— Вот и все, — майор выключил магнитофон. — Что вы на это скажете?
— Что за голос? Что за существо?
— Я мыслю так. Воспоминание о «демоне» (о Григории Гусарове) в чулане запечатлелось в болезненном сознании и проявилось в критический момент перед убийством Донцовой. Тут прямая аналогия: дважды снять вину с себя, переложив ее на некое существо. Но внутренний голос (голос совести, образно выражаясь) прямо констатирует, обвиняет преступника: «Иди и убей!»
— Любовь перед смертью сказала: «Я слышала голос. Я должна идти».
— Вы-то хоть не сходите с ума! Возможно, подсудимый вызвал ее в сад — не спорю — но это только усугубляет его вину.
— Но как Анатоль сказал: ее демон. Он подчеркнул…
— Александр Федорович! Я человек трезвый и никаких сверхъестественных явлений не признаю. А вот вы… именно вы внушили человеку с расстроенным сознанием дикую идею: заговор зла.
— Сейчас, после исповеди Анатоля, я в эту идею абсолютно верю.
* * *
В тот же вечер за чаем у девочек.
— Настя, ты хорошо помнишь ваше свидание с Генрихом?
— Какое свидание?
— Тут, в доме, в прошлом году.
— Ну, помню.
— Генрих выходил? Покидал эту комнату?
— Раза два или три.
— В туалет?
— Не столько в туалет, сколько в ванную. Наш любовник крайне чистоплотен, правда, Юля?
— Отстань!
— Юлечка, я и тебя хочу спросить о том же.
— Не выходил.
— Ни разу?
— Ни разу.
— Ни за что не поверю! — воскликнула Настя. — И после этого ты будешь утверждать, что он тебе не нужен?
— После чего?
— После того, как ты его покрываешь!
— С какой это стати мне его покрывать?
— Вот уж не знаю!
— Юля, — вмешался Саня в перепалку. — Это очень важно. Ты видела здесь в саду мертвых. Неужели тебе не хочется, чтобы убийца был найден?
— Генрих — убийца?!
Очень выразительная немая сцена.
— Не думаю. Но ведь он просил тебя молчать? Не так ли?
— Да черт с ним в конце-то концов! — закричала Юля. — Просил, да просил, но я его покрывать не собираюсь. Мне просто в голову не приходило…
— Погоди. Как он мотивировал свою просьбу?
— Ну, произошло убийство, а он в это время шастал по дому. Ну, не хотел, чтоб его таскали. За все это время мы с ним разговаривали всего однажды, — она взглянула на Настю. — В институте. И только на эту тему.
— Сколько раз он покидал комнату?
— Ну, три, два раза.
— В какое время?
— Не помню! У меня вообще все в голове перепуталось. Я ни о чем не хочу вспоминать, не хочу!
На другой день в институтском дворике. Низкое сизое небо, повисшее над самыми крышами, сырая вязкая мгла, пронизывающая, казалось, железо узорных оград, вековую кладку стен, пронизывающая неутоленную душу.
— Она шла по саду… с огорода, да, — говорил Генрих. — По-моему, она кого-то искала.
— Может быть, Анатоля?
— Может быть. Он как раз перед этим с лопатой с огорода проходил. Она остановилась с таким лицом… ну, как бы озираясь… Тут появился он.
— Откуда?
— От дома, наверное. Я видел спину. Она смотрела на него без улыбки, а он бросился к ней как-то порывисто. Вот именно бросился и загородил ее от меня. Вот и все.
— Они обнялись?
— Не видел. Вошла Настя, и я отвлекся.
— Вы тогда ушли в полпятого?
— Примерно. И безо всяких приключений.
— А ее не встретили по дороге из дому? Вы с ней не познакомились?
— Я? С ней? Вы с ума сошли!
— Пока еще нет. Но шанс имею. Удивительно, как подробно вы все помните год спустя.
— Я восстановил подробности. Все время об этом думаю. Значит, он там закопал труп?
— Где?
— В том месте, где она встречалась с тем типом?
— Что вы знаете? И откуда?
— Все знаю. От Насти, — Генрих слегка покраснел, но взгляд не отвел.
— Она вас простила?
— Нет, — вдруг в «гвардейской» его внешности проступило что-то детское. — Что делать, Александр Федорович?
— Встать перед ней на колени.
— Я это сделал.
— Тогда ждать. А сейчас вы нужны мне. Восстановите в тех же подробностях ваше второе свидание. Мне известно, что несколько раз вы выходили из комнаты в ванную. Так?
— О, женщины! Исчадья ада!
— Как говорит моя тетушка: все хороши. Почему вы скрыли этот факт?
— Как выяснилось, я трус.
— Мне нравится ваша объективность. Вас тревожило, что вас застали наедине с мертвой и во время убийства вы разгуливали по дому.
— Нет. Честное слово, нет. Я не боюсь реальностей, тут страх необъяснимый, иррациональный.
— А вы отдаете себе отчет, что из-за ваших страхов я не смог предотвратить второе убийство?
— Но как же…
— Так же! Я бы раньше «поймал» Анатоля и его бы изолировали.
— Что же делать?
— Найти убийцу. Во сколько вы выходили?
— Я не засекал… правда! Помню, что два… или три. В общем, не один раз.
— Вы помните, как Юля посмотрела на часы?
— Да. После этого я не выходил, точно! Мы боялись хозяйки.
— Туалет с ванной расположены как раз напротив комнаты, где совершено преступление. Ну?
— Ничего. Клянусь своей жизнью! Ни шороха, ни звука, никакого движения. Ничего!
— Попрошу сосредоточиться. Меня интересует все.
— Вам рассказать, как я в туалет ходил и в ванной мылся? — уточнил Генрих язвительно.
— Вы мылись в ванне?
— Да нет, над раковиной… — он запнулся и вдруг закричал. — Да! Я видел женщину!
— В ванной?
— Да ну вас. Над раковиной висит зеркало, в котором отражается улица за окном. Она мелькнула на какой-то миг, потому я и забыл. Ну и сразу смылся.
— Вы узнали Нину Печерскую?
— Да ведь на миг!
— Но если вы ее так хорошо запомнили с прошлого года…
— Туман! — выпалил Генрих. — Черты были размыты. Так, что-то черное вынырнуло из тумана.
— Черное? Она была в черном?
— В зеркало видны лицо и шея — и то я не рассмотрел. Что-то черное у шеи. Шарф? Должно быть, шарф.
— Но если вы не рассмотрели лицо, то почему решили, что это женщина? Прическа?
— Нет, не помню. Почему я так решил?.. — Генрих задумался, даже побледнел от напряжения. — Губы — вот что! Помада… да, красная помада, вспомнил.
— Печерская искусно пользовалась косметикой, ее коллега говорила. Но — точнее, вспомните то лицо в саду, сопоставьте.
— Да, вы меня натолкнули, и мне кажется… Кажется, она. Да, она! Вот что: то лицо в саду… я почему его вспомнил все-таки: в нем было что-то трагическое.
— Ну а это? Это?
— Она, вы правы. Жуткая бледность, потому так и выделялись губы. Но как же я не сообразил…
— Вы отталкивали от себя эти воспоминания.
— Да, труп в чулане. То лицо. Я не сопоставлял. Страшно. Отмахнулся: ну, просто промелькнула прохожая.
— Нет, не просто. Почему вы сказали: «я сразу смылся»?
— Действительно, почему? — Генрих растерялся.
— Вы уловили ее движение к калитке?
— Точно! Пятно в тумане как будто приблизилось и исчезло из зеркала.
— Теперь нам остается установить время. В какой заход вы заметили женщину в черном?
— Не помню.
— Но если вы поспешно смылись, то, наверное, больше не стали выходить?
— Наверное.
— Настя… тьфу, Юля!.. уже подсмотрела Анатоля с бутылками?
— Сейчас… кажется, да.
— Вы слышали стук двери, когда ушла Любовь Донцова?
— Слышал. Могу сказать точно: та женщина появилась позже.
— Свою Настю в зеркале вы, надеюсь, узнали бы?
— Да уж… и у нее сиреневая куртка с капюшоном.
— Тетя Май не красится. Значит, это была Печерская. И — никаких звонков в дверь. У нее был ключ. Или… или кто-то уже поджидал ее в комнате тети Май и увидел из окна.
— Неужели вы думаете, что убийца находился в доме, когда я выходил?
— Все может быть. Если гибель Любы не случайна, она должна была что-то заметить, услышать… словом, уловить что-то подозрительное, когда уходила.
— Но ведь ее пристрелил больной!
— Больного некто направлял. Некто невидимый, но обладающий таинственным голосом.
— Что-то я совсем запутался, — признался Генрих.
— Я тоже. Ничего, распутаем. У вас сейчас есть время?
— Сколько угодно.
— Тогда поехали.
— Куда?
— На «Спортивную». Но предварительно мне надо позвонить.
Они вышли из метро и зашагали в сине-сиреневых сумерках вдоль домов, меж которыми метался, вырываясь на простор перекрестков, студеный северный ветер.
— Мне хотелось бы, — говорил Саня, — чтоб вы посмотрели на одного человека. Сейчас он на работе, я звонил, но скоро должен выйти.
— Что за человек?
— Вы его не знаете. Просто посмотрите: его облик, походка, жесты. Не напомнит ли он вам кого-нибудь.
