ваша жена?
Сьюзан перевела, и он кивнул.
– А кто такая Май, которую вы упоминали в письме?
Сьюзан замялась, но все-таки перевела.
Вьетнамец поставил чашку, посмотрел прямо перед собой и заговорил, как бы ни к кому не обращаясь.
– Май погибла во время бомбардировок в Ханое в семьдесят втором году. Они поженились в семьдесят первом, когда он возвратился с фронта. Детей у них не было.
– Извините.
Вин понял и снова кивнул.
Они опять переговорили со Сьюзан, и она повернулась ко мне.
– Он женился во второй раз, у него семь детей и много внуков и внучек. Он спрашивает, а у тебя есть дети?
– Насколько мне известно, нет.
Сьюзан перевела односложно. Наверное, ответила: "Нет". С любезностями было покончено. И он задал вопрос.
– Мистер Вин спрашивает, – сказала мне Сьюзан, – с тобой ли то письмо, которое он написал брату?
– У меня была ксерокопия, – ответил я. – Но потерялась во время поездки. Я вышлю ему оригинал, если он скажет, как это сделать.
– У него в Дьенбьенфу есть племянник, – перевела она. – Можешь выслать туда.
Я кивнул.
Жаль, что у меня не было письма. Можно было бы сравнить то, что он написал, то, что перевели, и то, что я прочитал. Ничего, будем надеяться, вскоре выяснится и так.
Слава Богу, никто не предложил налить по второй чашке чаю, а москиты шарахались от сигарет Сьюзан и Вина.
– Старые раны вас беспокоят? – спросил я.
– Иногда, – ответил он. – После Куангчи я получил еще несколько ранений. Но ни одного настолько серьезного, чтобы вышибить из строя больше чем на месяц.
Вин показал на меня пальцем.
– Я не был ранен, – ответил я.
Сьюзан перевела, и он кивнул.
– Как вам удалось выбраться из Куангчи? – поинтересовался я.
– Я мог ходить, – ответил вьетнамец. – Всем, кто был способен передвигаться, приказали самостоятельно прорываться ночью. Я ушел рано утром, затемно, когда закатилась луна, брел один под ливнем, проскользнул в десяти метрах от американских позиций и скрылся на западных склонах.
Оставалось надеяться, что он захватил вещи убитого лейтенанта с собой.
Вин продолжал говорить, и Сьюзан переводила:
– Он думает, что мог пройти совсем близко от тебя.
– Так оно и было.
Все заулыбались, но веселым хохотом никто не разразился.
Пора приступать к делу. Я повернулся к вьетнамцу:
– Могу я показать вам несколько фотографий, чтобы мы выяснили: одно ли это лицо – лейтенант, чьи родители направили меня сюда, и лейтенант, которого вы видели в разрушенном бомбами здании?
Сьюзан перевела. Трап Ван Вин склонил голову.
Она встала, вынула из своего рюкзака альбом с фотографиями, открыла на первой странице и положила на стол перед вьетнамцем.
Вин вгляделся в снимок, затем поднялся и принес из плетеной коробки завернутый в материю холщовый бумажник. Раскрыл, достал из него пластиковую фоторамку и опустил на стол рядом с фотоальбомом.
Сьюзан сравнила снимки, вынула фотографию из альбома и передала мне.
На снимке из бумажника были запечатлены молодые мужчина и женщина. Она – очень привлекательная, а он – без сомнений, тот же самый человек, что на фотографии из альбома.
С жертвой все ясно. Оставалось узнать имя. В управлении давно его знали, но я – нет.
– Можно осмотреть бумажник? – попросил я.
Тран Ван Вин выслушал перевод и толкнул бумажник через стол.
Я раскрыл его и осмотрел содержимое: несколько военных платежных сертификатов, которыми мы пользовались вместо долларов, и с полдюжины семейных фото – мама и папа, две девочки-подростка, наверное, сестры, и младенец, видимо, ребенок убитого.
Еще там были всякие пластиковые штуковины: карточка Женевской конвенции, карточка с перечнем пунктов устава сухопутного боя, карточка с перечнем пунктов устава пехотинца. На войне много всяческих правил, но чаще всего действует только одно – правило № 1: "Убей врага, пока он не угробил тебя".
Молодой офицер имел все, что требовалось, и я почувствовал в нем человека, который совершал только правильные поступки. Пластиковому ряду была придана еще одна карточка – спиртного рациона в гарнизонном военторге. Две дырочки свидетельствовали о том, что лейтенант совершил всего две покупки. Если бы в то время такая карточка была у меня, она бы стала похожа на попавший под шрапнель кусок швейцарского сыра.
Последняя карточка была удостоверением личности офицера. Молодой человек оказался Уильямом Хайнсом – первым лейтенантом сухопутных войск.
Я посмотрел на Трап Ван Вина.
– Могу я передать его документы семье?
Вьетнамец понял все без перевода и не колеблясь кивнул.
Я отложил бумажник в сторону. Если этим все и ограничится, родные Хайнса почти через тридцать лет получат его документы. Конечно, при условии, что Пол Бреннер выберется из Вьетнама.
– В письме брату вы говорили, что этого человека убил американский капитан.
Сьюзан перевела, и вьетнамец кивнул.
– У нас есть фотографии человека, который, как мы считаем, и есть тот самый капитан. Возможно, вы сумеете его опознать.
Сьюзан раскрыла перед Тран Ван Вином вторую подборку снимков и перелистала страницу за страницей. Он внимательно всматривался в лицо человека.
Когда ему показали последний снимок, он вернулся к первому, проглядел все снова и что-то сказал. У меня сложилось впечатление, что он не уверен или не хочет производить опознание. И я его не винил.
– Он говорит, – перевела Сьюзан, – что в здании было мало света. Лицо капитана залепила грязь, на нем была каска, сам Тран Ван Вин лежал на втором этаже, далеко от капитана – не мог его как следует рассмотреть, да и времени прошло без малого тридцать лет – память могла подвести.
Пришлось кивнуть. Я куда-то двигался, но, очевидно, забрел в тупик.
– Вы можете рассказать, что видели в тот день? – спросил я у Тран Ван Вина.
Сьюзан задала ему вопрос и перевела ответ:
– Видел именно то, о чем написал в письме.
Я не стал ему говорить, что его письмо и "мое" могли отличаться друг от друга. И продолжал:
– Вы написали, что не поняли, из-за чего произошло убийство. Но упомянули, что лейтенант и капитан спорили. Может быть, лейтенант угрожал капитану? Или не подчинился приказу, или проявил трусость? Мне кажется странным, что два офицера поспорили и один из них вытащил пистолет и застрелил другого. Вы думали над этим? Вам ничего не приходило в голову?
Сьюзан перевела, и Тран Ван Вин пристально посмотрел на меня. Затем ответил.
– Он говорит, – сказала мне Сьюзан, – что до сих пор не понимает, что послужило причиной убийства.
Я не собирался сдаваться так легко. Мы рисковали жизнью, добираясь сюда, убили по дороге четырех человек. Нельзя, чтобы все это пропало впустую.
– Возможно, я плохо помню текст письма или перевод не совсем точен. Не могли бы вы рассказать еще раз, что помните из тех событий.
Вин тяжело вздохнул и промолчал. Вероятно, он не хотел вспоминать о войне.
– Мистер Вин, – продолжал я, – никому не нравится снова переживать те ужасные дни. Но вот я приехал и навестил места, где воевал, – Куангчи и долину Ашау. А потом рассказал обо всем этой даме, и мне стало легче. Прошу вас, вспомните те давние события, и вам тоже станет легче.
Сьюзан перевела, вьетнамец ответил, и она повернулась ко мне.
– Он не хочет об этом говорить.
Что-то здесь было не так.
– Ты точно переводишь? – спросил я у нее.
Сьюзан промолчала.
– Что, черт возьми, происходит?
Она подняла на меня глаза.
– Пол, тебе лучше не знать.
У меня по спине пробежали мурашки.
– Черт побери, я хочу это знать!
– Пол, мы проделали долгий путь, обнаружили Тран Ван Вина живым. Теперь нам надо выяснить, нет ли у него каких-нибудь других военных сувениров. Потом мы уедем в Ханой и напишем отчет.
Я покосился на вьетнамца. Тот понял, что его гости поругались. Я поднял со стола бумажник и показал Вину.
